Как воспитать ниндзю

 Я становилась сама собой, хоть лицо осталось тем же. Может, изменились глаза?

Она в шоке дернулась, мгновенно замолкла и отшатнулась, будто ее оглушили по голове. Я еще ничего не сказала. Но ей словно хотелось завыть. По лицу ее растекалось бледность, она боялась поднять глаза, рот раскрылся, губы у нее дрожали. И она тщетно пыталась что-то сказать жалостливое, глаза растеряно метались и слезились, – она, очевидно, поняла, что сильно ошиблась. Она меня боялась, дико боялась.

Я заговорила, когда они странно дрожали и переживали свою фатальную ошибку. Все стало на свои места.

– Выкиньте ее из поместья, – медленно и равнодушно сказала я телохранителям, сбрасывая, наконец, надоевшую до ужаса маску веселой служанки. – И, если еще раз она появится здесь, осмелившись унижать слуг, убейте ее.

Не то, чтоб я реально хотела ее смерти, но она сломала слишком много судеб. И непонятно куда ушло столько денег, хотя это были не мои проблемы – мне хватило пролистать забытые владельцами амбарные книги. Единственное, что я ненавижу – это обман и предательство. Намеки на последнее я больше всего ненавижу в себе. Иуда должен повеситься.

Мне не надо было ни повторять дважды, ни даже больше думать о ней – я знала, что приказание будет выполнено беспрекословно и абсолютно точно, и о ней можно забыть. Я еще заметила краем глаза, как она выглядит сейчас. Хоть это было сказано тихо, у той экономки, кажется, отнялись ноги. Она что-то бормотала, но я лишь брезгливо махнула рукой, тут же забывая о ней.

Она меня не трогала – я уже давно решила ее сменить, как только увидела, как она правит и каково здесь состояние дел. Я не была бы самой собой и никогда бы не достигла с нуля такого состояния, если б не разбиралась в людях. И если б не меняла бы везде и всюду все по-своему, везде расставляя специально подготовленных и подходящих к этому делу людей. Люди решают все, они наш лучший капитал – внушал мне мой воспитатель-китаец.

– Королева... – отступая, прошептал дворецкий в священном ужасе. И кинулся со всех ног прочь. Он заорал остальным в ужасе. – Это и есть их главный управляющий!!!

Экономка только обречено пискнула.

Китаец и индеец мгновенно подхватили ее под обвисшие руки. Мои личные телохранители, они давно привыкли подчиняться без слов, и стерегли меня так, как тысячи псов охранять не могут.

Я всегда удивлялась, как можно было не замечать, что они неотрывно находятся возле меня в любой обстановке. И что они цепко следят за тем, кто приближается ко мне, кто бы это ни был, и как бы это ни было глупо. И что от них дует смертью на любого даже безобидного слугу и служанку, даже подходящую ко мне десятки раз, как бы они не старались сдерживаться и успокоиться. Они прошли без малого десятки тысяч страшных боев как шпионы и бойцы, они были тренированы на Востоке как убийцы и телохранители одновременно, и они видели слишком много убийств и смертей, чтоб совсем не видеть в обычном похлопывании по спине вгоняемый нож или отравленную иголку. Слишком уж много они убивали так сами, чтобы не вздрагивать от тех же действий по отношению к родному ребенку.

Впрочем, если быть честным, был тренирован как убийца на Востоке лишь китаец, который считался лучшим императорским бойцом в гвардии самого императора. А индеец потом всему научился у него с удивительной ловкостью, когда прибился ко мне. Учился он всегда, правда, как-то однобоко – драться. Боец индеец был не менее страшный, орудовал томагавком и ножом он удивительно, крови на нем было даже больше, чем на китайце, ибо он всегда убивал белых. И впечатление они оба производили просто ужасающее, даже когда широко постоянно улыбались. Улыбки были добрые, индеец любил гладить по головке детей, но люди почему-то просто жались от них в стенки, даже не зная, кто они, хотя они оба были очень добрые. Солдат – не зло.

От твоих ребят пахнет смертью – часто говорил мне отец, хоть на приемы их не таскай.

