Изменницы

Вошел Георг; молча остановившись за спиной у жены, он смотрел, как она рисует. Левина сделала вид, что не замечает его. Она была благодарна мужу за то, что тот с уважением относится к ее работе и никогда не пытается ей помешать. Вместе с тем она чувствовала себя виноватой за испытанное ранее раздражение. На лицо ей упала прядь волос; она сдунула ее, не поднимая головы. Она слышала дыхание Георга. Теперь уголь как по волшебству подчинялся ее желаниям, образ возникал на бумаге, как будто уже был там, а она с помощью какой-то алхимии проявила его, сделав видимым. Она закончила рисунок и с улыбкой повернулась к Георгу.

– Ви́на, тебе удалось его схватить, – сказал он, легко кладя руку ей на плечо. Его прикосновение показалось ей незнакомым. Георг несколько недель находился на дежурстве – он служил в личной охране королевы, – и супруги давно не виделись. Теперь им придется заново привыкать друг к другу после странного раздельного существования.

– Как ты, Георг? – спросила она. – У тебя усталый вид.

– Не останавливайся. Люблю смотреть, как ты рисуешь.

– Тогда сядь, и я нарисую тебя. Вон туда! – Она указала на табурет у окна, на солнце.

Иногда, глядя на мужа, Левина думала о том, что почти не знает его, ведь она видит в нем все того же молодого человека, который робко представился ее отцу много лет назад. На нем тогда был плохо сидящий, хотя и дорогой камзол, в котором он был похож на монаха. Левина вспомнила, как боялась, что у него под шапкой окажется тонзура; теперь ей стало смешно. Он был племянником подруги матери и решил поискать жену среди многочисленных дочерей в семействе Бенинг.

Строго говоря, Бенинги были недостаточно родовиты по сравнению с Теерлинками, но Георг Теерлинк считался чудаком; на его лице вечно было испуганное выражение побитой собаки, и он сильно заикался – казалось, ему не под силу хоть одно слово выговорить целиком. Первое его посещение было мучительным; все напряженно ждали, пока он с трудом выговаривал обычные в таких случаях комплименты. Сестры Левины, в особенности Герте, встревоженно переглядывались, и каждая в душе надеялась, что он выберет не ее. Левине вдруг стало ужасно жаль Георга; должно быть, сочувствие отразилось у нее на лице, потому что он выбрал именно ее.

Ее отец был сангвиником, по крайней мере внешне, – он понимал, что рано или поздно потеряет свою любимицу, потому что она выйдет замуж, хотя, будь его воля, он удержал бы ее при себе навсегда. Но тогда Левине было семнадцать, и с дня ее замужества прошло уже семнадцать лет. Она удивленно покачала головой. Как быстро летит время! Все переговоры вела ее мать. Георг Теерлинк согласился взять ее без приданого, что было необычным.

Левина вспомнила и то, как мать спросила отца:

– Почему ты так несчастен? Ведь у тебя осталось еще четыре дочери! – Вместо ответа, отец вышел из комнаты.

Левина побежала за ним. Она догнала его в саду, где опадали листья.

– Все будет не так плохо, отец.

– Просто ты – моя любимица, Вина, – ответил он.

– Шшш! – Она приложила палец к губам. – Не то другие услышат!

– По-твоему, они ничего не замечают? – Отец заключил любимую дочь в объятия, и она радовалась, что не приходится смотреть в его сморщенное лицо.

– Разве не подозрительно, – спросила ее в ту ночь Герте, – что Теерлинк берет тебя без приданого? Несмотря даже на то, что он так ужасно заикается, их семья гораздо родовитее нашей. Что-то тут не так! Может быть, как муж он ни на что не способен?

