Ярость (ЛП)

И он почувствовал, как неожиданно напряглись все мышцы, когда перед глазами промелькнуло, что может случиться с дочкой. Наркотики, которыми ее могут пичкать, вонючий матрас, очередь бойцов мафии, чтобы усмирить новенькую; успокоиться незнанием Шацкий не мог, потому что вел несколько дел, связанных с торговлей живым товаром.

И он не мог выйти отсюда с ничем. Несмотря на то, до какой еще границы придется продвинуться.

— Будьте добры, оставьте нас на минутку одних. Обещаю, что всего на минуту. Потом я уйду.

Жена Кивита глянула удивленно, но вышла, сын направился за ней.

Хлопнула дверь.

— Каким-то образом, я вас понимаю, — мягким голосом произнес Шацкий. — Они доказали, что способны на ужасные вещи. Лично я — всего лишь чиновник, вооруженный печатями и параграфами. Я могу устроить вам немало хлопот, но давайте договоримся так, что вам придется написать всего парочку аннуляций, в конце концов, все станет на место.

Кивит глядел на прокурора чутким взглядом человека, понятия не имеющего, к чему ведет противник.

— Но помимо того, что я чиновник, я еще и очень плохой человек. Плохой человек, который не остановится ни перед чем, поскольку у меня имеется личная мотивация. Если вы мне не поможете, я отомщу. Вас я оставлю в покое. Жену тоже, ведь она вам, наверняка, до лампочки, все же знают, жена — не семья. Но вот сыновьям — не прощу.

— Вы им ничего не можете сделать.

— Я — не могу. Но вот другие — могут.

— Наймете мафию, чтобы их избили? Не будьте смешным!

— Можно было бы и так. Но я знаю лучшие способы.

Он склонился к Кивиту и с мельчайшими подробностями описал ужасную судьбу, которая может стать уделом его сыновей.

Предприниматель глянул на Шацкого с омерзением.

— Ну вы, блин, и перец, — сказал он. — Ну да ладно. У меня имеется предприятие, изготовляющее тенты, но еще и баннеры, впрочем, вы наверняка знаете. На подъезде к Барщево. Там с одной стороны такая рощица с небольшими сосенками, а с другой стороны — дом на большом участке. Самый обычный, односемейный, с маленькими колоннами спереди. Семья самая нормальная.

Всегда это выглядит одинаково, подумал Шацкий, чувствуя усталость и скуку. Все сами себя считают исключительными, единственными в своем роде, а как только необходимо исключительность у других, вечно: «на первый взгляд, самая нормальная семья».

— И? — глянул прокурор на часы. К сожалению, время не стояло на месте, наоборот, стрелки, казалось, перемещались с заметной скоростью.

— Полгода назад весной случилось несчастье. Он отправился на работу, она осталась с ребенком, маленьким. Сломалась печка, окись углерода. Трагедия, в газетах постоянно об этом пишут, что это тихий убийца. А потом люди говорили, что это не несчастный случай, что там вообще нехорошее происходило.

— И она искала у вас помощи, правда?

Кивит замолчал, долго глядел в окно, как будто бы в сером тумане прятались ответы.

— Я был с сыном, старшим. — Хозяин кивнул в сторону холла, давая понять, что речь идет о пареньке, которого Шацкий только что видел. — Вот он принял это близко к сердцу, а я приказал ему не вмешиваться, потому что там все семейные дела, на кой ляд ему полиция, прокуратура, сплошные тебе неприятности. Сын не послушал, пошел туда к ним переговорить с тем типом. А тот над ним посмеялся, а потом как раз тот несчастный случай с печкой, странное такое стечение обстоятельств. — Кивит откашлялся. — Самые обычные люди, никакой патологии. На дворе горка для малого, прыгалка, небольшой бассейн. Нормальный дом. Несколько раз я беседовал с мужиком через ограду, нормально все, то ли про машины, то ли про то, как косить траву, не помню. Абсолютно нормальный мужик. Вы понимаете?

Шацкому не хотелось согласно кивать. Он ждал информации, которая бы ему помогла, а все трагедии всего мира ему были до лампочки.

— И вот кто бы по верил, что в подобной ситуации женщина просто не заберет детей и не хлопнет дверью. Прошу прощения, но я всегда, как слышу подобные истории, то вы же сами понимаете, значит — сама была виновата. В подвале е засов он же ее не закрывал. Ну да, иногда я слышал крики, когда до ночи сидел с бухгалтерией, но вы сами скажите, а кто дома не ссорится? Вот какая семья не ссорится?

