Ярость (ЛП)

Шацкий никогда не слышал о женщинах, которым бы удалось насилие переварить в себе, которые бы потом жили нормально, которые бы забыли. Всякое преступление против жизни и здоровья оставляет свой след, только вот насилие, самое грубое вторжение в человека, нарушение всяческого уровня его приватности и свободы, сведение до состояния куска теплого мяса, в который некто способен запихнуть свой член, это было то же самое, что и выжигание тавра. Не нанесение, а постоянное выжигание. Эхо этого события возвращалось к жертвам не иногда, не временами, но беспрерывно. Все время кто-то держал палку с раскаленным куском железа и прикладывал им к душе. Привыкнуть можно было, но нельзя было не чувствовать.

Первым позвонил Берут. Нет, ничего не произошло. Патруль прошел сквозь черную зеленую дыру с камерой тепловизора, ничего найдено не было. Территория еще раз будет обследована, когда рассветет.

Потом позвонила знакомая Жени. Шацкий чутко следил за лицом своей сожительницы.

— Нигде ее нет, — сообщила та после завершения разговора. Ни ее самой, никого такого, кто мог бы, более менее, соответствовать. Баська на дежурстве до утра, пообещала, что будет регулярно проверять.

Шацкий согласно кивнул.

— И что теперь? — спросила Женя.

— Ничего, — ответил он. — Ожидаем. Еще слишком рано, чтобы заявлять о пропаже, наверняка рано и для начала поисков. Это не четырехлетняя пацанка, а практически взрослая женщина. Статистика на нашей стороне. Самое позднее, утром Хеля должна постучаться в двери, с ужасной головной болью и раскаявшаяся, как обычно и заканчиваются пропажи подростков.

— А если нет?

— А если нет, тогда начнутся лучше всего скоординированные, за всю истории Польши, поиски пропавшего человека, — спокойно ответил Теодор.

Полночь.

Они сидели за кухонным столом, не говоря ни слова. Шацкий уловил себя на том, что прислушивается к шорохам у подъезда, к тихому скрипу старых ворот, выискивает в звуках характерные шаги собственной дочери. Но снаружи царила тишина.

— А нет ли такой возможности, что она сбежала? — спросила Женя.

Шацкий пожал плечами. Он прекрасно понимал, что когда родители упираются в том, будто бы они знают своих детей, это проявление ужасной наивности с их стороны.

— Первая мысль, сомнительно, но когда мы объективно поглядим на ее ситуацию, то такие причины у нее имеются. Сейчас у нее сложный возраст, из Варшавы ее забрали вопреки ее желаниям, вырвали из привычной среды. Она вынуждена жить с новой партнершей своего отца, с нуля выстраивать контакты в школе, у ровесников, искать друзей. Нам казалось, что девочка держится, но ведь это могло быть и позой. И вдруг что-то произошло, что-то лопнуло.

— Сообщила бы она матери?

— Не знаю. Если до восьми Хеля не найдется, позвоню ей, обзвоню всех родственников, доберусь до ее варшавских знакомых.

— А почему не сейчас?

— Сейчас это еще не так важно. Если она пала жертвой преступления или несчастного случая, то никто из семьи ничего не знает. Разве что начнут истерику среди ночи. А если поехала к кому-то знакомому, тогда она в безопасности. С людьми лучше разговаривать днем, чем в данный момент.

Дальше они сидели в тишине. И потому Шацкий буквально подскочил, когда зажужжал лежащий на столе телефон. Он глянул на экран и почувствовал физическое облегчение, как будто бы некое сказочное средство расслабило все его напряженные до границ боли мышцы.

— От Хели, — сообщил он.

Женя крепко сжала его руку, было видно, что она в любой момент готова расплакаться.

— Интересно, и откуда необходимо забрать эту паршивку, — буркнул Шацкий, не имея возможности сдержать дрожь в голосе.

Он открыл сообщение. Никакого текста, только снимок. Странный, практически монохроматический. Строго посреди квадрата фотографии находилась ржавая окружность. Пространство за пределами окружности было серым, пространство внутри — абсолютно черным. Все это выглядело словно открытка из музея современного искусства.

— Это что, какая-то шутка? — спросила Женя. — Или какой-то ваш код?

