Страница 3 из 31
Неожиданно техник замолчал и поднял голову. Послышался шорох раскрываемых дверей.
- Кончаете? - прозвучал мягкий голос, показавшийся мне знакомым.
- Чего ради? - сказал я. - Никогда в жизни мне так мило не беседовалось...
Раздался глуховатый смешок. Я узнал бы его на солнцах Центавра. Руководитель экспертной группы при Комплексе - Норин. Человек, который все может понять и все высмеять.
- Загляни ко мне, когда кончите... беседовать, - сказал он.
Я буркнул что-то, что при желании можно было принять за согласие.
- Впрочем, нет. Я буду занят. Лучше приходи во второй половине дня. В пять. У меня есть кое-что для тебя.
Это прозвучало серьезно. Двери закрылись. Техник уставился на листки. С его почти неподвижных губ слетел очередной вопрос. "Еще неделя, - подумал я, - и он выучит свою шпаргалку наизусть".
Минуло двенадцать. Диванчик подо мной пропитался потом. Короткие секунды молчания заполнял шум крови в висках.
Голос вдруг утих. Секунду, может, две ничего не происходило.
- Расскажи о своей девушке...
Я попытался вскочить, ударился лбом в обрез охватывающего голову полушария и упал навзничь.
- На сегодня довольно, - сказал я спокойно. - Если не снимешь с меня свой чепчик - усну. Можешь оставаться здесь, можешь выйти - мне это до лампочки. В любом случае больше ты не услышишь ни слова...
2 В доме было тихо, как в склепе. Я прошел через всегда открытую террасу и остановился посреди холла. Кресла, цветы, разбросанные клочки пленки. Все по-старому. Стены, увешанные все той же разукрашенной аппаратурой, которой я играл еще пятилетним мальчонкой. Взгляд задержался на любимом кресле отца, стоявшем боком к камину. Подушка слегка примята, словно кто-то сидел там всего несколько секунд назад. Именно в этот момент я окончательно понял, что вернулся домой. Но ощущение было не из тех, которые приносят успокоение.
По крутой лесенке я поднялся на антресоли и попал в небольшой коридорчик с раздвижными стеклянными стенами, за которыми виднелась желто-серая в эту пору года трава.
Я любил приходить сюда. Остальные домочадцы делали это редко. Мама - никогда. Отец занимался конструированием световодов. Догадаться, что и каким голосом заговорит в его комнате, было невозможно.
Я почувствовал усталость, прислонился спиной к дверному косяку и прикрыл глаза. Вошел отец.
- Привет, папа, - сказал я, не двинувшись с места. Он улыбнулся, вздохнул, потер пальцами виски, потом быстро, словно вспомнил что-то, подошел и положил мне руки на плечи. Мы обнялись.
- Ты утомлен, - сказал он.
Я внимательно посмотрел на него. Морщинистое лицо, темные тени под глазами. Небось, снова всю ночь просидел над своими даторами. А вообще-то держался молодцом. Выглядел, пожалуй, даже моложе, чем в тот день, когда мы простились на космодроме.
- Есть что-нибудь новенькое? - спросил я, указывая на раскрытую дверь в кабинет.
- Ничего особенного... - ответил он пренебрежительно, старательно прикрыл дверь и, засунув руки в карманы халата и не глядя под ноги, спустился в холл. Я последовал за ним, сел в кресло и откинул голову на спинку. Глаза слипались.
- Скажи что-нибудь, - попросил я, - а то усну.
Он сделал вид, будто не расслышал. Несколько секунд стоял, глядя на меня в упор, потом, заложив руки за спину, принялся расхаживать по комнате.
- Тебя вызвали из-за Фины? - Наконец спросил он.
Я молчал.
- Ты вернулся окончательно? Или...
- Нет, - оборвал я. - Не из-за Фины.
Наступило молчание. Из глубины дома донесся какой-то звук. Отец нетерпеливо пошевелился.
- Дан, - начал он с расстановкой, - ты должен понять, что...
Я не понял бы. Сейчас. Мне повезло: дверь со стуком отворилась и в холл с визгом влетела Сосна, моя младшая сестра. За ней появилась улыбающаяся мама.
- Могли бы сделать это на Бруно, - упрямо повторил я.
Норин досадливо поморщился. Дважды прошелся по кабинету, потом остановился передо мной, словно набираясь терпения.
- Не могли, - процедил он сквозь зубы. - Да и не важно, могли или нет. Мы вызываем людей с внеземных объектов, потому что так надо. Надеюсь, ты не думаешь, что вызываем для забавы. И на этом можно было б поставить точку, если бы ты занимался, положим, разведением кур. В нашей службе есть только два пути: либо в ведущую группу, но вместе с людьми, либо...
- ... ты нам не нужен, - подсказал я.
- Именно это я и хотел сказать, - закончил он тем же тоном.
Я встал. Обошел кресло и провел пальцами по спинке. Она была прозрачной, шершавой и эластичной. Не люблю такой мебели. В детстве у меня от нее выступала сыпь.
