Я стану Алиеной

– Молчать! – велели мне.

И, глядя в их побагровевшие, полиловевшие даже, рожи, в выпученные до белков глаза, я поняла, что сорвалась, погибла бесповоротно. И теперь ничто меня не спасет.

– Прекрасно… – сказал председатель трибунала. – Секретарь успевает записывать? То, что мы сейчас слышали, равносильно полному и безоговорочному признанию вины и требует занесения в протокол. Подследственная обнаруживает знания, абсолютно несовместимые с ее полом, возрастом и сословием, а то, что при этом она изрыгает хулу на учение святой матери нашей Церкви, подтверждает, что знания эти внушены не кем иным, как врагом рода человеческого… Разумеется, на этом дело нельзя считать закрытым, необходим еще допрос с пристрастием на предмет обнаружения дьявольской метки на теле преступницы, но это мы перенесем на другой раз, а в качестве подготовки необходимо вызвать цирюльника, дабы он остриг подследственной косы, ибо, во-первых, подобные метки прячут чаще всего под волосами, а во-вторых, как известно, именно с помощью волос творят ведьмы свои черные волхвования.

И после допроса меня обкорнали, как каторжника, но этим дело не ограничилось, потому что в следующий раз меня, к тупому изумлению, повели отнюдь не в камеру пыток, а во двор, где на крыльце уже обретался Найтли. Во дворе стояла телега, а кругом бродили солдаты в куртках из буйволовой кожи и медных касках. Найтли был так же связан, как я, но казался не более испуган, чем при нашей последней встрече.

– Найтли, – сказала я. – Я не выдержала твоего совета. Я выдала себя… и… вот… – Мне было очень стыдно.

Похоже, если бы веревка позволила, он бы пожал плечами.

– А я и не предполагал, что ты сможешь притворяться до конца, Алиена.

– И что теперь?

– Теперь нас повезут в Тримейн. Закоренелый чернокнижник и молодая ведьма – пара, достойная костра в императорской столице, а не в таком захолустье, как наш Солан. Во всяком случае, я сумел их в этом убедить.

Он отнюдь не был напуган. Или от допросов двинулся умом, или понимал что-то, чего не понимала я.

Нас запихнули в телегу, и, помимо того, что мы были связаны по отдельности, нам связали ноги общей веревкой. Я ожидала, что еще колодки наденут, но обошлось.

Конвой сопровождали монах – не тот, что приходил нас арестовывать, а другой – и какой-то мелкий чин от трибунала, фискал, не то секретаришка. И два десятка солдат – я их разглядывала с тщанием: может, попадется кто из нашего квартала, но нет, ни одной знакомой рожи.

Мы выехали за ворота поутру и за ближайшим поворотом оказались в лесу. Кажется, я начала понимать, в чем кроется бесстрашие Найтли, – он надеялся сбежать по дороге. Но как? Он не произносил ни слова, сидел уронив седую голову на тощие колени и словно бы дремал. Я, напротив, привалилась спиной к борту телеги, чтобы не было видно связанных рук. Потому что… потому что еще прежде, чем осознала, что делаю… откуда-то я знала об этом, может, слышала в детстве в «Морском чуде» от воров и контрабандистов… Нужно было как можно сильнее напрячь мышцы и потом совершенно расслабить. И снова. И снова. И так много раз, при этом тяжко и скорбно дыша и глядя кругом взглядом коровы, ведомой на бойню…

Веревка по-прежнему обматывала локти и запястья, но я могла сбросить ее в любое мгновение. Если Найтли что-то заметил, то ничего не сказал.

Пала мгла. Чин из трибунала громко ругался, что не успел доехать до постоялого двора. Пришлось становиться лагерем в лесу, что никого не прельщало.

Нас вытолкали из телеги, а так как ноги у меня были связаны, я тут же шлепнулась на землю носом книзу, и платье у меня задралось выше колен. Солдаты заржали, а один из них нагнулся и принялся меня щупать. Я могла бы затылком разбить ему лицо, а потом кинуться в драку, но сдержалась и продолжала лежать. Когда нас вытолкали на обочину, солдат вернулся. Было темно, и я могла только чуять запах перегара и гнилых зубов. Он снова схватил меня.

– А ведьма-то не прочь позабавиться напоследок. Ишь как глазищами зыркает, – говорил он, задирая мне подол. – Я ведьм не боюсь, они небось самые горячие… пока не сгорят.

