Страница 22 из 40
Я потерял дар речи... Помню, я попробовал робко возразить: "В таком случае объясните мне, в чём разница между вашим социальным проектом и сталинизмом? Возможно, Сталин тоже считал, что тридцать миллионов смертей были необходимы для построения коммунизма. Вы думаете, что надо пожертвовать тридцатью миллионами ваших сограждан, чтобы построить Рынок?" Поскольку и она, и её муж всеми фибрами ненавидели Сталина, наша дружба оборвалась на этой ответной реплике... Правда, они между поездками в Париж и Майами до сих пор считают себя большими "демократами"...
Эта банкирша - символ капитализма в зачаточном состоянии. Она выступает в роли образца русофобии у русских... Вряд ли найдётся в других странах человек, который бы испытывал ненависть к большинству своих сограждан, и люди, которые считали бы своих соотечественников аутсайдерами - чуждой мерзкой расой, рядом с которой просто не хочется жить...
В России, например, местные русофобы не спускаются в метро по той причине, что оно переполнено "мерзкими русскими". Для русофобов отвратителен даже их запах.Конечно, не обязательно до безумия любить своих сограждан. Но российские русофобы радикально отличаются от прочих ненавистников России. Хотя бы потому, что больше нигде в мире вы не найдёте такой степени отчуждения, глубочайшего презрения, весьма схожего с расизмом, который был замешан на реальной классовой ненависти, как в России. Ведь все русские русофобы к тому же мнят себя "интеллектуалами".
По-моему, русофобы - это индикатор специфически русской духовной атмосферы. В широком смысле это явление объясняется реальным расколом между той частью русских, которые, с одной стороны, всегда считали себя и до сих пор считают исключительно европейским меньшинством. А с другой стороны - подавляющее большинство, считающее себя более русскими, нежели европейцами.
Конечно, существует бесконечное число оттенков принадлежности к европейской цивилизации или отчуждённости от неё. Численно преобладать могут те, кто восхищается Европой, её гуманистическими принципами, искусством, историей - словом, всем тем, что дама-банкирша подразумевает под словом "цивилизации". Но преклоняться, завидовать или даже раболепствовать перед западной цивилизацией не означает считать её своей собственной. Мне представляется, что именно здесь пролегает чёткая граница при всей множественности нюансов.
Думаю, большая часть российской интеллигенции нередко считает себя неотъемлемой частью "эксклюзивного европейского салона". Приходится констатировать, что в истории России весьма значительная часть "интеллигенции" неоднократно оказывалась в ситуации полного отрыва от собственного народа, не разделяя его глубинных устремлений и духовных ценностей. Именно эта позиция "интеллигенции" в годы сталинизма получила название "космополитизма". Однако в те дни космополитизм был в антагонистическом противоречии "пролетарскому интернационализму" с его страстной проповедью классовой борьбы. Теперь же не наблюдается даже признаков классовых столкновений, но налицо отказ от самой идеи русской нации и русского народа.
Отсутствие интереса и безразличие к собственной стране многолики. Одни полагают, будто единственный вопрос, который должен быть решён раз и навсегда, - это порвать с семьюдесятью годами Социализма и вернуться обратно в точку, где большевистская революция будто бы прервала "нормальный" ход истории. Другие уверены в том, что вопрос гораздо сложнее и радикальнее, и что заключается он не только в необходимости избавиться от наследия трёх поколений, выросших в "коммунистическом ярме", но и от всех четырёх предыдущих веков имперской истории. Таким образом, получается, что было бы лучше, если бы русского народа просто никогда не существовало...
После 1991 года русский народ был сбит с толку трагедией, лишённой его идентичности. Тогда "демократически" настроенные интеллектуалы, получившие образование в бывшем Советском Союзе, взялись объяснять русскому народу, что этой идентичности у него никогда не было, да и быть не могло. Точнее говоря, идентичность его была "ошибочной". Практически все попытки сформировать его идентичность, к которой он был бы полностью адаптирован, бесповоротно удаляли русский народ от человечества в целом. Но ещё хужето, что на пути восстановления системы общечеловеческих ценностей русских неизбежно ждёт процесс жесточайшей "ломки".
"Народы - в такой же мере существа нравственные, как и отдельные личности. Их воспитывают века, как отдельных людей воспитывают годы. Но мы, можно сказать, некоторым образом - народ исключительный. Мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок".
Русский народ, в отличие от всех остальных народов, является особенным. У него есть некий долг перед остальным миром... Русские свидетельствуют перед другими народами, что Россия - попутчик, очень интересный и важный...
Русский народ призван пробуждать смятение во всём остальном мире...
Если вчитаться в Чаадаева внимательнее, то становится заметно, что он относится с презрением к русским интеллектуалам, являющимся поводырями народа. Этот его диагноз, будучи применён к историческому моменту краха коммунизма, предстаёт перед нами в качестве истинного пророчества. В момент краха были сброшены маски и выявилось предательство духовных руководителей в отношении собственного народа и своей страны. Именно в этот момент советская "интеллигенция" переродилась в либеральную и с удвоенной энергией принялась культивировать иллюзию, будто она в состоянии усвоить "прогресс европейских народов" в один присест, даже не удосужившись поинтересоваться, а какой ценой Европа добилась этого прогресса?
Неизбежно вспоминается та лихорадочная торопливость, с какой советские экономисты на последнем этапе перестройки мечтали провести реформы за какие-нибудь "пятьсот дней".
Ещё более красноречиво выглядит упорная иллюзия, над которой почти вся советская "интеллигенция" билась из последних сил, чтобы построить западную демократию в России в то время, как сама эта западная демократия уже испускала дух. Они испытывали острое желание заложить наконец в России основы капиталистического рынка.
Выйдя из пелёнок коммунистического этатизма, советские "демократы", все до единого, были преисполнены решимости расквитаться с КПСС. Их терзала жажда потребления. Они испытывали любовь к "Макдоналдсу", мечтали покупать товары, сделанные в Италии, и смотреть голливудские блокбастеры. Они даже не понимали, что западный суперэтатизм давно подменил собой рынок и изгнал из своих чертогов последние крохи демократической власти.
Одновременно с этой единодушной иллюзией бывших советских "интеллигентов", Александр Зиновьев, находившийся практически в полной изоляции, предупреждал, что коммунистический этатизм по сравнению с западным этатизмом кажется любительским спектаклем. Всякому, кто ещё не был загипнотизирован зарубежными крысоловами, этот факт был отчётливо виден.Тем не менее у большинства населения СССР пелена так и не спала с глаз. За оградой райского сада капиталистический эдем всё ещё выглядел землёй обетованной.
Каждый раз, когда российские демократы оказывались на Западе, они встречались с западными коммунистами, социалистами и социал-демократами, которые вместо того чтобы предупредить "товарищей" о грядущей опасности, превозносили блага рынка и демократии.К несчастью, все левые силы Европы тоже находились в плену иллюзий.
У советской "интеллигенции" не только слово "коммунизм", но даже слово "социализм" вызывало приступ тошноты. Советские демократы презирали, да и сегодня их потомки презирают какой угодно оттенок розового или красного. Они вожделеют капитализма и Запада. И точка. Объектом их вожделений является отнюдь не социальный строй, который предполагается в рамках капитализма, но его глянцевая лощёная обёртка. Они, например, были уверены, что их социальное положение в "Империи добра" будет таким же привилегированным, как и в бывшей "Империи зла". Они не могли вообразить глубину радикальных преобразований, которые в процессе реализации их мечты приведут к краху иллюзий.