- Теперь понятно, - проворчал я, - почему ты пригласил меня именно после обеда. Приглашение на пустой желудок могло плохо кончиться.
Ясно, Каллен нажаловался. Не просто так он приехал прямо на космодром. Иначе Норин не заглянул бы "случайно" в информационный кабинет, где я развлекал разговорами умаявшегося техника.
Мы долго молчали. Я оторвался от кресла и подошел к окну. Лаборатории экспертной группы занимали верхний этаж главного корпуса. Норину достался угловой кабинет - единственная комната, заслуживавшая такого названия в длинном ряду лабораторий, уставленных аппаратурой, которая связывала Центр с узлами всемирной информационной сети. Сквозь голые ветки деревьев были хорошо видны его плоские постройки. Все огромное пространство Центра словно вымерло. Так было всегда. Из шестнадцати тысяч здесь, в городе, постоянно находилось не больше сорока человек. Остальные, как и персонал фабрик, заводов, сотрудники учреждений, школ и научных организаций, работали дома, на островах или в горах, как кому удобнее и где, учитывая специфику собственного организма, человек мог максимально проявить себя и свои способности.
Море сулило хорошую погоду. Верхние этажи корпуса были еще затянуты облаками, но узкий краешек пляжа уже золотило солнце. Казалось, суша окантована отполированной медной полосой. Я подумал о Волинском парке с его заросшими тропками, озерками, о палатке среди высокой сухой травы на вытянутой косе, напоминающей брошенную в воду ветку... Были и другие места...
- Послушай, Данбор...
Я вздрогнул. Только Норин называл меня полным именем, которое я не любил. И этот чуждый ему тон, словно он снимал покрывало с памятника и произносил подобающие в таком случае слова.
- Я хотел кое-что сказать о вас с Финой. То есть, о ...
- Послушай, - прервал я не оборачиваясь, - а не лучше ли мне уйти?
Он выпрямился и глубоко вздохнул.
- Считаешь, что говорить не о чем?
Я взял себя в руки. Так я не добьюсь ничего. Самое большее затяну эту словно выхваченную из дурной мелодрамы сцену.
- Хорошо, - сказал я. - Но условимся об одном. Если нам действительно есть о чем говорить, давай ограничимся живыми.
- Ничего другого я и не делаю, - быстро ответил он. Несчастный случай с Финой... - он осекся. Наступила тишина.
Несчастный случай! Как это прозвучало! Авария автоматического дозатора дейтерия. Авария... Фина работала в центре пороговых мощностей Балтийского энергетического региона. Кто там не бывал, тому слово "авария" ни о чем не говорит...
- Ты прав, - сказал наконец Норин глухо, как будто преодолевая внутреннее сопротивление, - дело не в Фине. Я считаю, что ты из-за нее отвергаешь возможность реализовать извечную мечту человечества...
- ... о прозябании, - подсказал я.
Он замолчал. Некоторое время изучающе смотрел мне в глаза, потом неуверенно проворчал:
- Ну, допустим...
- Я ничего не отвергаю, - сказал я уже другим тоном. Просто есть темы, которых мне не хотелось бы касаться, и если ты этого не понимаешь...
- Не будь ребенком, Данбор, - прервал он. - Дело не в том, приятно это или нет. Мне или тебе... Как понимать - не отвергаешь? - быстро спросил он. - Ты же только что...
- Только что, - подхватил я, - ты говорил не обо мне, а о Фине. А теперь, оказывается, есть кое-что еще. Ни больше, ни меньше - человечество. Ладно, поговорим о человечестве. Я сказал, что ничего не отвергаю, и продолжаю стоять на своем. Если понадобится, я приспособлюсь. Как ты правильно заметил, я не ребенок. Однако это не значит, что мне должно нравиться все, что нравится тебе. Или даже подавляющему большинству человечества... в чем я, честно говоря, сомневаюсь. Каждому приятно думать, что он никогда не умрет и по первому желанию сможет вновь встретиться с симпатичными ему людьми, пережить самые приятные минуты, испытать острые ощущения. Знать, что жизненные планы, намеченную работу и так далее не ограничивает время. Я - не исключение. Но если вы делаете что-то, имея в виду всех, все человечество - коль уж здесь произнесено это слово, - то научитесь смотреть дальше собственного носа. Я не отвергаю бессмертия. Просто я считаю, что мы не доросли до него, что время еще слишком прочно держится во всем, что мы предпринимаем, чувствуем, о чем мыслим. Что оно по-прежнему является связующим общественных отношений с их этикой, моралью, правом и даже организацией. Что нам не следует очертя голову скопом кидаться в пучину возможностей, которые предоставляет современная биология, а надо делать это поодиночке. Три года назад, когда я улетал на Европу, никто еще не знал, как за это взяться. А ведь технические и технологические возможности существовали уже тогда. Коекто говорил, что в результате осуществления проекта мы превратимся в качественно иную расу, и нет такого человека, который сумел бы предвидеть, что из этого получится. К сожалению, никто даже не заикнулся, что все это может коснуться нашего поколения. А меж тем прошло три года и, милости просим, раз-два - и готово...