Ярость (ЛП)

Размышлять она пыталась логично. В течение всей жизни она только и слышала от папы: «Сначала думаем, потом делаем». Как правило, она сама об этом либо не думала, либо ей было на это наплевать, но теперь посчитала, что если чьи-либо советы и могут пригодиться в жизни, то это советы опытного прокурора.

Момента похищения она не помнила. Она возвращалась домой мимо парка над Лыной, и наверняка каким-то образом ее лишили сознания, поскольку следующее, что помнила, это пробуждение среди ночи в этом вот помещении. С похмельным синдромом и неприятным привкусом во рту, что наверняка указывало на то, что было применено какое-то химическое средство. На ней не было каких-либо ран, следов грубого обращения, синяков или отпечатков от веревок. К счастью, никто не покушался на ее честь, а это была первая паническая мысль, переполнившая ее после пробуждения.

Короче, принимая во внимание, что она была жертвой похищения, баланс был даже положительным.

Часов она не носила, мобилку у нее отобрали, но от пробуждения до рассвета должно было пройти часа три. А это означало, что от момента похищения до пробуждения прошло около восьми-девяти часов. А это означало, что находиться она может где угодно. Под Ольштыном, под Острудой[109] или под Вроцлавом. Но, скорее всего, в Польше, поскольку все оснащение ее камеры было родом из родимой страны или произведено популярными в Польше фирмами.

Помещение находилось на первом этаже дома для одной семьи, не старого, но и не слишком нового. Запах был нежилой. За зарешеченным окном девушка видела кусок неухоженного газона и стену смешанного леса. Место должно было находиться на выселках, ведь она могла открыть окно, а ей этого не позволили бы, если бы криком можно было привлечь соседей.

Потому Хеля и не кричала. И сил жалко, опять же, кто-нибудь мог и начать нервничать.

Никого из похитителей она не видела. И она понятия не имела, то ли это один человек, то ли целая шайка. Еду она получила таким вот образом: светодиод замка на двери сменил цвет с красного на зеленый. Какое-то время Хеля пялилась на огонек, потом потянула круглую ручку. За дверью находилось небольшое помещение, что-то вреде маленькой прихожей. Массивная дверь, на сей раз без ручек и без светодиодов отделяла ее пространство от остальной части дома. Девушка догадывалась, что обе пары дверей управляются с другой стороны, создавая из прихожей нечто вроде шлюза, в результате чего у нее не было никакого контакта с похитителями. По крайней мере, пока те сами того не желали.

Несмотря на все эти средства предосторожности и полнейшее отсутствие контакта с похитителями, Хеля подозревала, что похитила ее женщина, или же, что в шайке женщина имелась. Об этом свидетельствовало оснащение туалетной комнаты. Мыло, зубная паста, зубная щетка — о таком подумал бы каждый. Тампоны и прокладки требовали уже мужчину с большей степенью понимания. А папа всегда повторял, что преступники — это дебилы. В конце концов, всегда имеется причина, из-за которой они сделались преступниками, а не председателями наблюдательных советов. Но Хеле сложно было представить, чтобы мужчина был способен подумать о жидкости для снятия макияжа. Нужно быть женщиной, чтобы знать, что это наиболее важный, помимо гигиенических прокладок и зубной щетки составной элемент косметички.

Помещение было уютным и убранным, обстановка — самая скромненькая. Она заставляла подумать, скорее, о монастырской келье, чем о гостиничном номере. Кровать, матрас и постельное белье из Икеи, все самого дешевого сорта; постельное белье совершенно новое, с квадратными заломами от хранения в упаковке. Небольшой столик и стул, и то, и другое, бывшее в употреблении, с распродажи. На столике стояла небольшая лампа, из разряда тех, которые в Кастораме покупают возле кассы за десять злотых. Хеля подумала, что, возможно, здесь кого-то заставляли работать, чего-то писать.

Совершенно удивительным было наличие телевизора: прикрепленного к стенке небольшого «самсунга». Пульта управления нигде не было видно.

