Страница 18 из 64
Вейцману удалось оказать Британской империи одну из тех услуг, которые не забываются. Ведь этот гордый, разносторонне одаренный еврей был, кроме всего прочего, еще и выдающимся ученым-химиком.
В 1914 году, когда Англия ввязалась в мировую бойню, поспешив на помощь атакованной немцами Франции, Вейцмана пригласил к себе первый лорд адмиралтейства Уинстон Черчилль.
— Доктор, — сказал он, по своему обыкновению сразу взяв быка за рога, — королевскому флоту необходимы тридцать тысяч тонн ацетона. Нашим корабельным пушкам нужен бездымный порох, а без ацетона его не получить. Вы можете решить эту проблему?
— Чудеса иногда случаются, но для этого нужно много работать, — ответил Вейцман.
Далее события разворачивались стремительно. Вейцман получил все необходимое для исследовательских экспериментов и после года напряженных усилий подарил Англии дешевый заменитель ацетона. Его стали производить в нужном количестве одновременно в Англии, США, Канаде и Франции.
Премьер-министр Ллойд-Джордж, принимая Вейцмана, сиял:
— Вы оказали выдающуюся услугу английскому народу, и я намерен представить вас его величеству для получения награды.
— Мне ничего не надо для себя лично, но я хотел бы кое-что попросить для своего народа, — ответил Вейцман.
Результатом всего этого и стала Декларация Бальфура.
— Доктору Вейцману невозможно отказать, если он чего-то просит, — сказал Уинстон Черчилль. И добавил: — Когда нас всех уже забудут, в Палестине будет стоять памятник этому человеку.
Опираясь на свой огромный авторитет, Вейцман может себе позволить стоять над схваткой. Этот решительный и честолюбивый индивидуалист не принадлежит ни к одному из существующих в сионизме политических течений.
«Поскольку я химик, — разъяснил он однажды с иронической усмешкой, — то являюсь приверженцем „синтетического“ направления в нашем движении, „химической смеси“ политического и реального сионизма».
С особой теплотой относится Вейцман к поселенцам, считает их деятельность настоящим подвигом.
Но есть у этого человека своя «ахиллесова пята». Ему полюбилась Англия с ее скупой природой, либеральными традициями, аристократическим обществом, уникальной культурой. Не Палестина, а Англия стала его домом. В старой доброй Англии с ее непреклонной волей к утверждению своих ценностей и романтизацией старины видит он прообраз будущего еврейского государства. История Англии казалась ему великолепным красочным шествием вечных символов и неизменно сияющих принципов. Особенно ценил он британскую аристократию, обуздавшую тиранию монархии, и в союзе с добрым и снисходительным парламентом поднявшую страну до недосягаемых нравственных высот.
Верность Англии Вейцман хранил долгие годы, несмотря ни на что, и, когда она предала сионистское движение, оказался в положении Антея, поднятого Гераклом над землей.
Мне он как-то сказал, не помню уже по какому поводу:
— Вы знаете, какая у англичан самая любимая песня? «Никогда, никогда, никогда англичане не будут рабами». Разве это не прекрасно?
Отставка Вейцмана привела к тому, что в ноябре 1930 года Белая книга была поставлена на обсуждение в палате общин, где на правительство обрушились не только лидеры консервативной оппозиции, но и ряд влиятельных деятелей правящей лейбористской партии.
В начале февраля 1931 года я посетил доктора Вейцмана в его загородном доме в Лондоне. Мы давно не виделись, и я сразу заметил на его лице следы усталости, накопившейся, по-видимому, в результате недавних событий. Пожимая ему руку, поймал себя на мысли, какая у него крепкая сухая ладонь. Показалось даже, что она принадлежит не ему, а кому-то другому.
В целом же он почти не изменился с годами и по-прежнему остается воплощением еврейского аристократизма. Взгляд — сосредоточенный и глубокий. Острая бородка, выразительное лицо, подвижность которого обуздали годы и жизненный опыт.
Обменявшись приветствиями, мы садимся в гостиной, у камина, где потрескивают дрова, излучая живительное тепло. Зима в этом году выдалась холодная.
