Наглое игнорирование

— Ложись, тащ стррлт! — завопил фальцетом прячущийся в кювете шофер. Рев моторов стремительно накатывался сверху, Берестов резко обернулся – и обомлел, один из самолетов быстро снижался и выглядел совершенно иначе, чем другие, шедшие поодаль и выше. Те выглядели силуэтами в профиль на фоне неба. А этот шел в лоб. И судя по тому, что сейчас адъютант старший видел его анфас – собирался атаковать!

Крайне неприятное зрелище – боевой аэроплан, атакующий конкретно тебя! Век бы не видать! И старший лейтенант опрометью кинулся в кювет, слыша уже не только рев двигателя и свистящий шелест пропеллера над головой, но и резкое, отчетливое стрекотание пулемета.

— Промазал, скотина! — весело подумал Берестов.

А когда выбрался из придорожной канавы, отряхиваясь от пыли, подошел к машине и увидел грустного шофера, понял, что нет, не промазал, к сожалению.

Мешалкин поглядел на него глазами страдающей коровы и сказал:

Судя по тому рою пуль, что ворохом выплюнули на одинокий грузовик пулеметы аэроплана, можно было ожидать всего чего угодно, вплоть до самого страшного, но оказалось, что попало в машину всего две пули – одна бесполезно продырявила и так обшарпанные доски борта кузова, другая – пробила днище и колесо.

Глядя на сплющенную покрышку, Мешалкин бодро сказал:

— Сейчас починим! Совсем быстро! Если вы, конечно, подмогнете, тащ стршалтн!

И тут же загремел инструментами в жестяном ящике.

Некоторое время Берестов прикидывал, а не дернуть ли в медсанбат, благо отсюда палатки с красными крестами отлично были видны, еще хотя бы парой слов с женой перекинуться, очень уж хотелось, но потом решил, что стоит машина на дороге так вызывающе, что словно таракан на столе – просто просит любого пролетающего прихлопнуть!

К автотехнике старший лейтенант относился с некоторой опаской, в училище дали поводить грузовик – несколько минут, да объяснили, что он состоит из четырех колес, баранки и мотора с кузовом и кабиной. Дальше знания пехотного командира не простирались и то, что сейчас делал шофер, выглядело в глазах Берестова практически шаманством.

Когда колесо было уже собрано и оставалось только присобачить его на положенное место оба ремонтника вздрогнули и уставились безотчетно сначала друг другу в глаза, а потом, как по команде – в небо.

Гул самолетов. Чужих.

Опять те самые, с обрубленными словно ножом стабилизаторами, выступающими как у атакующих хищных птиц лапами – шасси и желтыми носами. Неторопливо описывали круг над медсанбатом.

— Медом им тут, что ли, насыпано? — хрипло сказал Мешалкин. Старлей не ответил, ему почему-то стало страшно. Видел перед войной в кино про Африку как так же лениво вроде, но неотвратимо кружили над умирающей зеброй противные голошеии грифы-стервятники.

— Уходят! — облегченно заметил шофер.

— Аха! — ответил непроизвольно Берестов, сопровождая взглядом удаляющиеся силуэты. От сердца отлегло.

А потом сердце замерло. Дух перехватило от странного чувства падающего неотвратимо несчастья, когда глаза видят, а мозг категорически всеми силами отказывается напрочь глазам верить. Вот как единственно ценная в обстановке комнаты ваза падала – глаза видели, а сам хозяин даже не дернулся, словно не веря, что сейчас это творение искусства за 20 рублей вдребезги разлетится при ударе об пол.

Немецкие аэропланы отошли прочь так, что стали просто черными черточками в голубом безоблачном небе, потом что-то сделали неуловимое, но моментальное и четкое, превратившись в изломанную, практически без разрывов, линию и стремительно стали становиться крупнее и крупнее, потому как приближались. Идя сплошным фронтом, почти крыло к крылу на самой малой высоте – по деревьям судя – и 30 метров нету – стали осыпаться какими-то мелкими детальками, одинаковыми, весело поблескивавшими на солнце – и прямо на медсанбат!

Это никак не могло быть бомбежкой! Берестов не раз видел в кино – как бомбят, пару раз и вживую видел, но тут – то все было не так! Это не бомбы, не могут кидать бомбы с такой высоты! Листовки наверное! Точно – листовки! – старательно подсунул услужливый мозг утешительную мысль в тот момент, когда глаза старлея точно доложили о том, что видят совершенно иное: на зеленые палатки с хорошо заметными полотнищами – красные кресты на белом – стремительно накатывалась волна серо-желтого, пухлого дыма, которая не была единой, а ее составляли сотни моментально вздувавшихся дымных шаров, слышался словно треск разрываемого брезента, огромного и грубого, а потом палатки исчезли и вместо них совсем близко уже весело и бодро полыхнули десятки маленьких вспышек, давших те же самые клубы дыма. Не стало медсанбата, только облако серого и бурого дыма в прогале дороги, а поляну и не видно вовсе! Ревя моторами, бомбардировщики с крестами на крыльях грозно и мощно проскочили прямо над головами, а Берестов уже несся галопом туда, где еще минуту назад бодро стояли палатки его медсанбата.

