Как воспитать ниндзю

– Я еще окна не домыла! – испытав громадное чувство сознательности, ответственности и скрупулезности в исполнении каждого дела, ответила я. Испытывая прилив чудовищного трудолюбия.

Я даже удивилась, что раньше не замечала, насколько я люблю тщательность и точность во всем, как люблю мыть окна, и как не в силах выносить малейшей халатности и любой пылинки.

Прямо тянет не слезть, пока не домою.

Да и внизу джентльмены.

– А еще что ты хочешь? – холодно спросил граф.

Лицо у него все-таки тонкое, как у Мари, хотя Мари все же больше похожа на маму.

– Я еще хотела бы увидеть лицо принца... – тихо и робко заикнулась я, понимая, что хочу слишком много, и потому спотыкаясь на словах от смущения и застенчивости. Я такая скромная, такая застенчивая от природы. Хорошо, что граф не мог меня достать. Я так хотела увидеть принца, а меня отсылали на кухню. Но мне было стыдно за такую невинную просьбу.

Граф пообещал меня прибить.

Экономка что-то показывала мне жестами, жестами.

О, отец, ты же ее видишь, ты же джентльмен!

Я обеспокоено посмотрела вниз и успокоилась. Убийство меня не радовало. Между нами было три этажа, а он плохо переносил высоту.

Скупая слеза потекла из моих глаз. Мне отказали в такой невинной детской просьбе! Так обидели чуткого, скромного, застенчивого хорошего человека! Будущую золушку, дай только я увижу принца...

Кончилось это плохо. Мне было поручено выдраить все окна в доме, причем проверять будет лично граф...

Я согласилась, и, кивнув, сказала, что это правильно, и он должен сам полазить даже на высоте четырех этажей и убедиться, а не доверять такую серьезную работу слугам, после чего получила еще один особняк в нагрузку. И полное запрещение вообще приближаться к кому-либо из аристократов.

Мне было запрещено искать настоящего джентльмена.

День прошел насмарку. Они, судя по всему, бегали, веселились, отдыхали, пока я переживала очередной приступ трудолюбия.

Как вкусны плоды добродетели, если они яблоки из Библии. Я ж не путаю, это скотина в рясе мне в ответ на мою исповедь наговорила.

Часа через четыре мне стало казаться, что они скотины.

Больше всего меня интересовало, где принц, потому что ко мне никто не подходил. И местные слуги шарахались от меня, как от зачумленной.

– Ведь в этом доме я всего четвертый день... – поняла я причину. – Они не успели со мной познакомиться.

Только верный и приехавший со мной китаец развевал мою тоску, фальцетом поя оперу Кармен. В переложении на родной язык.

Ему помогал индеец, который этого языка вообще не знал. Но военные кличи белых он очень любил, считал, что они хорошо запугивают зрителей, только зачем визжать в театре, а не на войне или возле костра не понимал. Хотя он считал, что там мало тамтамов... И одеты странно, когда танцуют – ни перьев в волосах, если ты лебедь, и все балерин лапают. Но набедренные повязки балерин одобряя.

Слуги китайца и индейца почему-то очень боялись. Хотя их не знали. Очень боялись, до дрожи, боялись даже самые сильные слуги.

Китаец выглядел очень по-китайски, даже странно: узкие китайские глаза, гладкое лицо без бороды и усов, передняя часть лба выбрита, а волосы сзади собраны в длинную косу. Которую он часто прячет под париком. Лицо типичного китайца – круглое, улыбчивое, с маленьким детским ртом и носом, маленькими ушами выше бровей. Даже щеки толстые. Типичная картина – китайский святой сошел с иконы. Единственное что – все посечено почти незаметными шрамами. Просто китаец всегда заботился и зашивал шрамы тонкими стежками.

Индеец выглядел типичным индейцем – все в морщинах и шрамах. Скулы резко очерченные. Челюсть строгая, словно вырезанная из камня – несмотря на некоторую изысканность все равно кирпич. Рот большой и резко выделяется, как и большой нос. Сфинкса видели? Но вот, сделайте поправку, что тот – женщина, а индеец мужчина, – еще более жесткий, суровый, целеустремленный. Лицо спокойное-спокойное – ничего не дрогнет часами. Нехристь-истукан. Скальпа, точнее волос вообще нет. Но под кожей череп видно.