– Пожалей несчастного отца, – послышался голос Найтли, жалкий, дребезжащий, совсем на него непохожий. – Мы бессильны против вас… но, умоляю, не позорь мою дочь перед всеми. По крайней мере отведи ее в лес.

Я словно окаменела. Солдат нагнулся, вытащил нож и перерезал веревку, стягивающую ноги. Потом сунул нож за пояс, схватил меня за плечо и потащил в чащу. Скрыться он, ясное дело, собирался от взора отнюдь не скорбящего отца, но монаха.

Он был очень занят и совсем не рассчитывал, что руки у меня будут свободны… и не озаботился снять с себя перевязь с оружием. Спешил, видно. Не спешил бы, может, до сих пор был бы жив. И только хлюпнул, когда я его собственным ножом перерезала ему горло от уха до уха, «открыла ему второй рот», как это жизнерадостно называли в «Морском чуде», где я и нагляделась, как это делается. Потом спихнула с себя труп и машинально одернула подол. В голове у меня шумело, но не успела я опомниться, как из кустов выбрался Найтли. Он подобрался совершенно бесшумно, чего я от него совсем не ожидала, и, казалось, не был удивлен увиденным, как будто сам все это и подстроил… А ведь и подстроил же!

– Уже управилась? – сухо осведомился он. – Развяжи мне руки.

Я молча полоснула окровавленным лезвием по веревке, стягивавшей его запястья. Он быстро выхватил у меня нож и вытер его об одежду мертвеца.

– Бери меч, Алиена, бежим. Некогда ждать.

Всю ночь мы продвигались в направлении, указанном Найтли. На север. Сначала двигались по звездам, а потом, ближе к полуночи, наткнулись на ручей и пошли прямо по воде, на случай, если по нашему следу пустят собак. Когда мы убегали, я почему-то прихватила с собой веревку, которой прежде была связана, и теперь подпоясала ею одежду и подоткнула подол. Пока что я слишком устала и отупела, чтобы задавать вопросы, и просто следовала за Найтли. Но, как видно, он устал еще больше меня и, когда уже брезжил рассвет, выбрался на берег и сказал, что нам необходим отдых. Там же, на берегу, мы и свалились.

Я проспала, судя по тому, как стояло солнце, когда я открыла глаза, часа два-три. Меня мучила жестокая жажда, язык прилипал к гортани, и кишки просто ссохлись. И это при том, что вода была под самым боком. Окончательно проснувшись, я напилась из ручья, пригнувшись к воде и не выпуская меча из рук. При этом услышала шелест в осоке и мгновенно распрямилась. Но это был Найтли. Он тоже проснулся и внимательно разглядывал меня… словно счета сверял.

– Сейчас попробую наловить рыбы, – сказала я ему.

Рыбину мне удалось поймать одну, но крупную, пятнистую, с розоватыми плавниками.

– Я почищу, – сообщила я Найтли. – Только придется есть ее сырой.

– Я мог бы вызвать заклинание огня, – задумчиво произнес Найтли, – но… нет, лучше попробуем сырую.

Мы принялись за рыбу, которая и сырая оказалась недурна.

– Тримейн остался к западу от нас, – рассказывал Найтли, выплевывая мелкие косточки. – Нам нужно двигаться на север, по направлению к Эрденону. Перейдем границу по реке. Главное – оказаться под юрисдикцией герцога Эрдского. Он не подписал с Тримейном договор о выдаче преступников. Правда, я не могу поручиться, что стражники не рискнут так же беззаконно пересечь границу, но я на это надеюсь. В общем, чем дальше мы успеем уйти на север, тем лучше.

– В Междугорье.

У него даже челюсть отвисла.

– Почему туда?

– Не знаю… мне показалось, что это важно… и что мы именно туда направляемся.

Он схватился за виски и пробормотал что-то вроде: «Я должен был это предвидеть».

Тем временем я закопала остатки завтрака. Найтли поднял голову и сказал строго, как учитель на уроке:

– Пока что нам важно добраться в Эрденон. В город Эрденон. Усвоила?

И мы двинулись в путь – умудренный жизнью, уверенный в избранном пути адепт и я, – кто? – заткнувши за пеньковую опояску дешевый меч из плохой стали.