Страница 3 из 10
Из сумеречного коридора прихожей Антон Павлович и его странное животное попали наконец в просторное кухонное помещение, где в полном габардиновом кресле сидела полная жена Антона Павловича Людмила Анатольевна Райская, втайне от мужа читавшая Дружинина. Увидев в руках супруги Александра Васильевича, Антон Павлович ничего не сказал, но так сморщился и задрожал подбородками, что Людмила Анатольевна тут же захлопнула «Поленьку» без закладки и занялась завтраком.
Антон Павлович и Мерсью, не пожелав изменнице «Доброго утра», вышли на балкон.
В дверях собачонка обернулась и с удовольствием тявкнула. Людмила Анатольевна выронила диетическое яйцо.
Людмила Анатольевна любила мужа. Любя мужа, Людмила Анатольевна чувствовала свою обязанность читать его. Любовь требовала от нее этих исключительных усилий. Сам муж тоже требовал, чтобы его читали. Часто муж читал вслух. Муж читал хорошо, верно расставляя акценты, напряжение в паузах и изменяя голос при прочтении диалогов.
О чем читал муж, оставалось для Людмилы Анатольевны загадкой.
Читая, Антон Павлович пристально следил за женой тяжелым взглядом левого глаза. Правым глазом Антон Павлович читал.
Когда Антон Павлович читал «свое», нельзя было перебивать его, спрашивать или приподнимать бровь. Заметив приподнятую бровь на лице жены, Антон Павлович мгновенно вспыхивал, отбрасывал рукопись в сторону и пулей вылетал в туалетную комнату. Где запирался, впадал в депрессию и мог промолчать до ужина.
При прочтении Людмила Анатольевна сидела перед мужем, замерев как кролик перед удавом. Смотрела вдаль и, когда голос мужа приобретал трагические оттенки, доставала платок и всхлипывала.
Муж оставался доволен.
В сущности, муж был беззащитен и доверчив, как дитя. Подвержен влиянию магнитных бурь. Вспыльчив, капризен и не уверен в себе. Перемена направления и силы ветра могли довести Антона Павловича до отчаяния. Его обижали критики. Особенно негодяй Добужанский. Молодые нахальные авторы, саблезубые, как свора диких шакалов, мчались вслед Антону Павловичу, стараясь покрепче тяпнуть его за ляжку и отбить загнанную Антоном Павловичем в кювет литературную музу.
Литературная муза, изменчивая, как юная любовница, то бросалась от Антона Павловича Анной Карениной на рельсы, то изменяла мужу с фантасмагористом Лукуменко. То уходила к драматургу Дрозякину с первого этажа.
Соломон Арутюнович Миргрызоев, владелец издательства «Луч-Просвет», холодный расчетливый монстр от книжного бизнеса, питавшийся муками авторов, как Дракула кровью невинных младенцев, издававший Антона Павловича в твердом переплете и с иллюстрациями, давил литературную музу Антона Павловича договорными сроками.
Мымра Куликовская из редакционного отдела «Луч-Просвета» губила музу мужа препинательными знаками. Подрубала музе крылья. И резала Антон Павловича живьем.
Муж возвращался из «Луч-Просвета» мрачнее тучи. Муж говорил: «Выдра Куликовская убила сцену с газонокосилкой. Это конец!» Людмила Анатольевна не помнила, что именно это была за сцена, у мужа было много трагических сцен, связанных с газонокосилками, элеваторами, экскаваторами и эскалаторами. Но она опускала руки или взмахивала ими и произносила: «Боже мой! Антоша! Какой ужас, ни в коем случае не уступай!» Но Антон Павлович обреченно вздыхал, из чего Людмила Анатольевна заключала, что муж уже уступил сцену беспощадной Куликовской.
Они садились напротив друг друга в кабинете мужа, и муж хрипло подрагивавшим, упавшим голосом перечитывал зарезанную Куликовской сцену. Людмила Анатольевна доставала платок и всхлипывала. Выла Мерсью.
После прочтения Людмила Анатольевна бережно прятала убиенную в третий нижний ящик письменного стола Антона Павловича, где, подписанные ровным, четким подчерком Людмилы Анатольевны, хранились в папках все задушенные, зарезанные и обезглавленные кикиморой Куликовской сцены.
Муж оставался доволен.
