Рубикон

– Визжатинка – то, своя в нашем полку. Кажуть, свинарник е за складами, возле лесу, – сообщил Приходько, с аппетитом кушая свинину. – Я его за версту чую, приходилось подрабатывать до армии.

– Ясно, от чего ты вымахал под потолок, – усмехнулся сержант, подмигивая сидящим по соседству курсантам Шмаринову и Путинцеву. Те тоже не страдали отсутствием аппетита, и вообще, были в любимцах у сержанта, хотя он не афишировал этого и не делал исключения для них, скорее наоборот. Для их же пользы.

Сержант встал, усмешки как не было, уже другой человек. Службист.

– Взвод, ужин окончен. Выходи строиться…

В комнате отдыха уютно и тепло, почти как на гражданке. 50 минут личного времени! Но расслабляться и тут не положено. Задача, привести себя в порядок до вечерней поверки. Её проводит старшина, если что не так, наряд вне очереди обеспечен. Надо же кому-то полы драить, толчки в клозете доводить до белизны. Поэтому курсанты не теряли времени даром.

Кто-то начищал бляху при помощи зубного порошка, другие приводили в порядок форму, Путинцев гладил гимнастёрку утюгом, чтобы нигде не морщило. Он был чистюля и педант.

Ванька привычно подшивал свежий подворотничок на завтра, грязный простирнуть, высушить и выгладить. Попутно он смотрел, как два бездельника, Цапро и Бузина подошли к настольным играм, желая поиграть. Бузина взял доску с шахматами, но Цапро переубедил его играть в шашки:

– Чи шо, Петро, умнее всех хочешь быть? Давай лучше в шашки сразимся, в шахматы скучно. Ты як, не возражаешь?

Петро не возражал, и вот они уже яростно стучат шашками по доске.

Витя Приходько, кое-как подшив подворотничок, клевал носом, утомился, бедняга. Целый день на ногах, при его-то габаритах. Тяжко.

«Три года изо дня в день, от подъёма до отбоя, надо будет заниматься боевой и политической подготовкой, занятия, лекции, наряды разные, и всюду строем, а над ними сержанты, как коршуны реют, стерегут. В тюрьме, наверное, и то легче», – думалось Ваньке в редкие минуты отдыха, как сейчас, например. Скорее бы отбой. Может, приснится что, из прошлого.

– Взвод, на Вечернюю поверку выходи строиться! – зычный голос сержанта Удальцова и мёртвого подымет из могилы, что уж говорить о молодых салажатах. Всполошились. Вскочили. Помчались на построение.

Обучение в Войсковом приёмнике было на высоком уровне.

Поэтому старшина-сверхсрочник Луговой всегда был бдителен и придирчив, особо, если это касалось порядка и дисциплины. Неряшливости и небрежного отношения к службе он не терпел никак. Хотя был добр и мягок.

От его внимательного взгляда не ускользало ничего. Так и на этот раз.

Проходя вдоль шеренги, он увидел наспех подшитый подворотничок у Приходько, мятые гимнастёрки Цапро и Бузины, и неодобрительно покачал головой. Подтянутым, со спортивной выправкой Шмаринову и Путинцеву кивнул одобрительно, мол, молодцы ребята.

Следовавший за старшиной в полушаге позади сержант Удальцов показал неряхам волосатый кулачище, мол, погодите у меня, своим любимцам даже улыбнулся, что бывало с ним крайне редко.

– Ребятки, даже во сне вы должны быть начеку. Как объявят подъём-отбой, вы уже не детки, а будущие солдаты доблестной советской армии, – поучал их старшина по отечески, – верно я говорю, товарищ сержант?

– Вернее не бывает. А уж я позабочусь, чтобы им служба мёдом не казалась, – ухмылялся сержант, мрачно оглядывая строй юнцов безусых, и повергая многих в трепет своим сумрачным взглядом из-под чёрных бровей. Он мог нагнать страху на кого угодно. Даже бывалые солдаты, деды, как их положено было величать молодым салагам, побаивались сослуживца.

Увидев вошедшего в казарму капитана Плющина, командира карантина, он гаркнул оглушительно: – Взвод, смирно!

Старшина Луговой доложил, как положено:

– Товарищ командир, личный состав карантина построен на вечернюю поверку. Проверяем внешний вид. Готовимся к отбою.