И никто не понимал, почему эти два чудовища при мне как телохранители. Веселая девочка крутится на кухне, весело моет посуду, напевает, драит, убирает, знакомится со всеми... Обычная вроде служанка, служащая господам с детства и приехавшая с ними, бегает по их поручениям, а эти истуканы-нехристи на каком-то непонятном положении при хозяевах, и появляются всегда почему-то где служаночка ненароком, случайно опрокидывая не вовремя зазевавшегося молодца... Вот и сейчас сидят внизу рядком, отпугивая своим дурным пением любопытных...

Еще я услышала, что Королева – это солдат, который неистово любит свою Родину. Теперь слуги тщательно искали одноногих и с усами на территории поместья. Все бывшие военные были на всякий случай исцелованы барышнями.

Тут парень бродил, на мои ножки смотрел.

Китаец начал чистить свой ножик, а индеец – мачете.

Очередной день в Англии прошел дурно. Здесь приняли меня плохо, ибо все три дня до этого я была занята – гуляла, скакала, купалась, бродила по окрестностям, валялась на солнышке. А эти люди были ужасны.

Особенно аристократы. Хуже всего, что они специально приходили, чтобы мрачно поглядеть на меня.

Это было так мерзко. Когда они смотрели, как я тру стекло, и глупо хихикали, я чувствовала себя никчемной. Мало того, что я чувствовала себя человеком второго сорта, так еще и вдобавок к моей работе обычной служанки привлекли внимание... Тоскливо и по-дурацки было ужасно по-настоящему. Вы даже не представляете, что я чувствовала. Я не была в Англии за всю короткую свою жизнь и полгода, и не знала, что мне будет так мерзко.

А в замке был роскошный обед.

Я с грустью глядела сквозь измученное моей страстью к работе стекло на роскошные экипажи и разъезжающуюся после приема знать. В Англии я только служанка. Стекло взвизгивало и жаловалось, но я была беспощадна. Я действительно умею работать. И это, может быть, мое единственное достоинство. Мама всегда говорила, что я всегда все делаю с абсолютным совершенством и сосредоточением, доводя любую работу почти до абсурда качества, и даже стекло сверкает, как моя лукавая лошадиная мордашка. Но мне, зато, поэтому никогда не бывает скучно. Когда ты абсолютно погружаешься в работу, время куда-то уходит вообще, остается работа и веселое насвистывание, и, самое главное – в сердце не тягостно это делать. Такое сосредоточение в чем-то напоминает молитву.

Мари всегда говорит, что вид моей работы отчего-то вызывает в ней возвышенные мысли, потому что я делаю абсолютно любую работу, действие, задание, дело с таким сосредоточением и любовью, будто молюсь так. И что я просветляюще и благообразно воздействую на слуг, что вообще странно, ведь я такая вертихвостка. Она вообще говорит обо мне комплименты, когда нет джентльменов, что вечно крутятся вокруг нее всегда. И постоянно, издеваясь, подсовывает мне изображение святого Франциска.

Я тоже люблю небо и очень люблю смотреть на него. Мне кажется, там Кто-то, Кто со мной говорит, и Кто меня любит. Если заставить замолчать все существо, все мысли, так, чтоб время я не замечала, сердце загорается и стремится туда ввысь.

Мари сразу ручки складывает и говорит: «Братец волк». А мне хочется быть братцем всего живого.

Особая утонченность этого издевательства в том, что я знаю, чем я занимаюсь, и она знает, чем я занимаюсь, и Мари тоже этим занимается. Наш отец – дипломат. Это официально. А неофициально, в переводе с английского на языки других стран, где он побывал и где его помнят, это звучит как «проклятый шпион», «дяденька уважаемая английская сволочь», «грязный разведчик», «вонючий агент», «подлый тайный убийца». Естественно, это самое лучшее, что можно писать не стесняясь, что говорят о его занятии.

А вообще враги и политические противники часто говорят, что он занимается «бандитизмом», тем, чем занимаются сукины дети, ублюдочными делами, преступной деятельностью висельников и т.д.