Страница 17 из 27
А начиналась служба в Семипалатинске, в пехотном училище. Но не всем курсантам сорок первого года суждено было стать командирами. Армия несла большие потери. И по приказу Сталина недоучившиеся курсанты встали в строй. Так в апреле 1942 года началась для деда настоящая война.
Конная разведка, куда определили молодого солдата, выполняла задачи в составе артиллерийского полка. Делом занималась, на первый взгляд, простым – обследовала прифронтовые районы, искала удобные места для расквартирования батарей, определяла расположение врага, занималась корректировкой огня. Но все это – на самом передке, впереди орудий, которые никто не рисковал выдвинуть в неразведанный район.
В мае сорок второго дед принял боевое крещение в бою под Воронежем. А вскоре часть перебросили на курское направление, где несколько месяцев бои шли с переменным успехом: то продвигались вперед, то переходили к обороне. К началу знаменитого наступления, определившего впоследствии коренной перелом в войне, в лесах под Курском, по рассказам деда, скопилось огромное количество людей и техники. И было ясно, что идти предстоит только вперед…
Из представления ефрейтора Харченко Виктора Константиновича к награждению медалью «За отвагу» (podvignaroda.mail.ru, сохранены орфография и пунктуация): «…в наступательных боях проявил себя бесстрашным разведчиком. Выдвинувшись на передний край нашей обороны, тов. Харченко В. К. обнаружил скопление пехоты противника, готовившейся к контратаке, быстро сообщил координаты в штаб, в результате чего массированным огнем артиллерии полка более 60 гитлеровцев нашли себе могилу, контратака противника была сорвана. Им обнаружено за время наступательных боев: 2 арт. батареи, 1 мин. батарея, 2 НП, 3 ДЗОТа, которые были уничтожены огнем артиллерии полка».
Виктор Константинович Харченко
Так шли день за днем напряженные фронтовые будни, выполнялась простая мужская работа… Пока после боя неподалеку от ставшей потом знаменитой Прохоровки Виктора Харченко не привели в госпиталь с перебитой рукой. Там же, в полевых условиях, провели нехитрую операцию. И дед на всю жизнь запомнил, как некоторое время еще шевелила пальцами его отрезанная чуть ниже локтя рука…
После нескольких месяцев госпиталей с боевыми наградами и одной рукой бывший воин вернулся домой. Родственники годы спустя рассказывали, что в сердцах он разбил гитару, на которой до войны прекрасно играл. Инструмент оказался больше не нужен.
Начиналась новая трудовая жизнь, которая продлилась более полувека. К фронтовым медалям прибавились регалии за труд, в том числе в 1966 году грудь ветерана украсил орден Ленина. Всю жизнь дед проработал в родной Сретенке Щербактинского района. Заведующим фермой, бригадиром, управляющим отделением совхоза. Не сидел без дела и на пенсии, правда, когда стало подводить здоровье, перебрался поближе к детям, в поселок Яровое Алтайского края. С женой Марией Яковлевной воспитал восьмерых детей, успел порадоваться внукам и правнукам…
Из родни с войны не вернулись 16 человек. Погиб родной брат Александр. Он был призван чуть позже деда и окончил короткий курс Семипалатинского пехотного училища. Молодой лейтенант сложил голову под Ленинградом. Еще три ушедших на фронт брата – Алексей, Михаил и Петр – свою послевоенную жизнь связали с армией, стали офицерами. Как и старший сын Анатолий, вышедший в отставку в звании полковника. Вот такая крестьянская семья из Сретенки…
Н. Гостищев
«Будь тем доволен, что есть…»
Я – ветеран здравоохранения, пережила блокаду Ленинграда. Сейчас мне 93 года, я живу в Петербурге на Васильевском острове, в приюте для одиноких пожилых людей, созданном членами правления «Семёновского благотворительного общества» (Общества потомков П. П. Семёнова-Тян-Шанского).
