Непотерянный рай

— Поэтому нас никогда не бьют, — говорили руководители института. — Если бы не дорогой Чайна, то за многочисленные глупости, допущенные нашими коллегами, нам бы давно и крепко всыпали.

Чайна почти незаметно прибрал все к своим рукам: и работу всего аппарата, и решения всех инстанций учреждения, ученого совета и всевозможных комиссий. Действовал он при этом незаметно и тактично. Никого никогда не обижал, всех встречал одной и той же обаятельной улыбкой, не зависящей ни от ранга, ни от положения собеседника. У всех, кто принимал решения по его подсказке или утверждал подсунутые Чайной проекты, создавалось впечатление, что они действуют самостоятельно. И Чайна поздравлял их с каждым решением, текст которого сам и подсовывал. А в целом все это шло на пользу институту, финансовое положение и общественное значение которого непрерывно укреплялось.

Чайна умел быть скромным, хорошо знал свое место директора. На заседаниях выступал только в роли советчика, сообщал новости, высказывал свое мнение по отдельным вопросам, но никогда не принимал участия в голосовании. Тем не менее он мог заранее предсказать судьбу любого предложения или проекта резолюций.

Ведь не зря же он накануне заседания обсуждал все вопросы с председателем, его заместителями, с влиятельными сотрудниками, внушал, какую им занять позицию, иногда поучал, а то и предостерегал от нарушения формальных и юридических предписаний.

С помощью подобных предупреждений и юридических параграфов он угробил немало дельных предложений только потому, что сам рассуждал по-иному. Часто это касалось вопросов кадровых, ибо Чайна считал, что он единственный знаток своих подчиненных, всегда справедлив в отношении их, а любое вмешательство, даже самого председателя, попахивало, по его мнению, протекцией или, как было принято выражаться, кумовством, а в кумовстве он подозревал даже членов местного комитета.

По существу, он был хорошим советчиком и неплохим руководителем, стоящим на страже образцового порядка. Лично вел протоколы заседаний, а книгу протоколов считал библией учреждения, в которой должно быть обстоятельно отражено все, и особенно каждое решение по вопросам финансов, ссуд, стипендий, премий, намечаемого состава делегаций, выезжающих за границу, и т. п. В протоколах он отводил много места и пустяковым выступлениям участников заседания, так как хорошо изучил людское тщеславие и, следовательно, знал, сколько симпатии завоюет на следующем заседании, когда будут читать вслух и утверждать этот протокол.

Сам он готовил и повестку дня, не забывая накануне согласовать ее с председателем. Если возникал вопрос, который мог вызвать чьи-нибудь возражения, Чайна проводил предварительную обработку Боровца.

— Непростая история, пан председатель, ссуда очень большая, и никто не поверит, что она пойдет на строительство собственного дома. Кто же не знает, что этот Майкович — бабник и пьяница, и к тому же люди завидуют его таланту и доходам. Я бы посоветовал вставить этот пункт в другой формулировке и в самом конце заседания. К тому времени все уже выговорятся и устанут.

— Но у нас сегодня нет ничего такого.

— А мы сделаем так: для разрядки запаса красноречия вставим безотказный пункт — вопрос о строительстве нового здания для нас.

— А что, есть что-нибудь новенькое в этом деле?

— Ничего нового нет и не ожидается, решение руководящих органов будет принято лишь через два года, потому что мы опоздали внести наш объект в титульный список. Но спорить по вопросам строительства мы можем в любое время. Каждому кажется, что он разбирается в строительстве, потому что всю жизнь мечтает о собственном домике, так же как все разбираются в медицине только потому, что думают о своем здоровье. Ссуду для Майковича поставим девятым вопросом, согласны, пан председатель?

— Согласен, пан директор.

На этом все обычно и кончалось.

Сегодня при появлении Анджея в дверях кабинета Чайна встал и дружески раскрыл объятия.

— Приветствую, дорогой мой. Чем могу служить? Вижу, что-то срочное, раз так, перед самым заседанием. Закурим?

Он пододвинул гостю шкатулку с импортными сигаретами, сам же закурил свой обычный польский «Спорт».

