Семья Мускат

— Ядвига, это я, — сказал он.

— Ой, это вы, пан. Господи Иисусе!

— Ко мне никто не приходил? — спросил он. — Полиции не было?

— Полиции?! А что, разве должны были прийти из полиции?

— Хозяйка дома?

— Да, сейчас позову.

«Все я делаю неправильно, — подумал он. — Не надо было спрашивать про полицию. Не исключено, что мой телефон прослушивается. Как знать, может, сейчас, в эту самую минуту, полиция уже окружает ресторан, откуда я звоню. Впрочем, все равно уже поздно».

— Ваша жена не хочет с вами говорить, — раздался в трубке голос Ядвиги. — Шли бы вы лучше домой, пан.

Аса-Гешл вышел из ресторана, но вместо того, чтобы идти домой, направился в сторону Маршалковской. То, что полиция не явилась с обыском, еще ничего не доказывало: они могли установить за ним слежку. Где-то мог скрываться осведомитель. Он прибавил шагу и двинулся дальше, время от времени поглядывая через плечо, — не идет ли кто-нибудь за ним по пятам. «Какой, однако, взволнованный голос был у ее отца, — припомнил он. — Возможно, ее уже арестовали». Вдруг он остановился, повернулся на сто восемьдесят градусов и пошел в обратном направлении. «Представлю себе, что я французский аристократ, которого ведут на гильотину, — подумал он. — Жить мне осталось минут пятнадцать, не больше. Что ж, я хотя бы провел неплохую ночь».

Через каждые несколько шагов он останавливался, чтобы перевести дух. Посмотрел на небо. Сплошные тучи. Правда, в верхних окнах домов отражается солнечный свет. Воздух напоен нежным ароматом. Щебечут птицы. Скоро, быть может, разразится гроза. Под ногами в грязи что-то блеснуло. Брильянт? Увы — всего лишь кусок стекла.

Он приблизился к дому. Ключ от лифта у него был, но он пошел пешком. Какой же смелый человек Абрам! Знает, как жить и как умереть. В нем сохранились те самые живительные соки, что питали людей в самые тяжкие часы, выпавшие на их долю. Абрам был истинным евреем.

Он нажал на кнопку звонка. Дверь открыла Ядвига. Как и Аделе накануне, она впустила его не сразу. Он заглянул в гостиную — никого. Вошел в кабинет: чисто, убрано, окна вымыты, паркет натерт. Стол освобожден от книг и бумаг, как будто хозяин кабинета куда-то переехал и больше не вернется. Ему пришло в голову, что именно так, должно быть, выглядит стол покойника. На столе лежал счет из налоговой инспекции. Дверь приоткрылась, в кабинет заглянула Адаса. Она осунулась, но глаза у нее были подведены, лицо напудрено. Она молча смотрела на него.

— Ну, входи, — сказал он. — Бери револьвер и стреляй в меня.

— Я пришла сказать, что квартира продана.

Он ошарашенно посмотрел на нее:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Мне предложили за нее полторы тысячи долларов. На них я что-нибудь сниму себе в Отвоцке. Даша не переносит варшавский климат. Да и мне нечего здесь больше делать.

— Ты опять водила ее к врачу?

— Да, на консультацию.

— И кто же платит тебе полторы тысячи долларов?

— Папа с мачехой. Мы уже обо всем договорились. Полагаю, ты будешь не против. Здесь, в Варшаве, я больше не останусь. Похороню себя в Отвоцке и буду ждать, когда же Господь наконец меня приберет.

— Ты хочешь, чтобы мы разъехались?

— Отчего же? Приедешь в Отвоцк — будешь жить у нас.

Аса-Гешл не мог взять в толк, как все это произошло. Когда Адаса решила продать квартиру? Когда успела договориться с мачехой? Ясно одно: другого выхода не было, такова была, как выражаются философы, логика обстоятельств.

В тот же день произошло еще несколько событий. В еврейской больнице умерла Ида. За вечерней молитвой умер бялодревнский ребе. Хасиды хотели, чтобы их раввином стал реб Мойше-Габриэл, однако реб Мойше отказался. После долгих уговоров сие священное бремя согласился взвалить на свои плечи Аарон. Увы, лишь временно. С группой молодых хасидов он намеревался перебраться в Палестину. Дни Бялодревны были сочтены.

