Ярость (ЛП)

— Разве что кто-то, занимающийся спортом, — прокомментировал все это Берут. — Здешний. А знаете, Рейх всегда уделял внимание физическому состоянию. Не то что в Конгрессовке.[49]

Он очень серьезно глянул на прокурора и исчез в темноте. Взбешенный Шацкий отряхнул пальто, вышел в подвальный коридор, а оттуда — на первый этаж старинной богадельни. Вестибюль интерната выглядел практически идентично с вестибюлем лицея на Мицкевича, то ли их проектировал один и тот же архитектор, то ли немцы строили по одной и той же схеме. Ненадолго он остановился у витрины с историей здания. Из собранных там материалов следовало, что Рейх и вправду построил для изнуренных жизнью граждан прекрасный приют с садом и парком, но, в основном, ради того, чтобы успокоить общественное мнение, разъяренное возведением громадной ратуши со своей башней, походящей, скорее, на дворец.

Как же, как же, фыркнул Шацкий, государственная забота. Это лишь мы дурить можем, а нас не проведешь.

7

В рамках учебной деятельности, после возвращения в прокуратуру он еще побеседовал с Фальком и поручил тому предложить следственные версии. Способный асессор мгновенно выложил сами собой навязывающиеся на данном этапе следствия решения: мафиозные разборки, мазурский Ганнибал Лектер[50] (и, естественно, Фальк и мысли не допускал, чтобы псих-убийца был родом из Священной Вармии), а еще личная месть.

Шацкий слушал его и размышлял над тем, что это же надо кого-то так ненавидеть, чтобы растворить того живьем. Тут дело не в разбитом сердце или просроченной задолженности, как долго необходимо культивировать в себе ненависть, чтобы приготовить кому-то подобную смерть? За такой ненавистью должна стоять громадная несправедливость. Кто-то утратил все, что у него было? Все, что он любил? Все, что с его точки зрения, и складывалось в жизнь? И утратил настолько окончательно, что совершил эту небанальную, кровавую месть?

— Все ответы находятся в прошлом Наймана, — сказал он в конце.

— Возможно, не в этом случае, — ответил на это Фальк.

Шацкий вопросительно глянул на асессора.

— Понимаю, что это выстрел на слишком дальнюю дистанцию, но покойник вел бюро путешествий. Или агентство; так или иначе, он высылал людей в поездки.

— Серьезно? Вы считаете, будто бы кто-то растворил его в щелочи, потому что поехал в Таиланд, а там в гостинице окна выходили на свалку, а не на бассейн с девицами-подростками в бикини?

Фальк напрягся, явно оскорбленный ироничным тоном своего патрона.

— Я считаю, что в экзотических райских местечках происходят странные вещи. Люди подхватывают страшные болезни, дети теряются в джунглях, всякое случается. Могу представить такую вот ситуацию: ребенок получает отравление, поскольку гостиница находится на заднем дворе фабрики удобрений. После возвращения клиент требует компенсации, ему нужны деньги, чтобы лечить ребенка в Швейцарии. Бюро отказывает, клиент, по причине показаний Наймана, дело в суде проигрывает, ребенок после длительной болезни умирает. Это к примеру.

Шацкий скривился.

— Слишком надумано.

Эдмунд Фальк поправил манжеты сорочки, чтобы те выступали из рукавов пиджака на предписанный один сантиметр. С этим жестом было как с зеванием: поэтому Шацкий тут же поправил и свои, которые выступали на сантиметр длиннее, поскольку были с запонками. Действительно, и король и королевич жмуров меру перебрали.

— Надумано, — согласился асессор. — Но его профессия была настолько небанальной, что стоило бы проверить и надуманное. Экзотика, выезды, масса контактов, много случайных личностей.

Шацкий пожал плечами, и они вернулись к своим занятиям. Фальк, словно секретарша, молотил по клавишам своего ноутбука. Шацкий заполнил несколько квитанций и ожидал приезда супруги Наймана, пялясь в черно-зеленую дыру за окном, убивая время размышлениями. С изумлением он отметил, что испытывает беспокойство. Не только возбуждение, вызванное интересным следствием, но и беспокойство. То ли чертова варминьская погода так действует на его психику, то ли он совершает какую-то ошибку.