— Охотно закурю, спасибо. Вы упомянули сегодняшнее заседание совета, я как раз по этому поводу. В повестке дня есть вопрос о выставке в Милане. Это как раз мой пункт…

— Имеется в виду только информация о состоянии дел.

— Выставка будет подготовлена в срок.

— Иного я не ожидал, поскольку этим делом занимаетесь вы.

— Спасибо за комплимент, но я хотел спросить о другом. Как вы думаете, будет ли сегодня утверждаться состав делегации в Канн?

— Председатель звонил мне, он хочет дополнительно включить этот вопрос в повестку дня.

— Наверное, у него есть кандидатура.

— Мы там участвуем пока что в роли наблюдателей. Это ведь новое мероприятие, и проводится оно всего несколько лет. Там состоится фестиваль легкой музыки, кинофестиваль, а заодно выставка и конференция в Ницце. Председатель намерен предложить пана Куню.

— Якуба, — подхватил с подчеркнутым одобрением Анджей. — Лучшей кандидатуры не найти.

— Как-никак музыкальный импресарио, бывал за границей на разных фестивалях, знает их как свои пять пальцев.

— Разумеется.

— Постойте-постойте, — улыбка Чайны разлилась по всему лицу, — а может, и вы не прочь?

— Нет, раз там главное — музыка, то это не по моей части, к тому же и кандидатура есть. Снимаю, снимаю.

— Как хотите, мой дорогой. Но туда должны поехать двое, чтобы представлены были и музыка, и изобразительное искусство. Следовало бы побывать и на выставке сценического оформления спектаклей музыкальных театров, нечто в этом роде должно состояться по соседству с Канном, в Ницце. На это, конечно, хватит двух-трех дней. А пану Куне на фестиваль понадобится не менее десяти. Ну что, соглашайтесь, пан Анджей, порядок? А я еще перед собранием переговорю с председателем.

— Большое спасибо, вы так любезны. — Анджей, обрадованный и вместе с тем смущенный сложившейся ситуацией, начал оправдываться. — Извините, что так внезапно обратился к вам с просьбой. Я сам до вчерашнего дня даже не думал об этом, а сегодня мне пришло в голову, что можно как-то связать Милан с Канном. Между этими двумя событиями полмесяца разницы, я мог бы взять на это время отпуск и прожить там на собственные средства. У меня на счету в банке есть немного валюты, и поэтому речь идет не о деньгах на командировку, а только о формальностях с паспортом и визами. Все-таки сразу две страны: Франция и Италия. В Италию я, правда, ездил несколько раз, но только на два-три дня, сейчас хотелось бы пробыть там подольше.

— Понятно. Кто же не знает, что значит для художника путешествие по этим странам!

— Точнее, для историка искусств, здесь в институте я выступаю именно в этой роли.

— Не будем скромничать. Я когда-то видел ваши картины и иллюстрации для зарубежных издательств.

— Это уже старая история. Вот откуда у меня и сохранилась валюта на поездку. Но с тех пор, как я попал в институт, работаю не для себя, а для других, все остальное забросил.

— Может быть, эта поездка явится стимулом? Вот и еще один аргумент к сегодняшнему заседанию.

V

Заседания совета института проводились регулярно по пятницам и всегда начинались одинаково.

Заранее убранный зал заседаний ожидал гостей. На зеленом сукне расставлялись чашки и никелированные термосы с горячим кофе (члены совета тоже страдали пониженным давлением), на подносах стояли бутылки с минеральной водой и стаканы, металлические сахарницы и деревянные кубки с импортными сигаретами — все это должно было обеспечить нормальный ход заседания.

Первым приходил старик Крукевич, который выдавал себя за бывшего барона, чуть ли не графа, хотя другие считали, что он самый обыкновенный Крук[4], в регистрационный список ученого совета он попал как автор. Крукевич с трудом втаскивал в зал свою тощую, чуть сгорбленную фигуру, увенчанную пирамидальной головой с жидкими волосками на висках и затылке, слегка подцвеченными хной, а спереди украшенную прилизанной накладкой, напоминавшей скальп, снятый с таксы.

4

Крук — по-русски «ворон».