Страница 66 из 68
Дальнейшее Лукашевичу запомнилось плохо. Сказалось наконец количество выпитого за день. Даже мясо не помогло. Впоследствии Алексей перебирал в памяти отдельные эпизоды первого и последнего вечера в Москве, но цельной картинки не получалось. Он помнил, как они пили в ресторане, как заказывали оркестру «„Як" — истребитель», как поднимали тосты, но, хоть убей, не мог вспомнить, из-за чего начался спор с бритоголовым нуворишем, отмечавшим в том же ресторане очередную сделку. Спор закончился безобразной дракой с опрокидыванием столов. Стуколин врезал и нуворишу, и подбежавшему охраннику.
— Я — Герой России! — ревел он. — А вы кто? Дерьмо!..
Громов попытался прекратить эту нелепую ссору, но тоже получил по физиономии — от разъяренного нувориша, К драке пришлось подключиться Лукашевичу: допустить, чтобы у него на глазах избивали его командира, он не мог.
Потом все они как-то сразу очутились в отделении милиции, в «крысятнике». Стуколин продолжал буйствовать, хватаясь разбитыми в кровь руками за прутья решетки и жутко матерясь. Бритоголовый нувориш, сидя на табурете и утираясь платочком, давал показания. Сонный, вялый лейтенант милиции заносил эти показания на бумагу. Второй милиционер — в пятнистом комбинезоне — прохаживался по помещению, поигрывая дубинкой и с нехорошим, темным весельем поглядывая на арестованных офицеров. Лукашевич, у которого дико болела голова, тем не менее в первую очередь проверил карманы. Карманы оказались вывернуты: ни удостоверения, ни ордена, ни довольствия, ни военного билета — всё изъяли.
Лейтенант закончил с показаниями, попросил нувориша расписаться и обратился к своему пятнистому компаньону с вопросом:
— Ну что, Сева, надо бы их в комендатуру сдать?
— Можно и в комендатуру, — согласился пятнистый. — Только я бы еще с ними поработал.
Сказавши так, пятнистый выразительно взмахнул дубинкой.
— Свиньи какие, — пояснил он свою мысль. — Приехали, понимаешь, в Москву и сразу нажрались. Дома у себя нажирайтесь.
Он приблизился к решетке «крысятника» и вдруг резко ударил дубинкой по пальцам державшегося за прутья Стуколина. Тот заорал благим матом, отскочив от решетки.
— Что вы себе позволяете? — разъярился теперь уже Громов. — Мы военнослужащие, мы офицеры. Немедленно свяжитесь с комендантом.
— С комендантом мы свяжемся, — сказал пятнистый. — Но только тогда, майор, когда этого захочу я. И от твоего поведения зависит, захочу я этого или нет.
Громов побледнел от едва сдерживаемой ярости. И всё бы кончилось очень плохо, но тут дверь распахнулась и в отделении появился Фокин в сопровождении какого-то высокого милицейского чина. Лейтенант и пятнистый встали навытяжку.
— Ага, они здесь, — отметил Фокин. — Что же вы, товарищи офицеры? — обратился он к плененным офицерам. — Без опеки и часа не можете?
Лейтенант, выйдя из-за стойки, доложил чину, за что и при каких обстоятельствах были арестованы офицеры. Чин кивнул, но видно было, что решает здесь не он, а этот вот молодой человек.
— Открывайте клетку, — приказал Фокин. — Через час у них поезд.
Замок с «крысятника» был снят, и офицеры выпущены на волю.
— Пусть личные вещи вернут, — сварливо потребовал Лукашевич. — И деньги.
— Денег у них не было, — быстро сказал лейтенант. — Всё пропили.
— Личные вещи вернуть! — распорядился Фокин с брезгливой миной.
На вокзал офицеров привезли под конвоем из трех автоматчиков. Словно уголовников-рецидивистов. Мрачные офицеры вошли в вагон, и поезд почти сразу тронулся.
Стуколин под причитания пожилой проводницы высунулся из вагона и проорал, потрясая окровавленным кулаком;
— Я еще вернусь, суки! Я вам, тварям, еще задам!
— Всё! Всё! Успокойся! — прикрикнул на него Громов.
Стуколин послушался. Сплюнул на пол и утер рукавом раскрасневшееся лицо.
— И все-таки они суки, — произнес он уже тихо, но непоколебимо. — Твари продажные. Мы за них, а они нас…
— Надоело, — сказал Громов. — Все твои вопли мне надоели.
Стуколин понурился. Не так, совсем не так представлялась ему эта поездка в Москву. Офицеры прошли в купе. На этот раз четвертое место оказалось занято. На диване сидел полный и лысоватый человек в очках, рядом с ним лежала гитара в чехле. Он с понятным удивлением и даже озабоченностью воззрился на опухших и побитых офицеров, но те быстро привели себя в порядок и чинно расселись пить чай.
— Давайте познакомимся? — предложил Стуколин, обращаясь к новому попутчику.
— Давайте, — согласился тот. — Меня зовут Михаил.
— А кто вы по профессии? — с любопытством спросил Стуколин.
— Я — автор, — сообщил Михаил со смущенной улыбкой. — Профессиональный автор. Пишу песни, пою их перед публикой. Тем и живу.
— А нам споете?
— Мне не хотелось бы… — Михаил еще более смутился. — Поздно, да и надо ли?
— Надо! — заявил Стуколин. — Хотя бы одну, — добавил он просительно.
— Одну исполню, — согласился Михаил, Он расчехлил гитару, перебрал струны, чуть-чуть подстроил.
— Что вам спеть?
— А что вы обычно поете? — спросил вежливый Громов.
— У меня много самых разных… произведений. Какая тема вам ближе всего?
— Про пилотов что-нибудь есть? — снова встрял Стуколин. — Об истребителях? О войне?
— Об истребителях? — Михаил покачал головой. — Об этом у меня ничего нет. О войне? Пожалуй, спою о войне.
Он еще подстроил гитару и тихим ровным голосом запел:
Теплый дом, сытный стол, брудершафт с поцелуем — Всё потом, всё потом, а теперь недосуг. Собирайся, солдат, и пойдем повоюем, Что потом — то потом, что теперь — то вокруг. — Кто кого, кто куда — мы приказ не нарушим. Мы присяге верны, хоть огнем всё гори. Теплой кровью по горло зальемся снаружи И трофейным портвейном — по горло внутри. Наше черное время не кончится с нами. Нас вода унесет. А оно — над водой Повисит, переждет и вернется с войсками, И никто ему снова не скажет: «Долой[40] !»
Эти стихи, положенные на красивую грустную мелодию, действовали безотказно. Лукашевич вдруг почувствовал, как у него увлажнились глаза. Он поспешно наклонил голову, чтобы никто, не дай Бог, не увидел его слез.
40
Стихи Михаила Щербакова.