В микроскопической туалетной комнате унитаз, умывалка и вмурованное в стену зеркало. Никакой тебе ванны или душевой кабины. Какое-то время Хеля размышляла над тем: хороший это знак или плохой. С одной стороны — хороший, некто, помнящий о жидкости для снятия макияжа, скорее, не держал бы ее неделями в помещении без душа. Но обязательно ли это хороший знак? А вдруг это какое-то временное место, прежде чем она сама попадет на хирургический стол или в турецкий бордель.

Что-то сегодня ее собственные шутки никак не смешили.

Более тщательный осмотр подтвердил, что она не является первой обитательницей камеры. Отодвинув кровать, над самым плинтусом Хеля увидела процарапанную в штукатурке надпись: «ПОМОГИТЕ!».

Вроде бы, это должно было ее тронуть, но Хелена только тяжко вздохнула, признав, что перед этим здесь держали в плену идиота. Царапать подобные истерические глупости не имело никакого смысла. Разве что, если кому-то это приносило облегчение. Девушка пару секунд подумала про инструмент, в конце конов, оборвала язычок молнии на джинсах и процарапала рядом следующее: «ХЕЛЯ 4.12.13 г., 6:00 + 1».

Если кто-то найдет это место, когда ее саму уже отсюда заберут, он узнает, что здесь она была около семи утра. Она собиралась прибавлять по черточке после плюс-минус каждого полного часа, таким образом отмечая течение времени. Эта информация может быть ключевой для того, кто станет определять рамки поисков.

Потому что у Хели не было никаких сомнений, что кто-то ее искать станет, и что этим «кем-то» будет ее отец. Именно эта мысль успокаивала больше всего — мысль, что мало у кого из жертв похищений в несчастье имеется столько счастья быть дочерью Шерлок Холмса прокуратуры. Как иногда в своих шутках она называла отца.

Она любила его, но еще очень гордилась им. Из-за того, что он стоит по нашу сторону баррикады, что его работа заключается в том, чтобы справедливость восторжествовала. А еще тем, что у него по-настоящему случаются приключения детектива из книжки, что он умеет решать необычные загадки и дойти до истины даже тогда, когда никто другой этого не может. Сама она об этом с отцом не разговаривала, сам он о своей работе, скорее, не рассказывал, дочь прокурора Хелена Шацкая отрывочно знала все сообщения прессы относительно своего папы.

И тут же она подумала о том, что, несмотря ни на что, существует шанс, и даже серьезный, что она никогда его уже не увидит.

И в первый раз с момента похищения ей сделалось по-настоящему кисло.

5

Прокурор Теодор Шацкий подумал, что его пропавшая дочка была, похоже, чрезмерно вежливой, когда называла его «яростным». Слово ярость звучало благородно и достойно, сам же он, похоже, попросту очень легко заводился. Наверное, это не звучало столь красиво, зато более верно передавало состояние эмоций Шацкого, например, сейчас.

Прямо сейчас прокурор был на таком взводе, что ему хотелось схватить за голову сидящего перед ним Витольда Кивита и бить ею в разделявший их дубовый стол, пока кровь не начнет капать на пол. Прокурор чувствовал, что только лишь такой вид принес бы ему облегчение.

Поэтому, исключительно на всякий случай, он откинулся на спинку стула.

— Честное слово, мне очень жалко, что я не могу вам помочь, — в …надцатый раз повторил Кивит.

Шацкий покачал головой, словно ксёндз в исповедальне, готовящий детишек к первому причастию. Он глянул на висящие над камином украшенные часы. Половина десятого. Вот уже полчаса сидел он в оставшемся от немцев домике в Рыбаках[110] и пытался вытянуть из Витольда Кивита, кто же частично лишил того слуха. Безрезультатно. Хотя направляясь сюда, прокурор был свято уверен, что все это будет лишь формальностью.

За четыре часа перед прибытием Шацкого, Витольд Кивит, пятьдесят два года, как раз чистил зубы, когда к нему в двери постучал Ян Павел Берут. Печальный полицейский с довоенными усами разговаривать не желал. Он представился, пошел в ванную комнату, в которой все еще горел свет, и текла вода. Там, не обращая внимания на протесты Кивита, он приказал тому хорошенько прополоскать рот, а затем ваткой на длинной палочке — которая Кивиту крайне неприятно ассоциировалась с сованием чего-то в ухо — покопался у хозяина во рту. И, не говоря ни слова, вышел.