Страница 67 из 70
Пламя очагов бросает на дорогу алые подвижные цветы ириса и граната. Старушки дремлют у порога под сенью виноградных лоз, доильщицы выносят из хлева ведра голубоватого вечернего молока. На все лады звенит вода; буйно шумят потоки и водопады, приглушенно и робко журчат ручьи под деревянными мостками, огибая обвалившиеся глыбы…
Перекликаясь, петухи приветствуют утро, на мою крышу слетаются птицы, и я слышу щебет каждого горлышка. Вдали грохочет кузница, и под терпеливыми руками кузнеца металл поет свою песню.
XII
— Эй! — тихо окликнул Модест.
Он застыл на гребне и сделал предостерегающий знак своему спутнику.
Он увидел ту, в которой возродился для него любимый образ.
Черноглазая девушка стояла в солнечном свете, словно выросла посреди туманного луга. Пелена тумана закрывала ее до пояса, ее плечи и поблескивающие волосы выступали из стелющегося облака.
Радость наполнила грудь старого пастуха. Все счастье жизни слилось для него в этой девушке. Гора, цветы и плоды, ветер и небо соединились в ней. Ее кожа светилась молочной белизной, губы рдели, как вишня и малина, а волосы были темны, как ели. В ее гибких поднятых руках он угадывал упругость молодых ветвей.
Далеко внизу над туманной пеленой виднелся этот тонкий колосок, легкая былинка. Но лишь одна эта хрупкая веточка существовала для него в необъятном пространстве.
Она приложила руки ко рту и крикнула.
— Это девушка из Тулузы, — пробормотал Бертран Помаред. — Не разберу, что она кричит.
Бестеги замахал на него рукой, и юноша умолк. Голос девушки перелетал с куста на куст, со скалы на скалу, и до мужчин доходили только невнятные отзвуки.
— Что она говорит? — повторил Бертран. — Она нас ищет. — И он мотнул головой. — Внизу что-то случилось, я чувствую.
— Да замолчи ты, — резко оборвал его Бестеги. — Дли прислушаться.
— Я думаю, она пришла предупредить нас. В деревне что-то произошло. Надо скорее спускаться.
— Да, надо подойти к ней.
И они отозвались в два голоса. Девушка услышала и устремилась к ним. То и дело исчезала за кустами дикой малины. Бестеги как одержимый несся вниз. Бертран последовал за ним, и оба с грохотом ринулись по разные стороны скалистого выступа, спускавшегося к лугам, как нос корабля. Они решили, что соединятся друг с другом у подножия этого выступа, где-то поблизости от девушки, которая карабкалась им навстречу, временами окликая их.
Затем девушка исчезла, и раздалось рычание Зверя. Модест ясно услышал его, ошибки быть не могло. Это был он. Зверь искал его. Нужно было покончить с ним раз и навсегда.
Он свернул с дороги и пошел на этот звук.
Нанялась последняя погоня Модеста Бестеги за Зверем. Зверь рыскал в кустах — без сомнения, тот самый огромный медведь. И Модест твердил про себя: «Это мой медведь, тот самый, на этот раз я не упущу его».
Он уже ощущал в ладонях нетерпение охотника, жажду боя и крови. Это были уже не стариковские руки — он узнавал их: твердые, крепкие, сильные Это были руки зрелого мужчины, тяжелые, как орудие труда, как оружие. Голова отдает приказы, руки трепещут в нетерпеливом ожидании. Нож намертво сливается с рукой. Рука становится ножом. Кровь стучит в пей и взывает к крови.
Сокрушительным ударом левой руки он оттолкнет морду, а правая вонзит нож в горло чудовища. Узкий клинок погрузится в мягкую горячую плоть, нащупывая твердую артерию. А когда лезвие перережет ее, мощная красная струя хлынет на косматую шерсть на неподвижные уже копи и на руки охотника. Медно-перламутровую рукоятку зальет багровая горячая кровь.
