Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 129 из 132



И сильно удивились, найдя под танком трясущегося, невменяемого штатского. Вытянули его оттуда за шкирку, словно напакостившего кота, привели в чувство затрещинами. Сидел на земле и панически озирался. Оружия у него никакого не было.

— Тащ капитан, а с этим что делать? — спросил Волков у начштаба. Удивляло спокойствие Берестова, рисково он себя вел, мало ли что могло произойти, ночь же. И место незнакомое и мало ли кто лазиет тут. Пальнет сдуру – поди потом разбирайся!

Немецкий танкист что-то через силу выговорил. Требовательно, высокомерно.

— Что это он? — полюбопытствовал старшина.

Берестов иронично и спокойно изложил, что этот недобиток приказывает оказать ему помощь. Дескать, вы обязаны, вы же медики! Вот сейчас про клятву Гиппократа говорит. И о том, что он пленный и раненый. Мы обязаны соблюдать его права.

Волков потрясенно промолчал, такая лютая наглость поразила, даже не сразу решил что сказать.

— И что, мы ему будем помощь оказывать? Это ж значит, что сука знал, кого атакует! На госпиталь напал – и теперь требует?! — наконец, выговорил. И почувствовал, что начал заводиться. Начштаба охолонул ироничным взглядом и напомнил, что этот крикун в плен не сдался, оружие при нем – вон на полупорванном ремне кобура с пистолетом, так что – не пленный.

— Понял, тащ капитан. Окажу ему сейчас помощь по всем статьям и в полном объеме.

Берестов кивнул, порекомендовал обойтись без, тут Волков не вполне понял слово, но твердо пообещал, что точно исполнит – без "фанафисма".

Двое потянули с собой штатского, а Волков остался. Подошел к немцу. Тот опять начал орать, но когда старшина снял с него ремень с кобурой, то засуетился, зашевелил пальцами на груди, заговорил что-то непонятное. Не то угрожающее, не то просительное, на что внимания обращать не стоило вовсе. Вот то, что живот у немца оказался странно твердым – заинтересовало.

Задрал маскировочную пятнистую куртку – и в слабом свете фонарика увидел странное – на пузе у опять начавшего орать немца обнаружился нештатный брезентовый пояс с кармашками. Эсэсман из последних сил стал отпихивать руки русского, но ранение сильно ослабило немца.

— Как скажешь, — пожал плечами Волков. Сапоги у офицера ему сразу понравились, потому не откладывая дела в долгий ящик, дернул фрица за каблук и носок, снимая с безвольной, мертвой уже ноги отличный яловый сапог, очень похоже – русского пошива. Немец заткнулся. Второй сапог пошел еще проще. А потом старшина снял и пояс – и сев за танком, глянул, что там в кармашках. И обалдел. Чужие, незнакомые купюры, царские червонцы, два слиточка желтых, очень тяжелых. И горстка украшений с цветными камешками. Такого богатства Волков в руках никогда не держал. И теперь не знал – как лучше поступить. Единственно, что он мог спокойно оставить себе – так это тяжелые, добротные сапоги, снятые к тому же с живого, не мертвеца. А золото… И валюта, как назывались чужие деньги…

Он радовался тому, что так ловко отбили внезапное нападение, недолго. Ровно до того момента, когда увидел стоящего за своими пулеметами замполита Барсукова. Усач иронично прищурившись, крепко держал в руках рычаг ведения огня, твердо стоял на ногах и сразу было не заметно, что на шее под ухом – черная вмятинка и тонюсенькая струйка крови вниз.

— Не оторвать пальцы-то, — намертво вклещился замполит, — тихо сказал стоящий рядом санитар, бывший до медсанбата сапером. Капитан кивнул. Он уже видел такое, как после попадания в голову люди становились статуями, словно на них Медуза-Горгона поглядела и они окаменели, сохранив ту самую позу, в которой были убиты.

— Каталептическое окоченение, — хмуро подтвердил подошедший Быстров.



— Памятник бы ему такой поставить! — сказал кто-то из докториц.

Вокруг прибуксированной машины собралась уже толпа из сотрудников, да и местные подтянулись, особенно те, кому не прилетело немецких подарков и не было надобности верещать над утерянным добром.

