Ярость (ЛП)

Супруг поел, потянулся, встал, оставляя на столе крошки, пятно от кофе и посуду. Она, не говоря ни слова, все убрала, встала со своей чашкой кофе у окна и мысленно выпихивала его из дома. Имеется шанс, что если муж не задержится, а малой еще чуточку поспит, у нее будет с четверть часика для себя. Целые четверть часа! Ей нужны эти пятнадцать минут, чтобы собрать мысли, обдумать, как все разыграть, как выбрать наилучший момент для того, чтобы он ничего сделать не мог.

В прихожей зашумело надеваемое на костюм шерстяное пальто, затем вжикнули молнии кожаных штиблет, стукнул снятый с полки и прислоненный к стене зонтик.

Женщина закрыла глаза, сильно сжимая веки, ожидая металлического щелчка замка. Но вместо того услышала приближающиеся шаги. Про себя она выругалась многоэтажным, отборным матом. Даже ее отец был бы впечатлен.

Женщина стояла, опираясь о кухонную столешницу, лицом к окну, в оконном стекле он видел отражение ее лица и закрытые глаза. Мужчина улыбался. Он понимал, что ей глупо было снова засыпать, возвращаться в нагретую постель, когда он постоянно крутился по дому, готовился выйти в эту ноябрьскую мерзость, натягивая пальто, словно неудобные доспехи, специальный комбинезон, который должен был бы защитить его от варминьской погоды.

Ему не хотелось выходить. Сам он предпочел бы остаться, наслаждаться ленивым теплом, пить кофе в кухне, чувствовать запах готовящегося обеда, глядеть на играющегося на ковре сына, прерывающего раскладывание кубиков лишь затем, чтобы улыбнуться папе и маме. Мужчина почувствовал разливающееся внутри тепло, эта сцена была ну просто нереальной. За окном серый ад, а здесь — рай. Неяркий свет, запах слегка пригоревших тостов, милый цвет кухонной буковой мебели, его жена в спортивной блузе с капюшоном, с прикрытыми глазами, добрая и спокойная, словно богиня домашнегно очага в своем сонном пока что еще королевстве, черпающая силы из гармонии мира.

Мужчина деликатно обнял ее, сунул лицо в разлохмаченные волосы.

Женщина вздохнула.

И мужчина понял, что именно эта гармония, вот что никогда ему не надоест. Что он может иметь ее больше, как можно больше, сколько можно будет. Что семья — это наркотик, дозы которого никогда не превысить. И он был настолько уверен в этом решении, что вновь его переполнил радость и сила.

Он взял руку жены в свою руку.

— Знаешь, какая добрая весть имеется? — мягко спросил мужчина.

Та отрицательно тряхнула головой, не открывая глаз. Мужчина поглощал ее тепло и запах, он подумал о сырой весенней земле, о набухшем, готовом расцвести бутоне.

— У нас будет большая семья. Над нами будут смеяться, что мы завели детский сад, а мы сами будем смеяться над ними и будем очень счастливы. Хочешь такого?

Женщина повернулась к нему. Глаза ее были широко раскрыты, только муж не видел в них домашней богини, готовности плодородной земли. Он увидел издевку и решительность.

— Очень хочу, — прошептала женщина. — Очень хочу тебе кое-что сказать. Сейчас, здесь, немедленно.

2

Она посильнее сжала его ногами, обняла и толкнула в бок. Им удалось перевалиться, не разъединяясь, и теперь она была сверху. Она выпрямилась, прижалась к нему как можно плотнее и быстрыми рывками стала двигаться вперед и назад, издавая стоны — как он считал — более громкие, чем того требовала ситуация. Он и сам подумал над тем, а не повздыхать ли и ему самому, чтобы потом она не насмехалась, утверждая, что оба занимаются сексом глухонемых, но посчитал, что на данном этапе ей и так до лампочки, так что, вместо стонов, схватил ее за жесткий, худощавый зад и сильно сжал, она громко вскрикнула, что, в свою очередь, возбудило его настолько сильно, что кончили они практически одновременно. Превосходно.

Женя еще немного шевелилась на нем, урча и смеясь попеременно, а прокурор Теодор Шацкий подумал, что завидует женщинам, когда у них случается оргазм. При этом он воспользовался оказией, чтобы проверить, сколько времени, и прочитать эсэмэску от доктора Франкенштейна.

