Страница 4 из 12
— Потому, что он крутится. Точнее, я, как Страж, способен заставить его крутиться. Да и ты тоже.
— Если бы, — Мартин мрачно вздохнул. — Чем больше я занимаюсь политикой, тем больше понимаю, как много вещей невозможно контролировать.
— Чем больше я занимаюсь политикой, — в тон ему ответил я. — Тем больше меня тошнит. Чувствую себя монашкой в борделе.
— Тогда уезжай. Покинь Прайден. Я так много вложил в него. Не могу смотреть, как ты все разрушаешь.
Слышать от него такое было неприятно, тем паче, что я долгое время честно старался быть полезным, преодолевая брезгливость. Заниматься политикой, если ты не властолюбив, нетерпим к чужому идиотизму, да еще и склонен к злым шуткам, тяжело, но я разделял веру брата в призвание Стражей менять мир к лучшему. Насколько я вообще способен хоть во что‑то верить.
Я не знал, станет ли мир лучше только от того, что в нем будет главенствовать стабильный и сильный Прайден. Но других идей все равно не было, поэтому, когда Мартин попросил помощи, с радостью согласился.
Что же, политика из меня не вышло. Так же, как не вышло солдата, художника и примерного семьянина. Должно быть, все мои таланты относятся исключительно к области разрушения.
— Ты сам меня пригласил.
— Верно. Дурак был, правда? Надеялся увлечь. Как будто забыл, что ты до сих пор как ребенок.
Вообще‑то из нас двоих младшим был как раз он. На пару месяцев, но все же.
— Очень взрослое занятие — играть в войну и созидание цивилизаций.
— Я лишаю тебя наследства. И отрекаюсь.
— Тоже вариант. Это заткнет злопыхателям глотки. Хочешь, чтобы я совсем уехал?
— Да. Уедешь?
— А что мне за это будет?
— Что ты хочешь?
— А ты как думаешь?
Вопрос действительно был глупым. Мартин раздраженно побарабанил пальцами по краю стола.
— Хорошо, хорошо. Я отдам тебе Горн Проклятых. Может, так будет лучше. Ему не место в имперской сокровищнице. Только умоляю, будь осторожнее. Эта игрушка опасна.
— Так трогательно видеть проявление братской заботы. Не волнуйся. Я пока не настолько сошел с ума, чтобы садиться в прогнившую посудину, набитую проклятыми мертвецами. Кстати, еще мне нужно рекомендательное письмо для герцога Рино, которое обеспечит доступ в фамильную библиотеку.
Брат восхищенно выругался:
— Ты, сукин сын! Ты заранее спланировал все это?
— Его величество сгустил краски. Как видите, я — сама кротость. А что до дуэлей, так вам ли не знать, как важна для мужчины возможность защитить свою честь. Или честь дамы.
— Что же, лорд Элвин Эйстер. Буду рад видеть вас гостем в моем доме, — Рино дернул шнур, вызывая слугу.
— Распорядись о комнатах для лорда Элвина и его слуг, — приказал он.
— Только для меня. Предпочитаю путешествовать налегке и в одиночестве.
Я не нанимаю слуг среди людей. Люди в большинстве своем трусливы, лживы и подлы, но это полбеды. Хуже, если повезет наткнуться на кого‑то честного и умного. Потому, что люди еще слабы и смертны. И живут до смешного короткий срок.
Если герцог и удивился, то виду не показал:
— Тогда пришлите к нему кого‑нибудь из замковой обслуги.
Глава 2. Ловушка на охотника
Франческа
Я знала, что легко не отделаюсь. Поняла, еще с первого взгляда на его лицо. Когда мы стояли в приемной зале, а отец не дал сказать и слова.
Сначала я даже не испугалась. Сначала была злость от того, что отец не стал меня слушать — я так мечтала всю дорогу домой, как он прикажет повесить убийцу Лоренцо, репетировала свою речь, а отец просто велел мне заткнуться.
Страх пришел позже, когда он повысил голос. Все в Кастелло ди Нава знают, если уж герцог начал орать — быть беде.
Никогда не видела его в такой ярости.
Скверное предчувствие оправдалось с лихвой — он выдрал меня плетью. Да так, что несколько дней я не могла ходить. Даже сидеть не могла, только лежать на животе.
Обычно он порет меня розгами или ставит на горох. Это тоже довольно больно, но не идет не в какое сравнение. К тому же раньше наказания удавалось хранить в тайне. В этот раз я кричала так, что почти сорвала голос. Кажется, весь замок в курсе подробностей моего побега, возвращения и последующей расправы.
