В дороге

Таковы нравственные последствия того, что вы однажды обзавелись маленьким автомобилем. Однако мы попытались урезонить себя. «В конце концов, — говорили мы, — этот малыш верно служит нам. Он одолел множество дорог, поднимался на высокие горы и спускался с них, на нем мы объехали не одну чужую страну. Наш автомобиль не только помогал нам путешествовать в пространстве, по земному шару, но и во времени — из эпохи в эпоху — благодаря искусствам, языкам, обычаям, филологии и антропологии. Наш «ситроен» доставлял нам разнообразные удовольствия. Он недорого стоил, отлично себя вел, и его привычки были такими же постоянными, как у Иммануила Канта. А благодаря своей непритязательности он вполне может называться образцом добродетели». Мы говорили это и еще много чего и в конце концов утешились. Однако в глубине души все равно таились зависть и досада, подобно змеям, свернувшимся в клубок и готовым поднять голову в тот самый момент, когда сорок лошадей вновь решат обогнать нас на горной дороге.

Можно возразить, что не только владелец маленького автомобиля грешит завистью. Пешие туристы проходят четыре мили в час, обливаются потом, поднимаясь в пыли на гору, и им-то уж не миновать зависти и к десяти и к сорока лошадиным силам. Воистину, наверняка кое-кто из них завидует. Однако не надо забывать, что они идут пешком, потому что действительно предпочитают ходить пешком, а не ездить в машине, сохраняя силы. В юности я тоже делал вид, будто предпочитаю пеший туризм. Но вскоре понял, что это не так. Недолго я пробыл лицемерным любителем пеших походов (а их тьма-тьмущая), из тех, что бродяжничают и пьют эль в маленьких пабах, потому что так принято. Я вынужден был признаться самому себе и всем остальным, что не принадлежу к любителям ходить пешком, не люблю физические нагрузки и неудобства и больше не хочу делать вид, будто все это мне нравится. Однако до сих пор я испытываю искреннее уважение к тем, кто путешествует пешком, и полагаю, что они принадлежат к немногочисленной высшей расе, не похожей на остальное человечество, ленивое и любящее комфорт. Одним из величайших чудес технического прогресса стало то, что он позволяет нам все делать быстро, без усилий и с удобствами. Это очень приятно; но сомневаюсь, что это полезно для нашей нравственности. Как, впрочем, и для телесного здоровья. Именно в цивилизованных странах, где у людей вволю еды и минимум физических нагрузок, очень распространен рак. И болезнь захватывает все новые рубежи по мере появления новых заводов Генри Форда.

И все же я предпочитаю путешествовать в автомобиле. А перед теми, кто путешествует пешком и кого мы обгоняем на дороге, я снимаю шляпу. В знак моего искреннего уважения. Правда, мысленно я повторяю слова аббата из «Кентерберийских рассказов»: «Пускай он для себя тяжелый труд прибережет».

Точка зрения путешественника

Я мог бы привести множество достойных доводов в пользу своей нелюбви к приемам, суаре, собраниям, раутам, научным конференциям и балам. Жизнь не такая уж длинная, чтобы тратить понапрасну драгоценное время; игра не стоит свеч. Случайная встреча среди толпы людей — как обычная попойка: она взбадривает, но не дает пищи для раздумий. И так далее. На мои утверждения стоит обратить внимание, тем более что они соответствуют истине. По крайней мере, они не легковесны. Однако решающий аргумент против многолюдных собраний и в пользу одиночества, или, по крайней мере, собраний в узком кругу, — исключительно личный. К нему апеллирует не столько разум, сколько мое тщеславие. Дело в том, что я не умею блистать в большом собрании; собственно, я вообще не умею блистать. А быть в тени, да еще сознавать, что ты в тени, унизительно.

