Страница 7 из 56
Молча стиснув зубы, Аня закончила перевязку, но подруга не отставала:
- Ну так как? Будешь лечить?
- Тин, зачем ты так?
- А как же клятва? Мать ты наша, Тереза...
- Госпожа, возьмите.
Как всё-таки кстати вклинился в разговор этот парень. Но что он даёт ей?
- Возьмите, госпожа, - повторил раненый, протягивая девушке засохший ломоть вчерашней каши.
- Зачем? - смутилась Аня. - Тебе теперь есть надо...
В отстранённом взгляде пленника промелькнуло что-то, похожее на усмешку:
- Тебе - тоже.
- Анька, ты что? С ума сошла? Это же за работу. Ты ему, можно сказать, жизнь спасла. - Алевтина с жадностью выхватила ломоть из мужских рук и, сжав Анино запястье, потащила за собой. - Ну, ты и дура! - она уже отщипывал и жевала жёсткие крошки. - Когда ещё есть дадут! И с Мишаней можно поделиться...
Ломоть растерзали в один момент. С непривычной отстранённостью наблюдая за приятелями, Аня нехотя жевала жёсткую субстанцию, поневоле слушая возбуждённо трещавшую подругу. Хорошо, хоть говорила та по-русски, а не на местном языке:
- Мишань, представляешь? Наша Анька уже местного парня подцепила. Она ему ногу перевязывает, а он ей едой платит. Да и тот, - она кивнула на избитого насильника, бросающего злые, многозначительные взгляды в сторону жующей троицы, - на неё не иначе глаз положил. Не, Анька здесь спросом пользуется. Не то что у нас...
- Ань, ты обещала мне носки постирать, - перебив Алевтину, заговорил с набитым ртом Мишаня.
- Но ты же у воды был, - не сразу поняла его претензию девушка. - Мог бы и сам...
- Да, но ты обещала...
Аня поспешно запихнула в рот остатки каши, не прожевав её толком, проглотила, встала:
- Ладно, давай носки. - недовольная собой и всем миром, она поплелась к ручью. Отстирывать носки. Рабыня. Вот только чья? Укус бича опалил кожу. Сопляк, скаля зубы, гарцевал перед ней, горяча лошадь и, вдруг сорвавшись с места, унёсся прочь. Вот привязался, холера его забери, садист мелкотравчатый. А с Мишаней надо что-то делать. Хромота запросто может стоить парню жизни. Попробовать перевязать? Шум у костров привлёк её внимание. Хозяева делили кашу. Пора возвращаться. Сейчас будут кормить.
Есть опять не хотелось. Это - нервное. Аня оторвала кусок от головного покрывала, завернула свою пайку, подвязала к поясу, отмерила ещё два лоскута. От роскошного, батистового шарфа остался крошечный квадратик: только голову, как платком, повязать. Рядом с ней жевала свою порцию девчонка. Одна из женщин было сунулась к ним, но, неожиданно для себя, Аня рявкнула на неё:
- Вали отсюда, овца облезлая!
Странно, вместо того, чтобы возмутиться, женщина взмахнула руками, попятилась. На лице её отразился самый натуральный страх. Впрочем, убралась и ладно. Нефиг маленьких объедать. Встряхнувшись, Аня дошла до Мишани, положила на снятые ботинки влажные после стирки носки:
- За ночь высохнут. А этим, - она протянула парню два батистовых лоскута, - ты завтра ноги замотай, как портянками. Сверху - носки, а на них - ботинки. И тереть не будет.
- Ладно, - отмахнулся от неё парнишка не поднимая головы. Он уже устроился спать. И то: пора.
Утром Аню разбудил шум сборов. Она проспала. Усталость наконец-то взяла своё. Времени едва хватило, чтобы сбегать к скованным и переменить раненому повязку. Хорошо, в суете, хозяева ничего не заметили. И ещё она черпанула четверть ведра воды в ручье.
Белые лоскуты батиста. Они лежали на траве, как белые флаги капитуляции. Бежать к Мишане, заставлять его переобуваться, было уже поздно. Табор тронулся.
Вода в дороге - великое дело. Девчонка подавала воду по первой просьбе. Да и солнце сегодня не особо жарило, но предчувствие беды не давало расслабиться ни на минуту.
На этой стоянке опять был колодец. Женщины - рабыни торопливо черпали воду из ямы, наполняя поилку, к которой неспешно шёл скот. Свободные женщины толкли зерно, разводили костры, устанавливали над ними всё те же три котла. Они тоже черпали воду. Ёмкость котлов оказалась значительной.
