Страница 4 из 27
В настоящее время много говорят о негативном влиянии войны на характер человека. Пытаются объяснить какие-то травмы психики, которые люди получили на разных войнах. Слава богу, мы тогда ничего этого не знали, а наши отцы излучали такое тепло, словно они пытались «миром дома своего» компенсировать себе страшные годы, которые они провели на войне.
Интересно, что папа о войне рассказывал очень просто, без пафоса. То расскажет, как он научился паковать походную сумку, когда я не могла разумно запихнуть книжки в свой неподъемный портфель, то расскажет, как они держали хлеб свежим, завернув его в бумагу, чтобы до следующей стоянки он, не дай бог, не перестал быть вкусным. С папой рядом хлеб действительно был всегда вкусным. Единственное, что его всегда огорчало, это, если я не доедала хлеб, а оставляла его на тарелке. Он меня не стыдил, но молча доедал за мной.
Они были какие-то другие, наши отцы. Из какого-то другого мира. А уж как самозабвенно любили своих дочек (это, правда, не мешало им любить наших мам!). Их любовь была сильной, доброй. Они ее не скрывали, не стеснялись обнимать и целовать наших мам у нас на глазах. Это казалось нормой, хотя и резко контрастировало со сдержанностью нашей той жизни.
«У тебя какие-то странные родители, – часто говорили мне учителя в школе. – Не ругают за оценки, разрешают проспать пару уроков. Какой ты вырастешь при таком воспитании?» Забегу чуть-чуть вперед и скажу: выросла нормальным, ответственным человеком, прошла через сумасшедший конкурс и поступила на филфак, была непоследней студенткой, уже больше 40 лет работаю в том же университете и «сею разумное, доброе, вечное».
Картинка получилась лубочная, но в ней ни слова неправды. Да, любили, любили меня родители до умопомрачения, потом так же любили мою дочь, свою внучку. И ничуть они нас своей любовью не испортили. Наоборот! Когда я начала писать о папе, я вдруг поняла, что в моем восприятии папа и мама были едины, а я была словно в «защитной броне» их любви.
О войне папа рассказывал многое и разное: про то, как часто не успевали подвезти патроны или велели «взять высоту» – домик на железнодорожных путях. А папа издали видел две большие и одну маленькую фигуры. Прежде чем стрелять, он пополз туда посмотреть. Стариков с девочкой спас, а его самого ранило. Но и тут папу спас его ангел-хранитель. Можно не верить в ангелов, но чем тогда объяснить то удивительное везение, которое сопутствовало папе по жизни. Я не говорю, что он не видел горя. Много видел: его любимого папу арестовали в 1939 году, а расстреляли в войну. Его могила не найдена, о судьбе ничего не известно, и такая неопределенность хуже самой горькой правды. С 15 лет мой папа стал единственным мужчиной в семье, где остались только его мама и сестра.
И все же у него был какой-то очень сильный ангел-хранитель. Моя бабушка по маминой линии говорила, что «рука дающего никогда не оскудеет». Я долго не понимала, что значит «оскудеет». Бабушка объяснила: «не останется пустой». Так она учила меня не быть жадной. И, словно по бабушкиной поговорке, за любой папин поступок ему воздавалось сторицей. А он любил делиться, отдавать, помогать людям. И тут тоже произошло чудо, вернее, несколько чудес. Хотя папу и ранило, когда он пытался спасти людей из домика на пригорке, и вокруг шел кровавый бой, папин друг сказал ему, что вернется за папой ночью и дотянет его как-нибудь до дороги, где его подберет какая-нибудь машина и отвезет в госпиталь. Друг вернулся, до дороги папу дотянул, машина его подобрала, и в госпиталь папа попал. И снова чудо: в госпитале папе хотели ампутировать ногу, так как уже началась гангрена, но доктор, делавший обход, сказал, что если найдут где-нибудь кислородный баллон, то, может, и получится спасти ногу. Баллон нашли, хоть и не сразу. А пока искали, молодая медсестричка сказала папе, что вы ходит его, что будет бороться и не даст лишить его ноги, пока в городе не найдут баллон. Она не спала несколько ночей, меняя папе повязки, и все получилось. Позднее она рассказала папе, что загадала, что если ей удастся спасти папу от ампутации, то и ее жених вернется с вой ны живым. Так и вышло, словно папин ангел помог и ей. А после этого опять «не оскудела рука дающего», и папа встретил мою маму. Он впервые увидел ее в свои 6 лет, потом в семнадцать встретил ее 21 июня 1941 года на вечере в музыкальном училище, хотел подойти и познакомиться, но она пользовалась слишком большим успехом, и папа решил, что сделает это позже. А следующая их встреча произошла уже в консерватории в конце 1947 года, когда им обоим было по 23 года. Снова папу защитил его ангел. Когда они встретились вновь, папа уже не стал ничего выжидать. Прошло немногим больше года, и родилась я.