— А я вижу, — пробормотала Женя, не открывая глаз.

Он не очень-то знал, что сказать, потому отложил телефон и заурчал таким образом, чтобы это, по его мнению звучало словно сексуальное исполнение. Чтобы было ясно: он испытывал громадное удовлетворение, но не понимал, почему это должно было стать причиной опоздания на работу.

Жена вздохнула в последний раз и скатилась с него.

— Мне просто необходимо трахнуть тебя в тоге, — заявила она.

Голос ее, всегда немного гортанный, после секса делался еще более хриплым.

— Лучше всего — в суде. Не знаю, почему, но меня это ужасно возбуждает. Как ты считаешь, нас пустят туда после работы?

Шацкий лишь выразительно глянул на женщину и встал с кровати.

— Ну что? Чего ты на меня так смотришь? Это же не сутана. Впрочем, и то, и другое, в какой-то мере — всего лишь кусок материи. Опять же, сутана меня совершенно не возбуждает, бе-е-е, для меня она ассоциируется с мужчинами, которые не пользуются одеколоном. — Женя и сама встала с постели. — То есть, не думай, будто бы у меня имеется какой-то опыт в этом, об этом не может быть и речи, но я никогда не чувствовала, чтобы священник чем-то пах, когда я проходила мимо него в магазине или как-то так. Ну, не то, чтобы я специально нюхала, ты меня слушаешь?

— Не то, чтобы я специально нюхала, ты меня слушаешь? — ответил Шацкий, надевая сорочку. В шкафу его всегда ждали три готовых комплекта: отглаженный костюм с сорочкой, начищенные туфли, галстук, запонки в полиэтиленовом мешочке, закрепленном на вешалке. Женя вечно смеялась над этим мешочком, но если бы запонки он держал в кармашке пиджака, ткань могла бы деформироваться.

— А перед тем?

— Чем-то пах, когда я проходила мимо него в магазине.

— Вот не знаю, как ты это делаешь, но это просто штучка какая-то, ты же меня не слушаешь вообще.

— Слушаешь вообще.

— Ха-ха-ха, благодарю. — Женя поцеловала его в губы. — Ой, давно уже хотелось повыступать. А у нас в последнее время — только секс глухонемых, если вообще хоть какой-то.

— Мне не хотелось бы, чтобы… ну ты же понимаешь… — сделал Шацкий неопределенный жест рукой.

— Ну да, конечно же, ты прав, было бы ужасно, если бы твоя дочка узнала, что ее отец занимается сексом.

— Давай не будем говорить про Хелю и про секс, когда вот так вот стоим, — указал он на стоящую в чем мать родила Женю и на собственный член, болтающийся под рубашкой в том же ритме, что и галстук.

Женщина недоверчиво покачала головой и направилась в ванную.

— Ты боишься ее, даже когда ее нет. А это уже патология.

Шацкий почувствовал, как нарастает в нем раздражение. Снова что-то не так.

— Начинается. Ты не можешь ревновать к моей дочери.

— Может, не стоит говорить о ревности и твоей дочери, когда мы стоим вот так, — поддела его Женя.

Шацкий посчитал про себя от пяти до нуля. С какого-то времени он уже обещал себе предлагать какие-то конструктивные решения, прежде чем начинать злиться.

— Если ты считаешь, что в наших отношениях что-то не складывается, — медленно, подбирая слова, произнес он, — то, возможно, нам всем стоит сесть и поговорить об этом.

— И как ты это себе представляешь? Ты признаешь ее правоту еще до того, как она откроет рот. Она же будет смущена тем, как легко можно тобой манипулировать. А кроме того, у меня к Елене нет никаких претензий, это нормальная, умная девушка.

— То есть, к кому-то претензии у тебя все же имеются? — совершенно не в тему спросил Шацкий.

Женя приподняла бровь в фирменном жесте. По-настоящему высоко; Шацкий подумал, что это, должно быть, вопрос тренировки соответствующих мышц головы.

— Ну, не знаю, курва, а ты как считаешь?

Женя очень легко употребляла мат; Шацкий считал это очень милым в ней.

Женя завернула в спальню и подбоченилась, нацелив в Шацкого небольшие остроконечные грудки в качестве дополнительного аргумента.