Страница 8 из 11
- Ну что? - и непонятно было, то ли это предложение оценить ее красоту, то ли вопрос - зачем звали?
Виктор не мог отвести от нее глаз. Он всегда пытался быть объективным и всегда говорил себе, что не так уж она и красива, волосы слишком черные, подбородок великоват, но сейчас он забыл про все. Он и потом, в течение одиннадцати лет, будет вызывать в памяти именно этот момент. Вся в движении, яркая, радостная... Чересчур лишь было в ней этой радости, вот что.
Косматый взял ее сзади за плечи, сказал ласково:
- Так вот, Паула, жених твой артачится, обещания своего исполнить не хочет. Говорит, не пойду к вам. Что делать будем?
Глаза ее с прежней радостью смотрели поверх Виктора в стену, будто видела она там что-то необычайно интересное. Так слепые иногда смотрят.
- А что делать? Пусть уходит.
- Да нет, так не получится, - мягко возразил Косматый. - Нам женишок твой нужен. Ракета его нужна.
Старинное слово "ракета" Виктор только в книгах встречал. Он никак не мог отделаться от впечатления, что перед ним разыгрывают какой-то очень дешевый спектакль.
- А что больше нужно - ракета или он? - спросила Паула, все так же глядя в стену.
- Да ракета вроде больше нужна.
- А ты его убей, - Паула с наивным удивлением перевела взгляд на Косматого: мол, что ж сам-то не догадался. - Вот и ракета будет.
- Так тоже не пойдет, девочка, - засмеялся Косматый. - Нам с ракетой без него не управиться. Ты уж попробуй его уговорить. А не уговоришь, мы с тобой вот что сделаем.
Косматый как бы задумавшись взглянул на телохранителей.
- Вон мои парни, чем не мужья тебе.
Все они смотрели на Виктора - Косматый, склоненный к Пауле, ехидный, довольный, Паула, она все еще улыбалась приклеенной своей улыбкой, телохранители, - смотрели и ждали чего-то. Виктор только сейчас увидел, что свет в библиотеке красный, даже багровый, и стены красные, и глаза, и лица, и руки. И дышать было трудно.
- Так что, останешься, Панчуга? - крикнул Косматый, но как-то медленно крикнул, словно сквозь вату.
- Я, - сказал Виктор. - Против. Зем... Паула! Пойдем отсюда.
Он посмотрел ей в глаза и увидел в них сочувствие и любовь, да, черт возьми, любовь, ту самую, что вначале, тогда.
- Паула!
- Вик, останься, - попросила она. - Иначе никак.
Потом, много позже, Виктор поймет, что нервозность, почти истерика, которая владела всеми в тот день, шла исключительно от Косматого. Косматый находился тогда в крайней степени возбуждения, и возбуждение это передавалось другим.
- Паула, - властно и зло сказал Косматый, - пойдешь за них, если он не останется?
И она так же властно, с такою же злобой:
- Пойду.
Виктор пошатнулся и деревянным шагом пошел к выходу. Взялся за дверь. И услышал сзади жалобный рыдающий голос Паулы:
- Вик, Вик! Если ты уйдешь... Ну, пожалуйста, Вик!
Потом он будет со стыдом вспоминать, как бросился к ней, как держал ее за плечи, как заглядывал ей в глаза (но уже ни следа той любви, вообще никакого чувства, одна скука), как морщился, как прижимался щекой к ее волосам, как просил ее уйти с ним, просил, не надеясь, просто потому, что не мог не просить, и все это на глазах у Косматого, который ходил рядом и ждал, когда закончится эта бессмысленная горькая сцена.
Будь хоть намек у нее в глазах, Виктор остался бы. Только досада и равнодушие, будто и не было ничего.
Он замолчал посреди слова, оттолкнул ее с силой, отвернулся, побежал к выходу.
9
Омар добрался до поселка, когда Виктор с Молодым уже улетели.
Омар слышал все, о чем говорил Косматый (вокс прижат к уху), уже никаких сомнений, уже все, и в первый раз за долгое-долгое время он вынужден был придумывать на ходу, как вести себя и о чем говорить. Трудно остаться честным, когда ты уже решил что-то сделать и сделаешь наверняка, независимо от того, прав ты или неправ, - тогда не поступок зависит от тебя, но ты от поступка, а честность твоя, в конце концов, подогнана будет к поступку и тем самым убита. Омар никогда не признается себе, что в тот день случились события стыдные и фальшивые.
...На улицах бушевала пыль. Из нее возникали люди, пропадали и появлялись опять, устремлялись за ним, а он вихляющим пеульским шагом быстро шел к дому Косматого. Вокс молчал. Косматый вынырнул вдруг из рыжего молока, в которое превратился мир, он стоял, широко расставив ноги, красный от пыли и холода, и скалил зубы в странной улыбке.
- Ну, вызвал пеулов?
- Нет.
- Так иди вызывай. Сегодня для них много срочной работы.
- Нет. Никакой работы не будет.
...Самое начало и самый конец. Остальное смешалось, и уже не понять, что было до, а что - после.
- ...Ради того, чтобы командовать, ты посылаешь людей на смерть. Не дам!
Как полно в тот день они понимали друг друга, а другие ничего понять не могли.
- Ты мучил нас ненужной работой, ты бил нас, ты вертел нами, как тебе вздумается. Теперь - все!
Омар нарочно сам распалил себя. Он знал, что делал, когда не давал Косматому докончить хоть одну фразу - это было опасно.
- Мы знаем, как ты умеешь говорить. Нет. Хватит с нас твоей болтовни!
А сам обвинял, оскорблял, издевался открыто. Никто никогда не говорил так с Косматым.
И Косматый не выдержал. Выпучил глаза, протянул назад руку:
- Лео, палку! Я тебя, - медленно, с паузами, пристально глядя, - как самую гнусную тварь, как паука ядовитого, в пыль вколочу!
- Ты меня и пальцем не тронешь, ты никого больше не будешь бить. Все, Косматый, все!
Тот огляделся. Многие вокруг смотрели недобро, кое у кого чернели в руках ружья. И Друзья тоже держались за пистолеты. Лео, подражая Косматому, чуть пригнулся и оскалил зубы. Настороженность, ни капли страха.
Косматый вдруг повернулся к Друзьям, поцеловал каждого. (Те стояли, как статуи, следили за остальными. Верные Друзья Косматого. Верные. Молодцы.) И снова к Омару:
- Врешь, Омар. Трону я тебя пальцем. Смотри!
И первый удар по лицу, по глазам ненавистным, палкой...
...Все скрыто под пылью, под временем, под крепким щитом из ложных воспоминаний, который поставили перед собой люди, чтобы не помнить то, о чем не хочется помнить...
...Омар крикнул: "Не трогайте, не убивайте его! Не здесь".