Доля правды (ЛП)

На сердце заскребли кошки. Он миновал здание синагоги и, цепляясь за ветки, стал спускаться по откосу. Рыженькую гриву недотроги Соберай он узнал сразу. Она стояла с опущенной головой — можно подумать, что пришла сюда не заниматься следствием, а прочесть отходную. Разделяя ее горе, на плечо пани прокурору положил руку толстяк-полицейский. Шацкий и раньше догадывался, что город, в котором костелов больше, чем кафе, должен непременно оставить болезненный отпечаток на психике жителей. Сейчас он такое и наблюдал. Соберай обернулась, сильно удивившись его приходу. Она была явно недовольна.

Он кивнул присутствующим, подошел к телу и бесцеремонно приподнял прикрывающий его полиэтилен. Женщина. Лет сорока-пятидесяти. Изуродованное горло, иных повреждений не видно. Непохоже на нападение, скорее какое-то странное убийство в состоянии аффекта. Но в общем труп как труп. Он хотел было вновь прикрыть тело, но что-то не давало ему покоя. Осмотрел еще раз и еще, с головы до пят, взглядом сфотографировал место преступления. Что-то было не так, что-то решительно было не так, а он не имел понятия, в чем дело, и это не давало ему покоя. Он откинул пленку, кто-то из полицейских пристыженно отвел взгляд. Непрофессионалы.

Он уже знал, что тут было не так. Белизна. Неестественная белизна тела, какой в природе не встретишь. И что-то еще.

— Прошу прощения, но это моя знакомая, — отозвалась за его спиной Соберай.

— Это была ваша знакомая, — буркнул Шацкий. — Где криминалисты?

Молчание. Он обернулся и взглянул на толстяка-полицейского — лысого, с пышными усами. Как его тут бишь величают? Маршал? Очень оригинально.

— Где криминалисты? — переспросил он.

— Сейчас подойдет Марыся.

Все здесь называли друг друга по имени. Все они тут друзья, черт бы их побрал, секта местечковая.

— Вызовите группу из Кельц, пусть захватят с собой все свое хозяйство. А пока — тело прикрыть, территорию в радиусе пятидесяти метров огородить, никого не подпускать. Ротозеев держать как можно дальше. Оперативник уже прибыл?

Глядя на Шацкого как на пришельца и вопросительно на Соберай — та стояла потрясенная, — Маршал поднял руку.

— Ладно, с этим закончили. Теперь так: я знаю, что туман, темно и ни хрена не видно. Но всех проживающих в этих домах, — он показал рукой на дома на Еврейской, — и в тех домах, — он повернулся и показал на виллы по другую сторону рва, — допросить. А вдруг кто-то страдает бессонницей, или мается простатой, или, как ненормальная домохозяйка, перед выходом на работу варит рассольник-свекольник. Нас интересует тот, кто что-то видел. Ясно?

Маршал закивал головой. Тем временем к Соберай вернулась уверенность, она подошла и встала так близко, что он почувствовал ее дыхание. Была она женщина высокая, их глаза оказались почти на одном уровне. На деревне девки статны, подумал Шацкий, преспокойно ожидая, что будет дальше.

— Извините, так это вы теперь ведете следствие?

— Ну.

— А можно узнать, с какой это радости?

— Попробую угадать. Возможно, потому, что речь идет не о пьяном велосипедисте и не о краже мобильника в школе?

Темные глаза Соберай почернели.

— Иду к Мисе, — прошипела она.

Чтоб не рассмеяться, Шацкому пришлось напрячь все силы. Боже, они и вправду называли свою начальницу Мисей.

— Чем быстрее, тем лучше. Кстати, это она вытащила меня из постели, где я неплохо проводил время, и велела заняться делом.

Казалось, Соберай вот-вот вспылит, но она резко развернулась и отошла прочь, покачивая бедрами. Узкими и малопривлекательными, оценил Шацкий, провожая ее взглядом. Он повернулся к Маршалу.

— Кто-нибудь из следственного прибудет? Или они начинают работу в десять?

— Я здесь, сынок, — донеслось сзади.