— Вам известно, что с ним случилось?

— Вроде как у него суд в Сувалках, он там теперь у матери проживает, — сообщил Кивит. — Мать взяла над ним опеку после несчастного случая, пьяный водитель его сбил, теперь сидит в коляске и до конца жизни ссать будет в мещочек.

Он сообщил об этом совершенно естественным тоном, «ну, вы же знаете, разное бывает», а Шацкий понял, что даже нет смысла спрашивать, задержали ли водителя. Он вопросительно глянул.

— Пан прокурор, — продолжал Кивит, неожиданно сделавшийся старше лет на пятнадцать. — Я понятия не имею, кто это был, и где они меня держали. Недолго, неполный день. Я сам ни с кем не разговаривал, да и мне никто слова не сказал.

— Где?

— Дом на лесной опушке. В Польше таких миллионы. Не новый, не старый — просто дом. Я даже не мог бы сказать, здесь это или где-то под Мальборком или Остролэнкой. Мне весьма жаль.

— Особые приметы?

— Телевизор на стене, — произнес Кивит настолько тихо, что Шацкий не был даже уверен, правильно ли расслышал.

— Что на стене?

— Телевизор. И операционная.

Кивит инстинктивно коснулся правого уха.

6

Она лежала навзничь, положив руки под голову, но вдруг в голову пришла мысль, что, возможно, за ней следят посредством камер, после чего села в позе жертвы похищения. Коленки подтянуты под подбородок, ноги охвачены руками, голова опушена. Ей не хотелось, чтобы какой-то псих увидел ее лежащей на кровати, из-за чего у него могли появиться дурацкие мысли. Больше всего Хеля боялась, что ее изнасилуют.

Она настолько боялась этого, что даже не могла об этом думать; мысли о насилии совершенно не клеились, не вели к придуманным образам и звукам, они просто шастали в голове, отражаясь от черепа, иногда какая-то из них цеплялась за нейроны, и тогда Хелю словно парализовало, она не была способной что-либо сделать или подумать о чем-то другом.

Она читала газеты, смотрела телепередачи. Она понимала, что может означать изнасилование, что в течение долгого времени многие люди будут считать ее просто куском живого мяса. Что они сделают ей ужасную неприятность, что никогда уже она не будет такой же, какой была. С изумлением она открыла в себе мысль, что легче представить свою смерть. Смерть была чем-то вроде перехода в неизвестное, да, она вне всякого сомнения означала конец, но могла быть и неожиданностью. А вот в изнасиловании неожиданности не было. Попросту, ей придется жить дальше, может быть, коротко, может — очень долго, и всю эту жизнь она проживет как женщина, которая свое взрослое существование начала с того, что была куском живого мяса.

И она решила, что если что, она попробует еще немного выдержать, а потом спровоцирует их к тому, чтобы ее убили.

7

Ошибся он ненамного. Шацкий был уверен, что Моника Найман будет ожидать его в холле, женщина же нервно мерила шагами подъездную дорожку. Когда он неуклюже выбрался из патрульной машины марки «киа», женщина уже стояла рядом. Она подождала, пока прокурор захлопнет дверь и выпалила:

— Пан еще об этом пожалеет.

Дуновение холодного ветра, но другого, чем до сих пор, теперь сухого, морозного. Это был ветер, который обещает начало зимы. Шацкий застегнул пальто, глянул на Монику Найман, глянул на стоящий за ней серый дом, немного неухоженный, в самый раз для центра общественной помощи и центра терапии зависимостей. И действительно, оба центра размещались именно здесь, вместе несколькими иными учреждениями, которых здоровые, счастливые и богатые люди никогда не посещают.

Шацкий понимал бешенство пани Найман. Он не оставил ей выбора, когда послал к ней Берута с информацией, что либо та согласится на срочный допрос своего пятилетнего сына, либо прокурор перестанет принимать ее признания за достоверные. Прокуратура потребует принятие превентивных мер, передаст дело в суд по вопросам семьи, и ей придется объясняться перед кураторами, может ли она, будучи особой, подлежащей полицейскому надзору, обеспечить ребенку соответствующие условия. Все это Шацкий написал Беруту на листочке, чтобы тот прочитал женщине, он опасался того, что полицейский окажется мягким, чтобы эффективно шантажировать мать привлечением государственной машины, с целью отобрать у нее ребенка.