Страница 19 из 21
– Открывай, это я, Рамиро.
– Мать, отец, Рамиро у дверей, он жив… – сказал Дамиан Красный, заглядывая в комнату, где спали бабушка и дедушка.
Когда Амалия Хесус вышла из комнаты, Рамиро уже был в доме, так как старший брат открыл ему дверь. Они долго и крепко обнимались. Бабушка зацеловала его. Проснулись сестра и все братья, которые стали обнимать его и дотрагиваться до него, как будто не веря, что он жив.
Дедушка и Дамиан засыпали его вопросами, и Рамиро начал рассказывать всю свою одиссею с тех пор, как простился со своим братом в Аранхуэсе. Младших отправили спать, чтобы они не услышали то, что не должны были знать, но те легли на полу, просунув головы в дверной проем, чтобы попытаться выведать, о чем говорят взрослые.
Бабушка нервничала: пришел ее Рамиро, а у нее даже не было продуктов, чтобы приготовить ему поесть. Она обшарила все закрома, которые у нее имелись на случай крайней необходимости, подумав, что это был хороший момент, чтобы израсходовать их содержимое. Все ее дети собрались вместе. Никто не умер на войне.
Бабушка только зажгла огонь, чтобы приготовить еду, как кто-то постучал в дверь. Воцарилась тишина. Все подскочили. Кто бы это мог быть в такое время? Наверняка кто-то видел Рамиро, и, возможно, за ним уже пришли, чтобы увести…
– Тетя Амалия, тетя Амалия… – откройте дверь, это я, Канделария, жена Хусто, – донесся женский голос с улицы.
– Открой дверь, отец, это твоя золовка, Канделария, жена твоего Хусто, – сказала бабушка.
– Мой Дамиан! Пришел мой Дамиан. Он жив и невредим! – говорила женщина входя.
Она была женой Хусто Фернандеса Красного, брата деда. Ее старший сын, которого тоже звали Дамиан, только что пришел, и женщина хотела разделить эту радость со своей семьей. Она приятно удивилась, встретив только что прибывшего в дом Рамиро. И хотя это было неблагоразумно, Канделярия привела мужа и сына, а также принесла небольшое количество еды, которое смогла найти дома. Вместе с бабушкой они готовили для своих мужчин, радуясь, что по крайней мере их дети вернулись живыми с этой войны.
На следующий день Рамиро показал своему брат Дамиану советский пистолет, который все еще был у него. Они решили спрятать его в другом месте, не там, где закопали остальное оружие. Братья хорошо смазали его маслом и завернули в старые куски ткани и газеты. Ночью Рамиро и Дамиан взяли каждый по пустому кувшину и отправились в Кокон за водой. Прибыв на место, они спрятали кувшины в розмарин и продолжили подниматься вверх по горе. Братья скрылись в темноте ночи и закопали пистолет под кустом эспарто. Затем они вернулись в Кокон, наполнили кувшины водой и возвратились домой. Прошли годы, братья потеряли память, а советский пистолет все еще зарыт в горах под надежной защитой кустов эспарто.
Рамиро был уже больше месяца в Эль-Рольо, когда встретился с солдатским патрулем, идущим из Сеехина. Паренёк нес за спиной вязанку дров с горы и направлялся домой. Сержант попросил у него документы и спросил, что он несет. Не довольствуясь очевидным, он приказал Рамиро снять вязанку дров, чтобы его солдаты переворошили ее. Кто знает, может быть, он так замаскировал оружие. Возвращая юноше документы, сержант сказал…
– Так, так, значит, вы были на фронте… Это свидетельство о возвращении уже бесполезно, потому что вы в своем городке. Вы должны предстать в Сеехине перед Военной комиссией, чтобы получить окончательное одобрение.
– Ну, я думал, что этого уже достаточно…
– Так вот, не достаточно. Скажите мне свое имя и место жительства. Если вы не появитесь в течение трех дней, за вами придут… Понятно?
– Да, да, ясно, – ответил Рамиро, немного нервничая.
На следующий день он предстал в Сеехине перед Военной комиссией, расположенной в господском доме в старой части города. На улице стояли люди, ожидающие своей очереди. Рядом был охраняемый солдатами грузовик, в прицепе которого сидели несколько человек со связанными руками.