За его спиной на раскладном стульчике для рыболова-спортсмена примостился усатый дед — здесь они почти все носили усы — и дымил сигаретой без фильтра. Не первой. По одну сторону стульчика лежало несколько оторванных фильтров, по другую — несколько бычков. Шацкий виду не подал, что удивлен, и подошел к старику. У того были совершенно седые, коротко стриженные волосы, изборожденное морщинами, как на автопортрете Леонардо, лицо и светлые, водянистые глаза. Зато хорошо ухоженные усы были иссиня-черными, что придавало ему демонический, настораживающий вид. Старику было под семьдесят. Если меньше, значит, жизнь его оказалась богатой катаклизмами. Дед взирал на него со скучающей миной, Шацкий протянул руку.

— Теодор Шацкий.

Старый полицейский потянул носом, отложил чинарик и, не вставая, подал руку.

— Леон.

Он задержал руку Шацкого в своей и, воспользовавшись помощью, встал. Был он высок, худощав и без толстой куртки и шарфа выглядел бы, наверно, как стручок ванили — тонкий, согнутый и морщинистый. Шацкий отпустил руку деда и ждал продолжения. Но его не последовало. Старик взглянул на Маршала, и тот подскочил к нему, словно был на резиночке.

— Слушаю вас, пан инспектор?

Ошибка какая-то. Слишком высокий чин для провинциального оперативника.

— Выполняйте всё, как велел прокурор. Кельцы будут здесь через двадцать минут.

— Но это ведь почти сто километров, — возразил Шацкий.

— Я их вызвал час назад, — пробормотал дед. — А потом ждал, когда дамы и господа прокуроры изволят пожаловать. Хорошо, хоть стульчик с собой прихватил. Кофе?

— Не понял?

— Кофе пьете? «Башмачок» открывают в семь.

— Лишь бы там ничего не брать на зуб.

Дед кивнул с уважением.

— Молодой, приезжий, а учится быстро. Тогда пойдемте, хотелось бы вернуться, прежде чем подъедут ребятишки из Кельц.

Ресторанный зал в гостинице «Под башмачком», расположенной в самом привлекательном для туристов месте — на Рыночной площади, по пути к кафедральному собору и замку, — выглядел так, будто время остановилось здесь лет десять назад. Большое неуютное пространство, накрытые скатертью, а сверху еще и салфеткой столы, обитые плюшем стулья с высокими спинками, на стенах бра, под балочным потолком люстры. Чтобы добраться до их столика, цокающей каблучками официантке пришлось отмахать такое расстояние, что Шацкий был уверен: кофе по дороге остынет.

Но не остыл, зато чувствовалась в нем едва уловимая нотка грязной тряпки — видно, что в этом храме сандомежского общепита эспрессо-автомат в списке предметов ежедневного мытья значился далеко не на первом месте. Нашел чему удивляться, подумал Теодор Шацкий.

Инспектор Леон молча пил кофе, уставившись в окно на аттик ратуши, — Шацкого могло тут вообще не быть. Решив приноровиться к деду, он терпеливо ждал, когда наконец услышит, зачем его сюда позвали. Наконец Леон отставил чашку, кашлянул и, оторвав от сигареты фильтр, тяжко вздохнул.

— Я вам помогу. — У него был неприятный, скрипучий голос.

Шацкий вопросительно взглянул на него.

— Вы кроме Варшавы где-нибудь жили?

— Только сейчас.

— В таком случае ни хрена-то вы о жизни не знаете.

Шацкий промолчал.

— Но это не грех. Каждый ребенок ни хрена о жизни не знает. Но я вам помогу.

В Шацком нарастало раздражение.

— А помощь эта входит в круг ваших обязанностей или имеется в виду нечто дополнительное? Мы ведь пока незнакомы, и мне трудно оценить степень вашего благородства.

Только теперь Леон внимательно взглянул на прокурора.

— Серединка на половинку, — ответил тот без улыбки. — Но мне просто интересно, кто же зарезал и подкинул в кусты жену этого паяца Будника. Интуиция подсказывает, что вам это дело окажется под силу. Однако вы нездешний. С вами каждый будет разговаривать, но никто ничего не скажет. На мой взгляд, так оно и лучше, чем меньше информации, тем в голове чище.

— Чем больше информации, тем ближе к правде, — ввернул Шацкий.

— Знаете, как оно бывает с правдой: если ее избыток плавает в дерьме, она от этого не становится правдивее, — заскрипел инспектор. — И не прерывайте меня, молодой человек. Иногда вам захочется понять, кто с кем и почему. Вот тут-то я вам и сгожусь.