— Я должен идти на работу, — очень спокойно сообщил Шацкий.

Он спрятал телефон в карман и встал. Снял пиджак со спинки стула, надел, инстинктивно застегнул верхнюю пуговицу.

— Тео, что на этом снимке?

— Честное слово, сейчас не могу. Расскажу все потом. Буду напротив. Доверься мне.

У его любимой Жени был страх в глазах, но сейчас он никак не мог ею заняться.

Теодор Шацкий прекрасно знал, что изображено на этом нерезком, серо-буром снимке.

Это было устье чугунной трубы.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

среда, 4 декабря 2013 года

Барбурка [103] . Выпивают все Барбары, выпивают и все горняки. Возможно, что выпивают и Джей Зи с Кассандрой Уилсон [104] , поскольку сегодня у них день рождения. Празднует еще и Ярослав Говин [105] , но он, похоже, не пьет. Протесты на Украине продолжаются. Янукович уехал в Китай и рассчитывает на то, что дело рассосется само собой. В Хорватии объявляют результаты референдума, в котором большинство граждан высказалась за то, чтобы прибавить в конституцию запись, говорящую о том, что супружество — это «союз только лишь мужчины и женщины». Польская эмоциональная статистика: отец является близким лицом только лишь для 16 процентов опрошенных; секс ассоциируется с близостью для 8 процентов респондентов. Экономическая статистика: 57 процентов поляков тратит все зарабатываемы деньги. Экономические факты: правительство забирает деньги граждан из OFE [106] . В Ольштыне ПКП [107] сражаются с чумой кражи путей (пропало уже 8 км), а в новом здании клинической больницы проходит первая операция: вставляли выпавший поясничный диск, пациент чувствует себя хорошо. Хорошо чувствует себя и учитель физкультуры из Джвержут, который выиграл плебисцит на лучшего учителя. Он получил диплом и путевку на курорт. Природа не может терпеть пустоты, поэтому сразу же объявляется плебисцит на лучший снимок в шапке святого Миколая.

Елка перед ратушей действует, все гирлянды горят. Два градуса, пахнет зимой; люди поглядывают в небо и ожидают снега. Скоро он уже посыплется, но пока что день как день: туман и замерзающая морось.

1

Час ночи.

Странно, но он, в конце концов, испытывал спокойствие. А ведь не должен был, поскольку узнал, что его дочь может погибнуть чудовищным образом, растворенная каким-то психом в чугунной трубе с помощью пары кружек «крота». Но ведь он не получил сообщение с кучей костей, плавающих в щелочном «вареве», а всего лишь с нерезким снимком трубы. Это означало приглашение в игру, а в любой игре можно выиграть. Даже если карты крапленые, и одна сторона диктует правила по своему разумению — все равно, выиграть можно. Потому у него сейчас не было никакого иного выхода, как подумать. А потом победить.

Это был логичный выбор.

Шацкий прибрал на столе, сделал себе большую кружку заварного кофе, положил перед собой материалы следствия по делу Наймана и начал думать.

Два часа ночи.

Ему было сложно преодолеть желание незамедлительно действовать. После каждой мысли возникало желание хвататься за телефон, вытаскивать из кроватей Берута, Фалька и Франкенштейна. Беседовать с ними, указывать, что делать, громким голосом отдавать приказы. И всякий раз, чуть ли не физическим усилием он убеждал себя не делать этого, сначала необходимо все разложить в голове, составить план, пересмотреть его раза четыре и только потом внедрять. Комбинировать следовало быстро, на все про все у него было, самое большее, часа четыре, может, пять.

Прежде всего, он предположил, что следует написать собственные правила игры. Смухлевать, и, благодаря этому, победить. Как в той знаменитой сцене с Индианой Джонсом. Противник размахивает саблей, уверенный, что через миг порубит археолога на кусочки, на что тот вытаскивает пистолет и завершает дело одним выстрелом. Его ситуация была аналогичной. Противник размахивает инкрустированной саблей, крутит пируэты, хвастает всем своим добытым за многие годы фехтовальным мастерством, планирует, как он в последующих перемещениях и ударах станет унижать, показывать свое превосходство — и получает маленькую пулю прямо между глаз. Бах.