Вроде бы как все и сходилось, вроде бы как все их версии были логичными, и преступник обязан был соответствовать одной из них. Вроде как. Преступление обладает неким внутренним порядком, своей гармонией, которую можно сравнить с хорошо написанной симфонией. Следствие походило на нахождение очередных музыкантов и экспозицию их на сцене. Поначалу имеется всего лишь одна флейта, отзывающаяся один раз в пять минут, и ничего из этого не следует. Потом приходит очередь, допустим, альта, фагота и валторны. Они играют свои партии, но очень долго слышен лишь невыносимый шум. В конце концов, появляется некая мелодия, но лишь обнаружение всех элементов, нахождение всех ста музыкантов и назначение дирижера — только это приводит к тому, что правда начинает звучать так, что у слушателей мурашки по коже бегают. Здесь имелось всего лишь несколько элементов, какая-то кучка музыкантов, глядящих один на другого исподлобья, но уже что-то не играло. Что-то уже звучало паршиво, как будто бы фаготиста заменил его брат-близнец, по профессии лесоруб, и вот теперь он либо делает вид, что дует, либо фальшивит. И на данном этапе это вроде как и не имеет значения — балаган и только, но все же в ушах как-то и режет.

Неожиданно Шацкий почувствовал, что ему ужасно хочется спать. Подобное в это время дня случалось с ним все чаще, с каждым очередным днем рождения он все больше жалел, что в Польше нет традиции сиесты. Опять же, вид за окном совершенно не побуждал к действию, строительные машины двигались в тумане на дне черно-зеленой дыры словно некие создания на дне океана: лениво, с достоинством, с крайне усыпляющим эффектом для зрителя.

— А чем бы вы вообще хотели заниматься в прокуратуре? — неожиданно спросил Шацкий Фалька, чтобы вырвать себя из сонливости. Неожиданно даже для самого себя, но было уже поздно аннулировать висящий в воздухе вопрос.

Асессор застыл с пальцами на клавиатуре. Он выглядел не сколько таким, кого застали врасплох, сколько разочарованным тем, что Шацкому захотелось поиграть в болтовню, словно какой-то представитель офисного планктона, которому надоело перемешивать кофе в чашке. Оба казались в одинаковой мере смущенными ситуацией. Шацкий ожидал, когда же Фальк произнесет «ОПГ»,[51] поскольку всякий асессор желал преследовать крупных, страшных мафиози, которые в багажниках машин никогда не возили чемоданчиков с подштаниками и дрова для каминов, а только лишь трупы, автоматы или же наркотики в оптовых количествах.

— ОПГ, — ответил Фальк в соответствии с предположениями.

Шацкий испытал разочарование. Он надеялся, что Фальк другой. Исключительный. Что каким-то образом он выделяется из толпы молодых прокуроров. Разочарование было иррациональным, ведь его асессор, о Фальке он думал именно как о «своем асессоре», прекрасно подытожил возможные следственные версии, все они следовали оценки ситуации с точки здравого смысла и логического мышления. Но, может быть, следовало бы прибавить еще одну концепцию.

— А может и так, что весь этот театр — только дымовая завеса, — сказал он. — А речь идет, как обычно, о бабках, или о том, что кто-то увел чью-то жену. Такое маловероятно, но возможно. Люди могут быть излишне впечатлительными относительно своей собственности.

Господи Иисусе, подумал он, только что я высказался о «женах» как о «собственности».

Фальк перестал стучать по клавишам и откашлялся.

— Возможно, я и стал излишне чувствительным после обучения в феминистических НПО[52] в плане насилия относительно женщин, — заявил он спокойным тоном. — Но я считаю, что мы обязаны ищбегать сексистских комментариев даже в разговорах друг с другом. Язык имеет свое значение.

— Конечно же, вы правы, — покаялся Шацкий, хотя замечание Фалька повысило в нем уровень раздраженности. — Очень жаль, что вас не было утром. Была тут у меня псевдопанда, в самый раз для вас.