Индеец тот вообще не был у меня телохранителем – он сам взял на себя эти обязанности. Он был скорей моим индейским наставником и нянькой. Каждый знает, что у них слишком много достоинства, чтобы быть слугой, и они никогда не бывают слугами и рабами. Потому в Америку и стали завозить рабов. Он и не был у меня слугой.

Он считал меня членом своего племени. Будучи однажды в Америке, я спасла его от расправы диких европейцев, почти полностью внезапно вырезавших его племя. Почти – потому что его, великого вождя племени, еще не успели добить. Я выходила его. Непонятно почему, узнав, что я сирота и подкидыш, он вдруг вообразил меня членом его собственного племени. Может оттого, что у него была когда-то связь с белой женщиной. И что такой умный ребенок не может быть белым. И что я послана ему Великим Духом. Мне было тогда пять лет.

Позднее он понял, что это было, скорее всего, не так, ибо белых брошенных детей было слишком много, но обычаи племени усыновлять детей сыграли свою роль – я была и его ребенком. Он привязался ко мне. И я знала абсолютно все, что знал и умел великий индейский вождь. Который, к тому же, из-за того случая был предан мне душой и телом, и считал своей священной обязанностью охранять и учить меня. И он учил меня метать томагавки, снимать скальпы, ориентироваться в любом лесу, скакать на коне без седла, лечить раны, медитировать и дисциплинировать дух, переносить любую боль, выживать в любой местности, брать любой след, как собака...

Когда я выросла, он стал считать меня чем-то вроде инкарнации одного из прародителей его племени и великим вождем, и охранял своего олененка как зеницу ока, куря свою трубку. Почему, расскажу после. Я всегда говорила ему, что он повредился умом в своей заботе. Но он только фыркал мне в лицо дымом и говорил, что я маленькая и глупая.

Отец не был против, хоть у меня тогда были еще живые три китайца телохранителя, хоть японец воспитатель уже погиб. Вот так все запутано. Об этом я тоже расскажу после. Впрочем, с появлением у меня китайца-воспитателя и трех его друзей из китайской императорской гвардии связана совсем другая история... В которой никто всех миллионов китайцев не вырезывал, чтоб Цень остался один, и которую я поэтому не люблю вспоминать. Ибо в ней я оказалась не на высоте, как наблюдатель и собиратель фактов... И в результате которой я получила на свою детскую возмущенную голову трех настырных учителей этикета, заодно владеющих любым оружием в любом состоянии днем и ночью... И мучивших меня иероглифами, правилами, канонами и стихами до последней капли детской крови...

И я по воспитанию скорей китаянка, буддистка и индианка, только выгляжу красиво, как служанка... Только один отец считает, что я – вылитая настоящая коренная хулиганка!

Подхваченная телохранителями экономка чуть не получила разрыв сердца и точно окочурилась бы, если б Мари не подскакала ко мне на коне и не спрыгнула прямо возле меня.

Мари вся в отца – такая же красивая. Очень тонкий нос. Естественные белые, слегка вьющиеся волосы. Которые приходится прятать под париком, ибо она мгновенно узнаваема. Крылья носа маленькие. И средний рот с губами бантиком. Нижняя губа намного больше верхней, но и верхняя громадна, губы всегда припухлые и детские – это делает ее вечно влюбленным подростком на вид, что опасное заблуждение. Хотя она меня лишь на пару лет старше. Поверьте, главная наследница отца, она умеет быть жесткой. Рот всегда слегка приоткрыт и видно улыбку. Только ее увидев, мужчины мечтают ее поцеловать, и только и говорят об этом. Все уши прожужжали. Меня-то целуют сразу, а она – богиня! Глаза, подбородок, уши – лисичкины. Впрочем, глаза у нее громадные – даже больше моих. Но они настолько длинные, что заходят аж далеко на виски, что делает ее странной и неповторимой. Тут она в чем-то напоминает отца – мгновенно узнаваемый рисунок. Это дает обоим круговой обзор в бою. Оба сводят противоположный пол с ума.

– Оп-па! – весело тряхнув головой, она оказалась возле меня. – Что ты делаешь, Лу?

– Хи-хи. Переворот, – смешливо ответила я.