Часть десятая

Глава первая

Много лет назад Мешулам приобрел у общины два участка на кладбище в Генсье; теперь их стало много больше. Вдоль дорожки протянулся целый ряд могил, где один за другим лежали Мешулам Мускат и его вторая жена, Йоэл и Царица Эстер, Натан и Салтча, Абрам, Хама, Даша, Перл. Здесь же были похоронены Мойше-Габриэл и кое-кто из внуков. Над могильными камнями возвышалось мраморное надгробие Мешулама. В надписи на надгробии перечислялись все его многочисленные заслуги: знание Торы, филантропия, честность в ведении дел. На могильном камне Абрама младшая дочь Стефа выбила его имя не только на иврите, но и на латыни, как это теперь было принято. Над могилой Мойше-Габриэла бялодревнские хасиды собирались установить вечный огонь, как подобает праведнику, однако с тех пор, как Аарон отбыл на Святую землю, хасидский двор Бялодревны фактически прекратил свое существование, и теперь не было ни денег, чтобы увековечить его память, ни человека, который бы эти деньги раздобыл.

Из детей Мешулама в живых остались только трое: Пиня, Нюня и Лея, которая жила в Америке. Пиня по-прежнему владел одним из зданий, которое ему досталось после смерти отца, — оно-то и давало ему средства к существованию. Молельный дом Бялодревны на Гжибовской существовал до сих пор, и Пиня почти все время проводил там, читая Талмуд или рассуждая о политике. Хотя война между Польшей и Германией могла начаться в любую минуту, Пиня смотрел в будущее с оптимизмом. Фишл, первый муж Адасы, тоже любил читать газеты и оптимизма Пини не разделял. Он предупреждал, что, если только не случится чудо, Гитлер может, чего доброго, завоевать весь мир. Фишл женился во второй раз и был теперь многодетным отцом. Он, Пиня и еще несколько хасидов оставались верны Бялодревне. Да, их ребе уехал в Палестину, и новогодние паломничества пришлось прекратить. Ну и что с того? Разве праведник не остается праведником? В молельный дом Бялодревны исправно приходили письма о том, что в колонии Нахлат Ехил, названной именем одного из бялодревнских ребе и основанной Аароном вместе с другими хасидами, евреи по-прежнему посвящают себя Торе и молитве. Считалось, что этим хасидам, которые разбрелись по всему свету и присоединились к другим хасидским дворам, недостает религиозного рвения. На Шабес верующие собирались в молельном доме Бялодревны, ели белый хлеб с селедкой и распевали любимые мелодии. Раздавались даже высокие голоса подростков. Потом старики повторяли мудрые изречения, услышанные в Бялодревне. Да, дела в Польше обстояли не лучшим образом; антисемиты не дремали, молодое же поколение было слабым, беспомощным. Но разве пророки, мудрецы и книжники не предсказывали, что грядут тяжелые времена — родовые муки Мессии? Ведь когда праведные силы наступают, им с не меньшим рвением противостоят силы неправедные, и бой этот не прекращается ни на минуту. Хасиды пели и вздыхали, пока в небе не зажглись звезды. Чтобы Шабес длился дольше, они подолгу не зажигали свечей.

Зимой хасиды собирались на Шабес в доме Фишла, на Гнойной, и ели традиционные кушанья, чтобы встретить Субботу, как подобает. На стол подавала жена Фишла, женщина из богатой семьи. Несмотря на то что Пиня был дядей Адасы, он тоже принимал участие в этих трапезах. В последние годы Пиня перестал общаться с Мускатами. Не бывал он даже у своего единственного оставшегося в живых брата Нюни, который совершенно отошел от хасидизма. Но вероотступничество Нюни даром ему не прошло. Пиня слышал, что у входа в книжный магазин Нюни на Свентокшиской каждый день выстраивался пикет из польских студентов, чтобы предупредить покупателей: владелец магазина — еврей. Мало того. Несколько раз Нюня становился жертвой избивавших его фашистских молодчиков.

Какой же был тогда смысл втираться в доверие к гоям? Ведь сколько уже раз оказывалось: чем дальше отходит еврей от своей веры, тем хуже ему приходится.

Старый Мешулам Мускат был царем среди евреев, и при всех своих недостатках сыновья его сумели остаться евреями. А вот внуки с еврейскими обычаями порвали. Зятья Иоэла были нищие; их дети стали мастеровыми. Младшая дочь Абрама Стефа стала медсестрой в еврейской больнице; со своим мужем, врачом, она развелась. Сын и дочь Леи выросли в Америке и ничем от гоев не отличались. Даже Пине особенно радоваться было нечему: одна из его дочерей умерла родами, вторая уехала с мужем во Францию. Из двух же дочерей, живших в Варшаве, одна вышла замуж за юриста, а самая младшая, Доша, пошла работать бухгалтером в банк. Ходили слухи, что от Маши, вероотступницы, ушел муж. Адаса скрылась где-то под Отвоцком. Из внуков Мешулама Муската, сохранявших верность, помимо ребе Аарона, традиционным еврейским обычаям, оставались только дети Перл, но про них мало что было известно: жили они на севере Варшавы и в паломничество отправлялись к гурскому ребе. Со смерти старика Муската прошло больше двадцати лет, и еврейское царство, которым он правил с Гжибовской площади, давно развалилось.