Страница 6 из 7
- Ничего.
- Быков на дороге не было?
- Каких еще быков?
- Были быки?
- С чего это я буду смотреть, были быки на дороге или нет!
- Вы никогда не боялись быков, мадам Филипп?
- Какого черта вы меня об этом спрашиваете?
- А как вы думаете, помещица их боится?
- Не знаю и знать не хочу!
- А это очень важно, потому что если мадам Деланж, богатая помещица, боится быков и если по дороге проходили быки в то время, когда она зашла к вам, то ее визит не должен вас ни удивлять, мадам Филипп, ни радовать.
- Да, вы будете похитрее меня, - говорит она мне разочарованно.
- Нет, мадам Филипп, просто я видел все это сегодня утром.
IX
Куцая, круглая, настоящий сноп, твердо стоя на своих здоровых, как тумбочки, ногах, она объявила мне со скромным видом, что ее выкормила мадам Корнель.
- Ничего не понимаю, мадам Филипп! Да вы с нею почти ровесницы !
- А все-таки, - говорит она, - когда мадам Корнель кормила свою Полину и у нее дело не ладилось, я ей помогала.
- Каким же манером?
- Сосала ее.
- А сколько вам было лет?
- Девятнадцать.
- Но ведь вы были еще девушкой?
- Да.
- И мадам Корнель не стыдилась?
- Я сама ей предложила. Сначала она отказывалась: "Ты, говорит, не решишься". - "Сударыня, - сказала я ей, - я вам предлагаю это от всего сердца, и не для своего удовольствия, а потому, что я вижу, что вы можете заболеть". Тогда она расстегнула корсаж, и я устроилась у ней между колен. Она живо привыкла. Утром, проснувшись, бывало, зовет меня. "Иди-ка сюда, пососи немного", - говорила она мне любезно. Меня упрашивать не приходилось. И так уж она меня благодарила!
- А это приятно, мадам Филипп?
- От такой работы аппетита не нагуляешь, но бедная так страдала. Что ж, я должка была так ее и бросить?
- Нет, мадам Филипп, конечно не должны были.
- На нее ведь смотреть было жалко!
- А она разве не могла пользоваться молокоотсосом?
- В те времена этого не знали. Она пробовала было отсасывать молоко через трубочку, да разве человеческий рот чем-нибудь заменишь?
- А вы ловко ее сосали?
- Да, скажу не хвалясь. Сначала я скрывала ото всех. Я ведь девушка была, боялась, что слуги меня засмеют. А потом пошли слухи, что я сосу лучше других. С тех пор, как с какой-нибудь женщиной что-нибудь приключалось, так меня и звали. А когда замуж вышла, я никому не отказывалась помочь.
- Это не помешало Филиппу вас любить?
- Наоборот, - сказал Филипп. - Она разжирела с чужого-то молока. Белая была, свежая и мне здорово нравилась.
- Ладно уж! Вы мне поверите, - продолжала мадам Филипп, - я сосала из жалости всех деревенских женщин, которым это нужно было. А меня никто не хотел сосать; когда я показывала им мои тяжелые груди, они нос воротили в сторону и убегали, как зайцы.
X
- Слушай-ка, - говорит она Филиппу, - я больше не могу. Сегодня ночью я глаз не сомкнула. Всю подушку изгрызла, надо с этим делом покончить. Возьми напильник и спили мне зуб.
- Я не умею зубы пилить, - говорит Филипп.
- Я видела, как ты пилишь железо не хуже слесаря, и вдруг не можешь спилить старого зуба.
- Ну, если ты уж так уперлась... - говорит Филипп.
- Неси напильник, - говорит она, решившись.
- Ну и зуб! - заявляет Филипп. - Как ты только этой саблей ешь?
- Не бойся, - говорит она, приученная к таким шуткам, - бери напильник и скобли, покуда я не закричу: "Стой!" Потом я нацеплю на больной зуб серебряную бумажку из-под шоколада.
- Разевай рот, - говорит Филипп.
XI
Сегодня утром Филипп косит. Жилет он положил в сторонку и, расстегнув рубашку, в штанах, которые еле держатся, в старой, зимней, несмотря на жару, шляпе режет созревшую траву на лугу.
Филипп - опытный косарь. Он осторожен и не набрасывается на поле с излишним пылом. Он не спеша взмахивает косой, первый удар приходится по краю поля, и так же не спеша Филипп закончит работу. Он старается резать траву ровно, подсекает ее под самый корень, потому что лучшее сено - это низ стебля, захватывает ряды одинаковой ширины и не бросит работу на полдороге.
Он не оставляет на лугу ни одного "жандарма". Так называется одинокая травинка, уцелевшая от косы и стоящая стоймя.
Я вижу его издали; он идет мелкими скользящими шажками, подогнув правую ногу, немного отставив левую. Его сабо - он надел их на босу ногу оставляют в траве две идущие рядом полосы. Он так чисто прокладывает дорогу, что сейчас там, где было озеро травы, можно пройти посуху.
Коса режет справа налево уверенным и быстрым движением, потом она возвращается и, задрав кверху острие, тупой стороной ласкает траву, которая должна упасть.
То, легкая, она свистит, то скрежещет по всему лугу, и высокие травы дрожат от волнения, но вдруг она, заикнувшись, находит на камень.
Филипп останавливается, пробует острие пальцем и правит косу на точильном камне, который висит у него на животе в деревянном рожке... Хоть брейся!
В десять часов мадам Филипп приносит ему бутылку воды.
Пока он пьет, она собирает "блох" (так называют здесь трясучку), злак такой хрупкости, что его маленькие цветочки трепещут беспрерывно, как стрекозы, и, кажется, готовы оторваться с тоненьких стебельков. Мадам Филипп делает из них букет, потому что трясучка никогда не вянет, и в горшке на камине она, нежная, простоит до будущего года. Это зимний цветок, любимый деревенскими женщинами.
Филипп пьет долго, живот у него раздувается от воды, он отдает бутылку жене, которая прячет ее в холодке и накрывает жилетом.
Филипп не сразу принимается вновь за работу. Он переводит дух, стоит, опершись на косу, смотрит, не портится ли погода, не идут ли с горизонта тучи, и вытирает потный лоб рукавом рубахи.
Мадам Филипп, собирая тощенький букетик, тоже разморилась от жары и утирает лицо передником. Так они минуту праздно стоят рядом.
О, не надейтесь!
Запах сена не опьянит их.
И они не повалятся в траву для вашего удовольствия.
XII
Филипп полтора дня работал лакеем. В те времена его жена, служившая кормилицей, подыскала ему место в том же доме.
В первый день ему разрешили погулять и осмотреть город. Глядел он плохо, ничему не удивляясь, так как боялся заблудиться. Однако колбасная его ослепила.