Удар кулаком, чтобы отбросить морду, пока правая рука вонзит блестящую наваху. И Зверь падает, чтобы заснуть сном вечности. Так говорил Бестеги-отец, бывалый охотник. Нужно подкрасться к чудовищу сбоку, пусть поднимается на задние лапы, если хочет, лишь бы увернуться от его когтей. Ибо кто попал в объятия к медведю, тот пропал
Бестеги остановился. А Помаред? Помаред спускался к девушке. Ладно, он не станет звать его. Сначала он сведет здесь счет. Помаред ничего не знал о медведе. Ведь медведя надо изучить от морды до хвоста, от клыков до когтей. Ведь это коварное животное не кабан, который стонет и нелепо подпрыгивает, пока его режут. Медведь — охотник. В своих владениях он знает и ветер и почву, и бежит быстрее, и прыгает проворнее человека. Только рук у него нет.
Ветер дул по склону и не мог служить ни человеку, ни зверю.
Модест шагнул навстречу медведю в заросли, откуда доносился шорох листвы. Одинокий камень медленно покатился и замер. И шорох послышался около него.
«Эй!» — рявкнул пастух и вошел в чащу малины и ежевики. Острые шипы впивались в его кожу, но он не замечал их. По некрутому и почти голому склону он добрался до высокого выступа. Он обернулся с мыслью: «Зверь идет за мной по пятам, я дождусь его и нападу первым. Как только он приблизится, я прыгну на него сверху и перережу ему глотку».
Тишина. Бертран Помаред исчез. Девушки не слышно. Ветер, словно вкрадчивая змея, скользил по склону. Модест подумал: «Они убежали в селение — тем лучше». Он спустился к лесу. Зверь все еще не появился; что ж, он настигнет хищника на ровном месте, где удобнее идти.
О брат, не ходи один, даже по знакомой дороге!..
Модест не чувствовал усталости, не чувствовал возраста. Это утро вернуло ему молодость. Настал час битвы с врагом, и душа его обрела долгожданный покой. Всю жизнь он мечтал об этой встрече со Зверем. Никто не знал Зверя, как он, и никто не расправится с ним лучше, чем он. Извечная гордость одинокого охотника воспламенила кровь пастуха. Ему чудилось, будто он слышит песнь счастливой женщины, возвращающейся в свой дом, в свое селение.
В решающий час мозг работает лихорадочно и напряженно. Вся жизнь родной горы встала перед мысленным взором пастуха. И эта жизнь была наполнена радостью, как та поющая женщина. Он увидел все, чем он мечтал обладать: стройный женский стан, белый хлеб, спелые плоды, блестящие кукурузные початки, свежее мясо. Его пальцы словно ощутили цемент новых домов, крепкие балки из дуба и каштана. За цветущим палисадником школы смеялись дети. Лиловатые вечерние тени реяли над гладью озера, и форель сверкала в них стремительными молниями. По заснеженному селению разносился запах тушеного мяса и пирогов, горячих блинов и помидоров. У поворота дороги стояла женщина, та, единственная, и протягивала к нему руки. Все это вернется, если Зверь будет побежден. Он обернулся и увидел его.
Модесту почудилось, будто он видит медведя — ибо, даже закрыв глаза, он видел его — громаду, покрытую бурой шерстью, длинные когти с налипшей землей, ревущую слюнявую морду, нити желтой пены у свирепых белоснежных клыков и глаза, в которых сверкали голод и злобная хитрость.
Итак, он обернулся, ветви раздвинулись, и он увидел его. Краткий миг они стояли лицом к лицу, словно застигнутые врасплох внезапной встречей.
Бестеги смотрел на солдатскую одежду, на блеск каски и пряжки, на черные сапоги и нашивки на вороте.
То был не медведь — не медведь, а человек. Солдат, вероятно, заблудился в горном лесу и добрел до этой поляны. А может быть, он выслеживал кого-нибудь. Так или иначе, он стоял перед ним, держа руку на автомате. Не было ни вони, ни дикого зверя, ни скрежета когтей по древесной коре. То был человек, и он охотился за другим человеком.
Нет, не медведь, одетый в шкуру, окруженный зловонием, а человек в кожаной куртке, в тяжелой железной каске, сжимающий в руках смертоносный огонь.
Немец поднял автомат, и в тот же миг Модест метнул нож. Рука пастуха обрела молодость. Проворным, упругим движением она бросила серебристый клинок. Отцовская наваха, медно-перламутровая наваха прорезала солнечный луч и твердо и точно вонзилась в горло солдата. Брызнула алая струя.
Пастух медленно отер пот со лба. Перед ним в скошенной траве лежал человек. Каска скатилась с головы, и Бестеги смотрел на лицо человека в расплывающемся кровавом пятне.