Родилась в Петрограде в 1922 году. С детства писала стихи, прекрасно рисовала, и впоследствии мои рисунки всегда занимали призовые места на районных и городских конкурсах.
В школу пошла на улице Союза Печатников – до революции это была гимназия, и в ней еще служило немало прекрасных, как тогда говорили – «старорежимных», учителей. Поэтому и образование получила отменное. Правда, учебный год 1940/41 гг. я пропустила – обострилась болезнь легких, однако перед самой войной легко поступила на филфак Ленинградского университета – об этом мечтала все школьные годы.
Нина Григорьевна Тенигина
С самого начала артиллерийских обстрелов города здание филфака постоянно было на линии огня. Студенты не столько учились, сколько дежурили на крышах, тушили зажигалки – одним словом, по мере сил помогали защищать любимый город. Потом Госуниверситет эвакуировали, а я… осталась.
Что делать? Куда идти работать? Случайно узнала, что в противотуберкулезном диспансере, который разместился в большой пустующей квартире на Большом проспекте Васильевского острова, требуются медсестры (к тому времени большинство дипломированных врачей и медсестер были на фронте).
Но почему диспансер размещался в квартире? Ответ прост: здание прежнего тубдиспансера, которое находилось на территории больницы им. Ленина (ныне она носит свое историческое имя – Покровская больница), было разрушено при бомбежке в первые месяцы войны.
В диспансере меня встретила Варвара Митрофановна Мясоедова, только-только окончившая медицинский вуз, которую назначили сюда главврачом (дружбу с ней я пронесла через всю жизнь). И та приняла меня на работу.
Это была большая удача! Ведь медицинских знаний не было никаких, всему приходилось учиться на ходу. Помогали книги по медицине, которых в диспансере был целый шкаф. Читала много и жадно, лечебное дело всё больше увлекало меня. Но главное, работа давала право на получение рабочей карточки. А это – уже не 125, а целых 250 граммов хлеба в день!
Жизнь и работа в блокированном городе привели к стремительному росту многочисленных заболеваний, имеющих ряд клинических особенностей в условиях их сочетания с болезнью голодания – алиментарной дистрофией. Но, несмотря на тяжелую блокадную обстановку, в противотуберкулезных учреждениях шла напряженная работа по выявлению и лечению больных туберкулезом. Дефицит топлива и сильные морозы 1941–1942 гг. сделали практически невозможным проведение лабораторных и рентгенологических исследований, что сказывалось на качестве диагностики и лечения. Основной метод лечения больных туберкулезом легких в то время – искусственный пневмоторакс. Антибиотиков и других медицинских препаратов, которые могли бы кардинально повлиять на течение болезни, в арсенале врачей блокадного города не было…
Ходить на работу приходилось пешком – с началом зимы транспорт в городе встал. Чтобы сократить путь на работу, с проспекта Маклина, где я жила с родителями, шла по льду через Неву. Вдоль тропинки лежали трупы людей, и их некому было убирать…
Вспоминается страшный случай каннибализма: утром шла на работу – на льду реки лежал мальчик лет полутора без признаков жизни. Возвращаюсь домой – тот же мальчик лежит уже на животе, а его ягодицы кем-то вырезаны…
Кто мог, привозил трупы умерших родных и близких к больнице им. Ленина. Их было много, очень много… Трупы, как бревна, складывали затем в огромные штабеля. Страшное зрелище!
В июне 1942 года была проведена общегородская конференция врачей Ленинграда на тему «Особенности туберкулеза в 1942 году». В августе того же года специальной комиссией был составлен план борьбы с туберкулезом.
Несмотря на жестокую нехватку продуктов питания, продуктовые нормы в туберкулезных стационарах на одного больного были в 1,5 раза больше, чем в общесоматических больницах. Большое внимание уделялось также улучшению питания амбулаторных больных туберкулезом, которым выдавалось дополнительное усиленное питание (апрель – август 1942 года). Значение этого факта вряд ли можно переоценить.