Людмила Анатольевна вытерла со столешницы разбитое диетическое яйцо и сквозь тонкий тюль колышемой вешним ветерком занавески с нежностью посмотрела в полосатую спину мужа. Антон Павлович плевался. Людмила Анатольевна не одобряла этой привычки мужа, но прощала ему ее.
«В конце концов, кто из нас не без греха? – рассуждала сама с собой Людмила Анатольевна, помешивая в кастрюльке геркулесовую смесь „Неженка“ с изюмом, молоком и корицей. – Ибо сказано: „Пусть первым плюнет нам в лицо тот, кто никогда не плевал нам в спину“…»
Антон Павлович вел один: ноль. Северо-западный ветер налетал порывами, сбивая прицел. Было прохладно. Майский полдень лежал в колодце двора рваными слоями. Солнечные зайцы трепыхались на козырьках подъездов. Качались акации.
Тем временем из тени арки выползла многообещающая тень с большой головой, похожей на раздутый мыльный пузырь серого оттенка. Антон Павлович подобрался, блеснув глазами.
Тень неторопливо вскарабкалась на тротуар и потянулась к первой подъездной тени. Антон Павлович мгновенно произвел свои демонические подсчеты. Учитывая все погодные факторы и скорость передвижения мыльного пузыря, плевать следовало сразу, еще до его появления. Антон Павлович надулся жабой, подался вперед всем телом и – «Тьфу!» – выдав крепкую, достойную голкипера НХЛ подачу, замер над перилами.
Из арки, держа под мышкой зеленого цвета папку с рецензиями и приглашениями на литконференциале с чтением стихов, докладов и банкетом, появился литературный критик Семен Борисович Добужанский.
Семен Борисович шел, обратив гладко выбритое свежее лицо к балконам, в надежде случайно обнаружить в одном из них Антона Павловича Райского. Дело было в том, что Добужанскому случайно оказалось по дороге занести Антону Павловичу приглашение на то самое литконференциале; на конверте был указан адрес, но, к несчастью, не указан подъезд.
Счет сделался два: ноль. Обомлев от неожиданности, оба служителя Мельпомены уставились друг на друга.
Семен Борисович медленно извлек из нагрудного кармана синий платочек и так же медленно утер высокий бровяной лоб.
Антону Павловичу ничего не оставалось, как провалится сквозь землю. Залившись багрянцем, Антон Павлович виновато привстал на цыпочки и приветливо помахал ненавистному критику.
Критик слабо махнул платочком в ответ.
Глава 3
Ступа судьбы
– Спрячь меня, Людочка! Я только что плюнул в Добужанского! – вскричал Антон Павлович, вместе с дуновением весеннего ветерка и птичьим щебетом врываясь в кухонную дверь, и Людмила Анатольевна опять выронила яйцо.
Антон Павлович барахтался, затравленно выглядывая из складок тюля. Белоснежная призрачная занавесь с опаловыми кисточками и легким морозным узором опутала его, как юную невесту фата или болотный туман запоздалого путника. Антон Павлович слепо шарил в морозном узоре руками и хлопал ртом.
Людмила Анатольевна отогнула штору. Меж стиснутых ног мужа скользнула Мерсью и, стараясь тяпнуть себя за кисточку, завертелась пыльным клочком по кухне.
Бордовый Антон Павлович в пару диагональных прыжков пересек кухню, но уже на пороге к спасению был застигнут дверным звонком.
Нежная трель «перелим-тир-ли-ли» остановила писателя. Антон Павлович, дико озираясь, попятился и, сдуваясь щеками, осел в габардиновое кресло. Кресло ухнуло и всхлипнуло. Дружинин не издал ни звука. Мерсью скользнула под холодильник.
Шестикомнатную квартиру Райских оглушила внезапная тишина. Из тишины с неприятным свистом вырывалось дыхание Антона Павловича и журчание туалетного бачка.
Повторное «перелим-тир-ли-ли» ворвалось в квартиру, как выстрел Дантеса в историю мировой литературы или футбольный мяч «Ювентуса» в ворота «Динамо».
Людмила Анатольевна посмотрела на мужа. Муж посмотрел на Людмилу Анатольевну. Их взгляды, скрестившись, стали переговариваться.
Взгляд Людмилы Анатольевны говорил…