– Вольно, товарищи курсанты. Как я и обещал, завтра после завтрака сержант Удальцов доставит вас на выгон. Разрешение командира дивизиона я получил. Товарищ старшина, продолжайте поверку, сержанта Удальцова я пока забираю с собой, – капитан Плющин с сержантом пошли на выход.

– Взвод, смирно! – старшина Луговой тоже был командир не промах. – Курсантам Приходько, Цапро, Бузине объявляю по наряду вне очереди. Остальным – Отбой! Вольно. Разойдись…

22.00. После отбоя жизнь в казарме замирала. Свет выключался, вместо него горела под потолком синяя тусклая лампочка-ночник. Дверь в коридор закрывалась дежурным, наконец-то можно поспать от души.

Зато начиналась жизнь в коридоре, в туалете, в умывальной комнате, в других помещениях. Схлопотавшие наряд вне очереди мыли полы, убирались в умывальной, в туалете хлоркой отчищали толчки от желтизны до белизны. Работали рьяно. Быстрее закончишь, быстрее спать ляжешь.

Старшина, проверив чистоту помещений, выносил решение; идти спать или продолжать наводить марафет. Наконец, всё стихло. В казарму вошла благодатная ночь. Надолго ли, кто знает?!..

ИВАНОВЫ СНЫ. Наконец, и Ваньке подфартило. Он крепко спит, и видит очередной эротический сон из прошлой жизни, о чём мечтал ещё совсем недавно, в комнате отдыха.

«А приснился ему тот памятный вечер в Краснодаре, когда он провожал Ладу, девушку своей мечты, после танцев до дому до хаты.

Возле её калитки они обнялись, и стали целоваться.

Чувства переполняли влюблённых, сердца вот-вот выскочат из груди.

Адреналин, полученный от драки на танцплощадке в парке культуры и отдыха, когда Ваньке удалось отметелить троих хулиганов, удвоил их страсть, и они совсем обезумели, потеряли контроль над собой…»

6.00. «Подъём!» – раздался в утренней тиши казармы зычный бас, но молодые уже привыкли к этой команде, и она не вызывала у них того чувства ужаса, как вначале. Конечно, очутиться вместо жарких объятий с девушкой в казарме во время утреннего подъёма, это не одно и то же, но деваться некуда.

И Ванька привычно облачался в форму вместе со всеми. Его ещё обуревали те сладостные чувства, полученные во сне, и он улыбался им.

– Шо, Иван, сон дюже гарный приснился? Небось, с дивчиной целовался, али бабёнку тискал, – от глазастого Цапро ничего не утаишь, всё-то он видит, всё понимает, подмигивая товарищам при этом.

Ванька лишь рукой махнул, чего уж там скрывать.

– А мне усё якая-то ерунда снится, проснусь, ничого не помню, – обиженно пробасил Приходько, рыся к выходу, на зарядку. За ним со смешками поспевали другие курсанты, не дай бог опоздать на построение. Сержант шкуру снимет, с утра он обычно зол, как чёрт.

После зарядки, означающей разминку и бег на три километра, заправка постелей, помывка, построение на утреннюю поверку, радующий бесхитростную солдатскую душу завтрак, перекур с приведением себя в порядок, всё строго по распорядку дня.

Но вот все эти «премудрости» остались позади во времени и пространстве, а курсантский взвод походным маршем в колонне по двое, и во главе с сержантом Удальцовым вышагивает по бетонке к манящему своей неизвестностью «выгону».

Осенний месяц октябрь в разгаре. С утра свежий с морозцем воздух бодрит и радует душу, укрепляет шаг в строю, заряжает оптимизмом, но вдруг какая-то посторонняя зловонная струя вторгается в курсантские лёгкие, сбивает с шага, заставляет чихать и кашлять.

– Товарищ сержант, опять Приходько насрал, дышать нет мочи! – разрушил строевую идиллию возмущённый до крайности вопль Цапро, его поддержали другие недовольные голоса, включая Ванькин.

Приходько был правофланговым и вместе с курсантом Богуном, таким же верзилой, возглавлял колонну. Повернув голову слегка вбок и кося глазом назад, дабы не сбиться с шага, Приходько искренне возмутился:

– Шо вы ко мне усё чипляетесь? Може, то Богун, или ишо кто?

Богун мрачно покосился на него, но промолчал.

– Так атмосферу спортить только ты горазд! – не отставал Цапро, другие согласно гудели рядом. Строй поколебался, вот-вот развалится.