Комиссия вела приём на входе в дом, также охраняемом несколькими солдатами. Допросы проводил один лейтенант. Ему помогал сержант, оказавшийся в данном случае тем же самым человеком, который накануне попросил документы у Рамиро. Рядом с ними был Пако Портильщик Девок.
Пако держал бар-таверну, куда наведывались самые разные люди. Он был очень известен в городке, и во время войны никто бы не сказал, что он поддержит восстание, наоборот, ему нравилось общаться с социалистами, коммунистами и республиканцами всех мастей. Однако Пако сразу же стал служить новой власти. Портильщик Девок давал сведения о людях, предстающих перед Комиссией. Военные никого не знали в городке, и им нужен был кто-то, кто был бы знаком с его жителями.
Пако звали Портильщиком Девок, потому что с юности он бахвалился тем, что, как и Дон-Жуан, специализировался на лишении девственности молодых девушек. Затем в баре, будучи тем еще грубияном, он любил говорить:
– Вчера, я протаранил дочь одного мужика из района Кальварио (или в Бульясе, или в Эль-Эспаррагале…)
– Портильщик Девок, однажды кто-нибудь тебя поколотит за твое нахальство…
– Э, следи за языком! Я ведь никого не назвал. Я говорю о грехе, но не называю грешницу.
Когда закончилась война, Пако Портильщик Девок сменил тактику, и ему вздумалось рассказывать о том, что он считал политическими грехами соседей. Когда кто-то приходил в Военную комиссию, он сообщал лейтенанту обо всей подноготной человека или просто вмешивался в разговор:
– Слышь, да ты же состоял в ВСТ[17] еще до войны… К тому ж ты ушел добровольцем.
Подобные заявления были очень опасны. Они могли означать расстрел или долгие годы в тюрьме. Придя, Рамиро с улицы заглянул внутрь и увидел Портильщика Девок, сидящего рядом с лейтенантом… Как же ему не повезло: этот мужик был знаком со всей семьей Рамиро и знал, что он, как и Дамиан, состоял в Объединенной молодежной социалистической организации и несколько раз порывался уйти добровольцем в начале войны. Рамиро думал о том, как скверно все складывается для него, когда на улицу вышел один парень из Сеехина, с которым он был знаком с войны.
– Как дела, Фулхенсьо, ты уже покончил с этим?
– А, Рамиро, это ты… Ну, да, я уже покончил, но мне сказали, чтоб я ждал у двери. Парень уже заканчивал фразу, когда вышел сержант и рукой позвал двух солдат.
– Этого в грузовик… – сказал он, указывая на Фулхенсьо.
– Что? Ведь я ж ничего не сделал. Должно быть это ошибка, черт побери, сержант ошибается, ведь я ничего не сделал…
– Цыц, или я тебе всыплю. В грузовик, и без разговоров мне. Не бойся, на хрен, только поедешь в тюрьму, пока не прояснится пара вопросов. Ежели ты ничего не сделал, ты не должен бояться.
Парень промолчал. Он был бледен от страха и направился в грузовик, не сопротивляясь. Прежде чем посадить его туда, ему связали руки веревкой из эспарто.
Те, кто ждал у двери, были напуганы. Их обуял страх. Никто не хотел входить. Они услышали голос сержанта, который приглашал следующего, но все смотрели друг на друга, и никто не входил.
– Следующий, черт возьми! Мы что здесь будем весь день торчать? Так, солдат, приведите следующего.
Один из солдат, который охранял домину, подошел к группе, схватил первого, кто встретился ему на пути, и, волоча, сопроводил до стола.
– Да ладно, мужик, не бойся, – сказал лейтенант. – Скажите мне ваше имя и в какой организации вы состояли.
– Ну, меня звать Хуан Мария… и я состоял… ну… в… НКТ.
– Как долго? – спросил лейтенант.
– Да с начала войны до 1937 года или около того.
– Нет, нет, нет, нет… этот хочет быть умнее всех, – сказал Пако Портильщик Девок. Насколько я знаю, Хуан Мария, ты состоял в НКТ задолго до начала войны.
– Ну, дело в том что… дело в том… ну, у меня было удостоверение еще раньше, но я не платил взносы, не ходил на собрания и ничем там не занимался. Просто меня обязали вступить в профсоюз, когда я работал на шахтах в Хилико, но, по сути, это не имело никакого значения…
17
ВСТ – Всеобщий союз трудящихся.