Это так унизительно, что у меня просто нет слов. И слуги, еще вчера ходившие перед госпожой на цыпочках, сегодня открыто ухмыляются в лицо.
Сплетники! Мерзкие сплетники!
Я хочу спрятаться, уйти от мира, закрыться и не выходить из своих покоев. Пусть болтают, что вздумают, у меня нет желания бороться с этим.
Но я — Франческа Рино. У меня есть обязанности.
Поэтому я задираю нос и хожу с видом наследной принцессы, втрое строже обычного спрашиваю со слуг за их работу по дому и раздаю наказания направо и налево. А если ловлю кого за пересудами, с милой улыбкой назначаю сплетнику порку.
Пусть попробует того же лекарства.
Я не позволю другим видеть себя раздавленной, рыдающей и несчастной. По моему виду не скажешь, что меня заботят досужие пересуды черни. Когда Бьянка спросила правда ли, что меня, якобы, выпороли кнутом на конюшне, я улыбнулась. И только боги знают чего мне стоила эта улыбка.
— Что ты, мы с отцом просто слегка поспорили.
Днем так много дел, что нет времени себя жалеть. Я плачу ночью, в подушку, сжимая кулаки от ненависти, вспоминая отвратительные перешептывания и сальные улыбочки слуг.
Мой побег не встречает понимания ни у домачадцев, ни у подруг.
— Совсем отец распустил, греховодницу! И когда только успели? Вот уж верно говорят «Опасайся молчащей собаки», — выговаривает мне старенькая кормилица, обмывая кровавые раны, оставленные плетью. — Ууу, правильно отец тебя выпорол, жаль мало. Надо было и щенка Ваноччи, бесстыжего, да не плетью, а кнутом. Хорошо, сеньор маг ему шею свернул.
— О чем ты, Роза? — больно слышать, как она честит моего мертвого мужа. — Это же Лоренцо. Наш Лоренцо!
Весной она относилась к нему совсем иначе. Улыбалась ласково, отчего ее похожее на печеное яблоко лицо покрывалось сотнями лучистых добрых морщинок, и все сетовала, что мальчик такой худой, норовила сунуть кусок чиабатты с сыром.
От воспоминаний старенькая Роза сердится еще больше:
— Гнать надо таких из приличного дома! Сеньор Рино его привечал, а тот… И жил никчемушно, и помер подло.
— Замолчи!
Да, может, мой избранник не мог похвастаться знатностью — внебрачный сын купеческой дочки и мелкого аристократа, ученик живописца. Но никто и никогда не любил меня так, как он. Я знала: он сделает все, чтобы я была счастлива.
Говорят, так всегда: один любит, второй лишь позволяет себя любить. Мне нравилось быть для Лоренцо единственной.
Но, клянусь богами — Хранителями, клянусь прахом матери и всем, что мне дорого, я не хотела только брать, о нет! Я тоже любила Лоренцо. Может не так страстно, но любила. И я была бы ему хорошей женой — заботливой и послушной.
Бьянка Фальцоне — моя лучшая подруга, только хихикает и все спрашивает — ну как оно? С мужчиной?
— Выйдешь замуж — узнаешь, — отвечаю я.
Хочешь, чтобы знало все Рино — расскажи Бьянке.
— Ну пожаааалуйста, Фран, — канючит она. — Правду говорят, что ничего слаще нет на свете?
Я вспоминаю свою неловкую первую ночь в придорожном трактире. Мы раздевались в темноте, на ощупь, чтобы лечь в одну кровать, а потом муж подвинулся ближе. Я испугалась, но отступать было поздно, обряд свершился еще на рассвете, Лоренцо был в своем праве. Помню стыд, когда мужские руки впервые обняли меня, и нас разделяла лишь тонкая ткань ночной рубашки. Я не знала, что положено делать, поэтому не шевелилась, пока он все целовал и целовал меня. В комнате было душно и пахло подгнившим деревом. Помню, как кололись усы, как чужие руки мяли и тискали мое тело, помню странное томление в животе, а потом он задрал на мне рубашку и взгромоздился сверху. Было больно, я сначала терпела, а потом хныкала.
Все закончилось как‑то бестолково, но хорошо, что быстро, и я разревелась у него на плече, сама не понимая отчего. Лоренцо перепугался, пытался утешить, захлебывался извинениями, а я почувствовала к нему удивительную нежность, когда он поцелуями осушал мои слезы и бормотал что‑то тихо и виновато. Мы уснули в обнимку, но последующие две ночи муж так и не решился притронуться ко мне. Я тоже не предлагала.