Я восхищаюсь его прозорливостью. Говорю, что, подав в отставку, он сразу отыграл утраченные позиции. Теперь Макдональду придется дать задний ход.
— Не исключено, — пожимает он плечами. — А знаете, в жизни больше всего приходится сожалеть о правильных решениях. — И добавляет после паузы: — Черчилль мне сказал, что нельзя допустить, чтобы Англия превратилась в скорбящую мать покойной империи. А я ответил, что именно это произойдет, если Англия будет не верна себе.
Он помолчал, барабаня пальцами по столу.
— Я стал уставать, — признался вдруг, испытующе глядя на меня. — Когда тебе за пятьдесят, начинаешь понимать, что старость — это не когда человек уже ничего не может, а когда он больше ничего не хочет.
— Пятьдесят лет — не старость, — возразил я, — В этом возрасте Д’Артаньян еще дрался на шпагах.
— «Три мушкетера», вероятно, самая популярная книга на свете, — говорит он. — Но война там не связана с политикой Ришелье. Она возникает исключительно благодаря ловкости главного героя, умудрившегося привезти из Лондона в Париж подвески Анны Австрийской. Люди любят грезы, и им нравится не история, а сказки об истории.
— Скажите, — спросил он внезапно, — как вы относитесь к религии? Не к нашей еврейской религии, а вообще?
— По-моему, религия это сон, который не дает ничего, кроме утешения, — отвечаю я.
— Это не так уж мало. Возможно, что жизнь — это сон, снящийся Богу, — произносит он задумчиво.
Потом возвращается к тому, что его больше всего тревожит.
— У меня с Англией был контракт, — говорит он негромко, — нигде не зафиксированный, никем не подписанный, но тем не менее очень важный. Она честно выполняла взятые на себя обязательства. Была с моим народом и со мной, дала нам Декларацию Бальфура. Англия была огромной волной, которая несла на своем гребне наше движение. А теперь волна схлынула, мы на мели, и контракт этот потерял всякий смысл.
Он встал, подошел к окну и долго смотрел на улицу, где не было ничего, кроме сгустившегося тумана.
— Контракт хоть и нарушен, — сказал я, — но еще не отменен.
На следующий день доктор Вейцман получил письмо от премьер-министра Рамсея Макдональда, в котором тот уведомлял, что Белая книга была ошибкой и что основные ее положения будут пересмотрены.
Вейцман победил, но это оказалась пиррова победа.
Письмо Макдональда не могло сгладить потрясения, вызванного в сионистском движении Белой книгой.
Поэтому XVII сионистский конгресс, собравшийся в Базеле летом 1931 года, прошел под знаком острого кризиса руководства. Хаим Вейцман сразу оказался под огнем критики. Яростно атаковала его наша рабочая фракция — самая многочисленная на конгрессе. Особенно резко выступил Бен-Гурион, заявивший под шквал аплодисментов, что нам предстоит тяжелая борьба с Великобританией, и поэтому во главе сионистского движения не может стоять человек, придерживающийся англофильских убеждений.
Вейцман слушал его, сидя за столом президиума в своей обычной позе, опершись подбородком на руку, с непроницаемым выражением лица.
Разочарование в Англии привело к разочарованию в Вейцмане и в его политике. Делегаты конгресса отказали ему в доверии, и поскольку они не могли прогнать британское правительство, то удовлетворились тем, что прогнали доктора Вейцмана. Вместо него лидером Всемирной сионистской организации был избран Нахум Соколов — личность тусклая и слабовольная. Лидером он является только формально.
Бен-Гурион и в грош его не ставит.
К моему удивлению, он не выразил ни малейшей радости по поводу одержанной победы. Более того, глядя куда-то мимо меня, сказал мрачно и раздраженно:
— Мы сделали глупость, а это хуже, чем ошибка. Где мы найдем второго доктора Вейцмана? Что такое Соколов по сравнению с ним? Вейцман незаменим. Нам не обойтись без него.
Последние записи
Пока мы занимались Белой книгой и выгоняли доктора Вейцмана, которому должны были бы руки целовать, накатила новая беда, да такая, что по сравнению с ней показались мелкими все остальные наши заботы.