Виктория Тюменева (жена М. Элконина)
Вместе они прожили более пятидесяти лет, рука об руку шли по жизни, вместе выступали на сцене: она – пианистка, а он – альтист. Вместе дома растили дочку, потом внучку. Расстались только на девять лет, когда в 2001 году умерла мама, а папа умер в 2010-м. Хочется надеяться, что там они встретились.
Странно, но папа считал, что война ему дала очень многое. На ней он очень многое понял, встретил настоящего друга. Во время войны по-новому высветились его отношения с его сестрой и мамой. Сестра даже «пожертвовала» ему свой аттестат зрелости.
Дело в том, что папа не успел закончить школу и получить аттестат перед войной, а когда он демобилизовался в 1947 году, уже не было времени идти в вечернюю школу и досдавать оставшиеся экзамены, надо было зарабатывать и получать профессию. В консерваторию его взяли без экзаменов, закрыв глаза на тетин аттестат. В то время пришедшим из армии старались всячески помочь вернуться к нормальной жизни. Так папа и стал музыкантом, поскольку в детстве он учился в музыкальной школе.
Во всех рассказах папы о войне никогда не было ни тени хвастовства, ни намека на героизм, но в них угадывалось его редкое уважение к человеку, любому, неважно, большому или маленькому, главным во всем этом была папина уверенность, что нет ничего на свете ценнее жизни человека.
У него это, видимо, было от его отца. Когда-то мы смеялись, что папа делал много ошибок, когда писал. А он, ничуть не смущаясь, отвечал, что его учили дома бабушка и дедушка (они были учителями), а в школу они с сестрой несколько лет вообще не ходили. Ну я, конечно, засыпала его вопросами: А как это? Почему? Можно ли мне так? И папа рассказал, как он, впервые пойдя в первый класс, вернулся из школы и с восторгом стал рассказывать про то, как они были в школе на линейке вместе со взрослыми пионерами и даже «голосовали» за то, чтобы поймать, посадить и расстрелять самого… – не помню кого, но имя было какое-то исторически известное из окружения Ленина – Сталина.
Его дедушка побледнел и резко сказал: «Ты больше никогда не будешь голосовать за смерть или за увольнение кого-то. Не ты дал человеку жизнь – не тебе ее отбирать. Так же стыдно лишать человека куска хлеба. Запомни это, хоть ты еще маленький!»
С этого дня ни папа, ни тетя в школу не ходили. Папин дедушка считал, что в этой школе ничему хорошему научиться нельзя, раз они отвергают базовые человеческие ценности. В этом он был тверд. Школа, кстати, была знаменитая, немецкая: то ли Петершуле, то ли Аннашуле, но для папиного дедушки это значения не имело.
Много лет прошло с тех пор. Я уже была взрослой, когда однажды вечером папа рассказал мне удивительную историю.
Дело было в самом начале войны. Он воевал на Ленинградском фронте (попал туда, прибавив себе год или два), был на самых страшных фронтах, на Невском пятачке, где боевые действия практически не останавливались. Папа, правда, говорил, что к ночи все затихало, и многие ложились спать, но кто-то дежурил и «держал врагов на прицеле». Жили бок о бок. Папа часто вспоминал запах немецкой тушенки. Когда ветер был в их сторону, то доносился этот запах, и очень хотелось есть.