Всего пятеро раненых, да двое с переломами – из расчета Пупхена, побило отдачей. И вот оказалось – потеряли замполита. И вдвойне досадно – хороший был мужик и товарищ надежный. И везло ему – сколько раз рисковал головой, азартно лупя в небо трассерами при бомбежках и штурмовках медсанбата, отчаянный был, очень хотел хоть какую падлу сбить. И погиб уже после войны, практически. Жаль его было всем, женщины и девчонки плакали не скрываясь.

Потери остаточной группы уже посчитали – она вся тут осталась, только удрал вездеходик-кюбельваген, сидевшие в нем немцы сразу же при первых выстрелах развернулись и удрали. Остальные легли, кроме странного штатского, посаженного пока в погреб под охрану.

Впору было не верить тому, как все удачно сложилось с этой паскудной атакой. Все отлично себя показали – и пскович с колокольни, засекший гостей загодя, и потом врезавший по самому неприятному звену в составе бандгруппы – он злорадно ухмыльнулся даже когда докладывал начштаба, что, помня главное – отсечь пехоту от танков, врезал очередью сверху в бронированный короб БТР, где заметались под огнем, словно крысы в корзинке, серо-зеленые сволочи. С боков их было бы не взять, а сверху оказались беззащитными и легли от безумных рикошетов, которые устроили пули в тесном замкнутом пространстве.

А потом по оставшемуся без стрелков бронетранспортеру добавил Кутин, которому бы не дали спокойно палить, будь у бортовых амбразур живые эсэсманы. И отвлекшийся на своего коллегу на колокольне немец-пулеметчик протабанил свою смерть от следующей гранаты.

Старлеи поразили, когда спокойно рассказали, что Саша, снятым с немецкого же танка топором, несколькими ударами обуха сломал то ли пулемет, то ли – пулеметчика, а третий – так и не запомнившийся по имени Берестову молчун зашвырнул в ствол пушки танка немецкий же лом, тоже с той же брони снятый. И чудом они уцелели, когда следующим же выстрелом пушку разворотило металлическим цветком. Молчун Сашку за шкирку утянул к каткам, только оглушило слегка. А когда очумевший от такого взрыва в своей пушке немец полез из верхнего люка, то Гриша пристрелил его в упор, а потом перебил остальных членов экипажа.

Ехали эсэсовцы за шерстью, а оказались стрижеными. Полез волк в овчарню, а попал на псарню! И только было увечный начштаба душой возликовал – как все слаженно и красиво вышло – притащили простреленную машину с мертвым замполитом. И немцев-то там у моста оказалось всего четверо, а вот так все вышло.

— Двое в нашей форме были, видно потому Барсуков и не среагировал, — сказал Быстров.

Похоронили замполита с возможными всеми почестями и поминали добром чем дальше, тем больше, потому как ему на замену прибыл такой омерзительный сукин сын, что гаже не придумаешь. Более паскудной тыловой крысы создать партия не могла, по всем статьям этот мерзавец был тот еще фрукт, а жаловаться на него было никак нельзя – институт замполитов воспринимал это как еретическую ересь и стоял стеной за своих, что бы они ни вытворяли.

Как показалось умудренному жизнью начальнику штаба – армия переживала обратный процесс – в начале войны мучительно и со страшными жертвами отбраковывались командиры мирного времени, категорически не годившиеся во время военное, теперь все возвращалось на круги своя. Мирное время не нуждалось в боевых офицерах, задачи поменялись. Накатывавшие волнами тыловые деятели уже не стеснялись ставить воевавших на место и всячески показывать свою власть и свое превосходство.

— Тут вам не фронт, тут всякому вашему шелапутству и шаляй-валяй места нет! Армия – это порядок! И этот порядок мы вам установим! — под таким девизом действовали новые орлы. Учитывая, что связи у них были крепкие и зачастую московские, спорить с ними безродным фронтовикам было сложно.

Душно становилось в армии. Тем более, что у отсидевшихся в тылу героев под хвостом свербело, чувствовали они презрительное отношение к себе и бесились.