Сестры часто обсуждали супружескую жизнь. Левина радовалась, что уедет от Герте, пусть даже отъезд означал, что она станет женой чудака Георга Теерлинка. Вскоре после нее вышла замуж и Герте – за торговца сукном, достаточно богатого даже по ее запросам. Однако Герте умерла при родах первенца. А Левина приехала в Англию по приглашению королевы Катерины Парр, которая слышала о ней, и вместе с ней приехал ее муж, которого приняли на службу в личную охрану короля. Постепенно Левина полюбила мужа, главным образом потому, что он терпел ее занятия живописью. Его терпимость выгодно отличала его от подавляющего большинства мужчин. С годами заикание у Георга ослабло, но время от времени неожиданно проявлялось вновь. Как правило, он заикался в минуты волнения – либо от большой радости, либо от большого страха. Он никогда о том не упоминал, но Левина подозревала, что ему нелегко приходится среди других охранников – мужчины, собираясь вместе, могут быть такими же жестокими, как и женщины. Но в целом для него служба – дело неплохое, так как она требует терпения и молчания, то есть двух основных достоинств Георга.

– Ну вот, готово, – сказала она, откладывая в сторону угольный карандаш и передавая набросок мужу. – Что скажешь?

– Я получился стариком, – заметил Георг. – Я и правда выгляжу таким старым?

– Георг, с каких пор ты стал таким тщеславным? – Она засмеялась, и он обнял ее.

– Л-левина, – прошептал он, и она вспомнила, как они любили друг друга. Нежность затопила ее, стирая границы между ними.

Он увлек ее в соседнюю комнату. Она оглянулась на Маркуса, но сын безмятежно спал. Рядом с ним был Герой; пес перевернулся на спину. Они закрыли дверь и начали раздевать друг друга, часто дыша, возились со шнурками и застежками, срывали друг с друга одежду. Когда юбка упала на пол, Левина вдруг смутилась. Вдруг Георгу не понравится ее полнота? За последнее время она изрядно поправилась. Но он, похоже, ничего не заметил; он уткнулся лицом в ее живот, как будто хотел поймать самую ее суть.

После того как они поужинали и Маркус лег спать, Георг взял стопку эскизов и начал их рассматривать, откладывая один за другим.

– Чьи это руки? – спросил он.

Левина подошла к нему и наклонилась к столу поверх его плеча – он разглядывал рисунки при тусклом пламени свечи. Сейчас он держал рисунок, на котором она изобразила руки Джейн Грей, где она слепо нащупывала плаху.

– Ничьи, это моя фантазия. – Ей не хотелось объяснять, как все было; не хотелось вспоминать тогдашний ужас и как она потом с трудом заставила себя воссоздать страшную сцену.

– Это ведь леди Мария Грей, верно? – Он смотрел уже на другой эскиз, а тот, страшный, убрал в самый низ.

– Да. – Левина нарисовала Мэри со спины, усадив под углом в три четверти. Она сделала много набросков Мэри, стараясь представить, как выглядит под пышными платьями ее искривленная, горбатая фигурка. Она вспоминала, как отец однажды водил ее в покойницкую, куда привезли тело карлика. Отец снова и снова заставлял ее рисовать его. Так она училась анатомии.

– Ты ведь не думаешь, что все люди одинаковы, – сказал он тогда. – Смотри на каждую линию в отдельности и на то, как она соотносится со всем телом.

Тогда она была так молода, что испытала потрясение от необычности пропорций карлика, его коротких ножек, длинного туловища, квадратной головы. Мэри Грей совсем не уродка. Пропорции у нее идеальны, но уменьшены, как у марионетки; на лице первыми замечаешь огромные, ясные глаза и губы, растянутые в улыбке, независимо от того, весело ей или нет. Как жаль, что она горбунья! И все же ее уродство словно притягивает Левину. Она видит в Мэри противопоставление идеала и несовершенства.

– Не представляю, как ей живется, – прошептал Георг. Левина гадала, о чем он – то ли об уродстве девочки, то ли о ее положении.

– Она сильнее, чем кажется, – ответила Левина. – Гораздо больше меня тревожит другая сестра.

– Леди Катерина?

Левина кивнула.

– Смотри! – Она взяла у мужа рисунки и нашла среди них портрет Кэтрин.

– Тебе удалось передать ее беззащитность, – замечает Георг. – И ее красоту. – Он внимательно разглядывал рисунок, поднося его ближе к свету. – Раньше я даже не замечал, как она похожа на отца.

– Ей досталось его обаяние, – заметила Левина. В свое время Генри Грей считался настоящим красавцем.

– В караульной говорят, что преемницей скорее сделают ее, а не Елизавету.