Визг и крики среди рабов-мужчин. Подсознательно Аня ждала их. Ждала и боялась. Мишаня. В отличие от других рабов, парнишка не успел смириться с участью бесправной скотины и, когда один из собачников клещами растянул медное кольцо и снял с него ошейник - бросился бежать. Куда? От страха, юноша уже ничего не сознавал. Он метался среди рабов, среди овец. Даже со стороны было видно, как трудно даётся пареньку каждый шаг. Он спотыкался, падал, снова вскакивал, вереща в предсмертном ужасе:
- Нет! Нет! Не надо! Я здоров! Я могу ходить! Нет! Это не я! Это Анька-дура! Это она мне ноги не перевязала! Это она! Она к тому парню всё время бегала! А он - раненый! Он - слабый! А я - здоров! Это Анька! Я не виноват!
Бесполезно. Хлыст обвил его ногу. Рывок - и раб опрокинут навзничь. Взмах руки и короткое копьё входит поверженному в горло, между ключицами, пришпиливая к земле. Всё кончено. Кровь заливает траву. Жёны собачников набрасываются на тело, в один миг обдирая с убитого всю одежду. Кое-где ткань пропитана кровью. Женщины ругаются, поспешно застирывают свежие пятна. Тело ещё не перестало содрогаться, а бородатые кочевники уже вытягивают кишки и рубят туловище на куски, бросая наиболее костлявые части крутящимся здесь же собакам.
Окостенев от мысли о непоправимости того, что произошло, Аня черпает и черпает из колодца убывающую воду. Рядом работает Алевтина. Она трясётся, чуть слышно всхлипывая. Всхлипы нарастают, прорываясь чередой бессвязных обвинений:
- Это всё ты! Ты виновата. Ты! Если бы не ты, с твоей беготнёй за заработками, Мишаня был бы жив. Он ждал тебя, надеялся, а ты... Ты давала клятву. Ты должна была сделать ему перевязку.
Стиснув зубы, Аня черпает и черпает воду, наполняя бездонную поилку.
- И не надейся отмолчаться, как всегда! Это всё ты! Из-за тебя мужчинам одно горе! Это все говорят. И того раба из-за тебя избили, и Мишаню зарезали. Мерлузия ты! Правильно все говорят ...
Мокрое ведро с шумом плюхается в воду, тяжело ползёт наверх. Подхватить его за кожаную дужку и мягкое дно, чтобы не опрокинулось, донести до долблёнки, вылить и всё по новой.
- Стерва ты, чудовище, зачем я за вами пошла ...
Мокрое ведро плоско и хлёстко ложится Алевтине на лицо:
- Заткнись, дура!
Взрыв ярости вечно смиренной подруги страшен, а удар ведром так неожиданно силён, что сбивает Тину, как кеглю.
- Ноги не перевязала? А у него что? Руки были связаны? Сам себя обслужить не мог? Или ты? Он же твой парень, а не мой. Ты ведь с ним кувыркалась. Так чего сама-то не перевязала? И кашу ту у парня ты взяла. Прямо из рук вырвала. И вы же её сожрали. И не подавились тогда, уроды! А теперь ты меня упрекаешь?! И козёл тот вчера правильно отгрёб. Головой надо думать, а не головкой! Как, кстати, и вам. Я всеми четырьмя упиралась, а вы меня вдвоём волокли: мол путешествие, приключения, золото по кило в руки ... Где это золото?
- Аня, я ...
- Чтоб я звука больше не слыхала!
- Да я это ... Мне страшно ... Ты же ...
- А мне радостно? - яростно подхватив ведро, Аня буквально швыряет его в колодец. Смачный шлепок. Выждав несколько мгновений, девушка яростно волочёт ношу за ремень вверх. Алевтина всхлипывает, сидя на вытоптанной траве, искоса поглядывая на взбунтовавшуюся подругу холодными, злыми глазами. Голова Мишани повисла на суку, рядом с вываренными овечьими черепами. Уроды! Людоеды!
Вода в поилке перестала убывать. Четвероногий скот напился. Пора поить людей. Аня вытянула из колодца очередное ведро воды и поволокла его в сторону дальней, маленькой группы пленников. Три камешка на чёрно-белом, волосяном шнурке лежали, затоптанные в окровавленную траву. Амулет перехода или просто побрякушка, приманка для глупцов? Надежда. Что может быть нелепей в их положении? Но именно она подтолкнула девушку. Сделав вид, что споткнулась, Аня подхватила с травы окровавленную безделушку. В конце концов, что можно потерять, когда потеряно всё? А вдруг?