Адъютант старший услышал лопатками нагоняющий рев и барабанную дробь пулеметов, метнулся в сторону и кубарем свалился в кювет, гром проскочил над головой и старлей упорно и тупо рванулся туда, где оставалась жена. Жена и ребенок, которого он уже привык считать сыном. Туда, где вставшие в карусельный круг бомбардировщики по очереди сыпали пулеметные очереди, скатываясь, словно с горки и, отстрелявшись, уходили вверх, занимая свое место в этом лютом аттракционе.

Навстречу бежали орущие, окровавленные люди. Краем сознания Берестов отметил, что некоторые, те, кто сообразил – бежали в лес и там мелькали белые халаты, несколько перепуганных до смерти, потерявших голову, наоборот мчались в чистое поле.

Дым, затянувший вонючим туманом всю большую поляну нестерпимо смердел горелой взрывчаткой, сразу резануло глотку и тут же начался душный кашель. Мимо, в дымном полумраке, прошитом острыми солнечными лучиками, протопотала великоватыми сапогами медсестричка из новеньких. Бежала слепо, неуклюже, зажав окровавленными ладонями лицо, между пальцами неудержимо лило кровищей и странно смотрелся белый халат, густо заляпанный алым, как-то непривычно веселый, почему-то напомнивший первомайскую демонстрацию, белые женские платья с кумачом плакатов. Берестов не успел ее ни окликнуть, ни схватить за рукав, девчонка со всего разбега врезалась в обломанную березу, с хряском ударившись головой о ствол и повалилась как тряпичная кукла.

Совсем рядом фонтанами взлетела земля, комочки хлестнули по лицу. Старлей отмахнулся нелепо рукой, не понимая – куда бежать. Все вокруг страшно и совершенно изменилось, не было ни одного ориентира, к которому можно было прицепиться, засыпанная каким-то мусором, раскуроченная земля, на которой и травы-то толком не осталось, исчезнувшая опушка леса – только торчали обрубленные шпыньки, раньше бывшие кустами и деревцами, обломанные деревья и какой-то мусор. И не видно ничего в этом проклятущем дыму, в котором и какие-то горящие листочки бумаги порхают. Крики, вой, стон, матерщина, мечущиеся, словно курицы с отрубленной головой, расхристанные обезумевшие люди.

Впереди и слева что-то разгоралось видным даже сквозь вонючий дым рыжим злым пламенем. Особо в медсанбате гореть так было нечему, кроме как грузовикам. Значит оттуда и плясать. Перхая и кашляя, Берестов ломанулся туда, чуть не угодил под танк, выпрыгнувший из полумрака и тут же умчавшийся. Танк был наш, облеплен людьми, на броне сидело и цеплялось за поручни несколько забинтованных бойцов. Один из них что-то крикнул, широко разинув рот, отскочившему старлею, но тот ни черта не понял. Кинулся дальше. Перепрыгнул через чье-то раздавленное гусеницами тело, упрямо пробиваясь к огню. Еще комья мяса, грязного, в листьях. Огонь. Точно – грузовики горят. Раскуроченные, непохожие на себя, но колесо горящее помогло и вонь жженой резины. Значит тут где-то приемно-сортировочное, хирургия – за ним. Разломанные ящики. Расщепленные ветки. Двуногая табуретка. Окровавленные бинты. Блестящие помятые биксы, лежащие открытыми вопреки всем уставам и правилам прямо на земле. Россыпь неприлично сверкающих хирургических инструментов. Снизу кто-то схватил за ногу, механически вырвался не глядя, потому как впереди торчала в дыму станина перевернутого операционного стола. Жену увидел чуть позже, она лежала ничком вперекрест на раненом пациенте, который хрипел и пускал носом кровавые пузыри. Подхватил грузное и податливое тело под мышки, перевернул. Вроде ран нет. Глаза закрыты, только щека немножко в земле. Растерянно обернулся вокруг, надеясь увидеть кого-нибудь, кто может помочь. Куда там! Глаза слезились, кашель драл легкие и гортань. Аккуратно похлопал жену по щекам, надеясь, что придет в себя. Без толку. Вспомнил, что в лес бежали белые халаты. Хекнув, взвалил ее на плечо и побежал как мог, удивляясь, насколько она в бесчувствии тяжелее. Тошнило от вони горелого тола. В лесу стало дышать чуточку получше, а потом обрадовался, увидев стоящую на четвереньках и тяжело блюющую терапевта Потапову.