Неспособностью же блистать в компании я обязан своему непомерному любопытству. У меня не получается слушать собеседника, а тем более отвечать ему, так как мне непременно нужно прислушиваться ко всем разговорам, что ведутся в пределах досягаемости. Например, собеседник высказывает что-нибудь весьма умное по поводу Генри Джеймса и, естественно, ожидает, что я тоже буду на высоте. Однако слева две женщины делятся друг с другом скандальными историями о человеке, которого я знаю. По другую сторону мужчина громко сравнивает достоинства разных автомобилей. Возле камина некий ученый рассуждает о квантовой физике. Известный ирландский адвокат в неподражаемой профессиональной манере рассказывает анекдоты. За моей спиной юноша и девушка обмениваются мнениями о любви, а из дальнего угла до меня доносится случайная фраза, и я понимаю, что там говорят о политике. Мной овладевает неодолимое любопытство, я хочу слышать все, что говорят кругом. Скандалы, машины, кванты, ирландцы, любовь, политика кажутся мне куда интереснее Генри Джеймса; причем отдельно взятая беседа интересней всех остальных вместе. Мое любопытство кидает меня то в одну, то в другую сторону, я бьюсь, как птичка в стеклянной клетке. А в результате не слышу, что мне говорит собеседник, поэтому отвечаю невпопад и, наверное, кажусь ему полным идиотом, к тому же, я не в силах удовлетворить свое любопытство, так как никого не слушаю внимательно.

Однако это непомерное и беспорядочное любопытство, губительное для того, кто желает примкнуть к какому-либо обществу, — очень ценное свойство для человека, который на все смотрит со стороны, не принимая участия в деятельности других людей.

Для путешественника, вынужденного — нравится ему это или нет — быть сторонним наблюдателем, любопытство — насущная необходимость. Скука, говорит Бодлер, есть «fruit de la morne incuriosite»[5]. Если турист страдает отсутствием любопытства, он обречен на скуку.

Немного найдется более приятных занятий, чем сидеть в кафе или в ресторанах, или в вагонах третьего класса, наблюдать за соседями и прислушиваться (не пытаясь включиться в беседу) к обрывкам разговоров, которые до вас долетают. По внешности человека, по тому, что он говорит, можно представить себе его характер и даже его жизнь. Нужна всего одна косточка, чтобы восстановить ископаемое животное. Какая увлекательная игра! Однако играть в нее надо осторожно. Никому не нравится откровенное любопытство. Следует смотреть и слушать, делая вид, будто ничего не замечаешь. Если в игре заняты два человека, то замечания надо делать не на том языке, на котором говорят в стране, где вы играете. Однако, полагаю, прежде всего надо помнить одно правило: оно запрещает (за исключением особых случаев) делать хоть малейшую попытку что-либо разузнать об объектах вашего любопытства.

Увы, едва вы сводите знакомство с объектами вашего любопытства, как обнаруживается, что они не стоят дальнейшего внимания. На расстоянии вполне возможно загореться любопытством по отношению к владельцу сезонного билета из Сурбитона. У него сверкающая лысина и смешные набриолиненные усы; он багровеет, стоит ему заговорить с приятелями о социалистах, и заливается громким неприятным смехом, когда кто-то при нем рассказывает грязный анекдот; когда жарко, он сильно потеет; со знанием дела рассуждает о розах; у него сестра в Бирмингеме; его сын совсем недавно стал первым по математике в школе. Издалека все это захватывает, возбуждает воображение. Кто-то любит этого человечка; он потрясающий, очаровательный — типаж из реальной жизни. Но знакомиться с ним… Придется потом ездить в другом вагоне.

До чего же необычными, фантастически интересными могут быть люди — на расстоянии! Меня самого удивляет, сколько удивительных личностей обоего пола мне не довелось узнать поближе (я лишь видел их и немного слышал). Я помню сотни таких людей. Если не ошибаюсь, самыми примечательными мне показались почтовые служащие, мужчины и женщины, которые жили en pension[6] в маленьком отеле в Амберьё, где я когда-то провел неделю, дописывая книгу. Они совершенно пленили меня. Там был пожилой господин, который постоянно ходил в шляпе и опаздывал к обеду, — мрачный неразговорчивый субъект; еще был юноша, не мрачный, но стеснительный и оттого слишком молчаливый; был также очень подвижный, яркий южный господин, он постоянно шутил и бойко флиртовал с юными дамами; еще я помню трех молодых особ: одну уродливую, но довольно веселую, другую — симпатичную, но вялую и бледную, зато третья казалась настолько живой и привлекательной, что ее нельзя было не признать хорошенькой — с такими выразительными черными глазами, с такой улыбкой, с таким голосом, с таким остроумием! Стеснительный юноша не сводил с нее преданного взгляда, краснел, стоило ей посмотреть в его сторону, глупо улыбался, когда она заговаривала с ним, и часто забывал об обеде. В ее присутствии оттаивал мрачный пожилой мужчина, а южанин становился еще оживленнее. Кстати, ее превосходство было настолько очевидным, что уродливая и бледная девушки боготворили ее и даже не помышляли о зависти. Что толку завидовать богам!