Страница 5 из 123
В 1938 году конструктор был обвинен в подготовке поджога завода №240, на котором строился его самолет. Это также отразилось в романе: ночью в подвале мастера появилась Маргарита и объяснила, что ее мужа срочно вызвали — пожар на заводе! А в предыдущем варианте, написанном до ареста Бартини, мужа просто «вызвали телеграммой». В последней редакции романа, законченной через два года после ареста конструктора, летающей лодки уже нет, а военный самолет, придуманный Римским, назван просто «сверхбыстроходным». Но эпизод с истребителем Булгаков решил оставить: "Тут вдалеке за городом возникла темная точка и стала приближаться с невыносимой быстротой. Два-три мгновения, точка эта сверкнула, начала разрастаться. Явственно послышалось, что всхлипывает и ворчит воздух.
— Эге-ге, — сказал Коровьев, — это, по-видимому, нам хотят намекнуть, что мы излишне задержались здесь. А не разрешите ли мне, мессир, свистнуть еще раз?
— Нет, — ответил Воланд, — не разрешаю. — Он поднял голову, всмотрелся в разрастающуюся с волшебной быстротой точку и добавил: — У него мужественное лицо, он правильно делает свое дело…".
Эти строчки загадочным образом исчезли при подготовке первой публикации: в гранках они были, но в журнале их уже не оказалось.
Бартини также подтверждает свое знакомство с Булгаковым — и делает это весьма своеобразно. Все его проекты имеют однобуквенную маркировку (А-57, С-6, Т-200, М-62 и т. д. Даже ВВА-14 в проектной документации обозначалась как 14М). Но в сравнении с другими советскими авиаконструкторами Роберт Людвигович использовал рекордное количество букв: М, А, С, Т, Е, Р.
6. «СОБЕРИТЕ СВЕДЕНИЯ О ВСЕЙ МОЕЙ ЖИЗНИ»
Тридцать лет назад родилась интересная идея: если найти закономерность в появлении важнейших изобретений и открытий, можно смоделировать оптимальный вариант развития цивилизации. Эта мысль прозвучала на XIII Международном конгрессе историков науки. «Красный барон» предложил другой путь: искать человека. Вот что писал И.Чутко в газете «Московская правда» (1989, №103): «Бартини предположил, что гораздо проще будет построить для начала не модель развития науки и техники, а модель человека, способного развивать науку и технику. Они, талантливые люди, изменяются гораздо медленнее, чем машины, приборы и сооружения, если вообще меняются. Техника XX века неизмеримо сложнее, не сравнима с техникой XIX века, но Эдисон, Королев, Тесла, — да и Кулибин, да и Ломоносов, — явления одного порядка. И если какой-нибудь еще неведомый старатель-одиночка, впервые постучавшийся в двери ВНИИ государственной патентной экспертизы, „проходит“ по такой обобщенной модели, скажем, по набору соответствующих тестов, — передавать его заявку наиболее квалифицированным экспертам на рассмотрение вне очереди».
Мысль Бартини ясна: в массе людей есть индивиды, представляющие особый интерес — «непонятые гении». Выявлять их следует с помощью специальных тестов. И вот что любопытно: всего через год после московского конгресса историков науки И.Чутко напечатал статью о «невидимом самолете» и о его конструкторе Дунаеве. «Дунаев — это Бартини», — признался Игорь Эммануилович. Может быть, барон вел собственный поиск, и настоящей целью статьи было массовое тестирование читателей?
«Соберите сведения о всей моей жизни. Извлеките из этого урок». Эти слова Бартини написал в своем завещании. К кому он обращается? Какой урок может преподать его биография?
На первый взгляд судьба конструктора служит примером удивительного невезения. В стране строили все, что могло мало-мальски летать. С миллионов плакатов суровая летчица вопрошала прохожих: «Что ты сделал для Воздушного флота?» И при такой нужде в аэропланах Бартини довел до серии лишь одну из своих замечательных машин! Остается предположить, что полсотни проектов были «заготовкой рогов и копыт» — прикрытием настоящей работы.
Один из немногих людей, знавших Бартини еще до войны, вспоминал: "Постройка «Сталь-7» продвигалась медленно. После ареста главного конструктора нас без конца таскали к следователю: срыв всех сроков — единственная правда из всего, что «вешали» на Роберта. Что скрывать: в тридцать седьмом году были дни, недели и месяцы даже, когда он необъяснимо охладевал к «семерке». «Выпрягался»… Одно время пропадал у ракетчиков, потом что-то считал и не подходил к телефону. Куда-то уезжал — всегда неожиданно и надолго. Однажды ночью мне пришлось разыскивать Бартини: его срочно вызывали в главк. Нашел… в обсерватории! В другой раз мы шли пешком через центр, и Роберт еле успевал раскланиваться со знакомыми: «писатель…», «академик такой-то…», «художник…».
(Странно: этот человек ничего существенного не рассказал, но несколько раз просил не называть свою фамилию!)
В 50-60-е годы «красного барона» видели в приемной Хрущева и за кулисами МХАТа, на «оттепельных» выставках, в лабораториях и на полигонах. Его идеи шокировали физиков-теоретиков. Ходили слухи о том, что Бартини каким-то образом причастен к космическим делам, к строительству научного центра в Дубне и новосибирского Академгородка. А его участие в создании Баксанской нейтринной обсерватории подтверждают некоторые документы, хранящиеся в архиве Главштаба ВМФ.
«Он был безмерно богат идеями и щедро их раздавал», — писал О.Антонов в предисловии к документальной повести «Красные самолеты». Бартини знал семь языков, еще на двух свободно читал, прекрасно рисовал, играл на фортепьяно писал стихи и держал в памяти чудовищное множество вещей, — порой весьма экзотических. Кажется, не существовало в мире такого вопроса, по которому у него не было бы веского мнения. И что-то неуловимо сдвигалось в жизни — там, где проходил этот красиво стареющий патриций. Барона всегда окружала аура тайны, — она волновала его романтичных коллег, внештатных сотрудников компетентных органов и даже писателей мемуаров — народ крепкий и бывалый. Попав в гравитационное поле Бартини, мемуаристы вдруг обнаруживали, что пишут не про себя, а про свои встречи с Робертом Людвиговичем. Но маска ученого-чудака, бескорыстного сеятеля идей не всем отводила глаза. Некоторые задумывались. Это заставляло барона импровизировать. После выхода книги «Красных самолетов» ее автору довелось испытать немало неприятных минут: люди, хорошо знавшие конструктора, утверждали, что все было совсем не так, Чутко недопонял, исказил… Но как было на самом деле, — об этом все рассказывали по-разному. В шараге, например, барон говорил о побеге из итальянской тюрьмы. («Муссолини дал мне двадцать лет, а Сталин только десять!») Но в лубянском «Деле» это приключение отсутствует. Такого эпизода нет в книге Чутко и в автобиографиях, писавшихся для первых отделов. Несколько разнятся версии о том, как Бартини добирался до СССР: в трюме германского парохода или на палубе, с документами своего русского друга Бориса Иофана. Слышали и про подводную лодку, всплывшую ночью у румынского берега. Неизвестно также, где жил Бартини по приезде в Москву: одним он рассказывал про общежитие Коминтерна на Тверской (бывшая гостиница «Париж»), другим — про «реввоенсоветовское» общежитие в Мерзляковском переулке. А мог ли Бартини, занимавший на флоте инженерные должности, быть комбригом? В «Красных самолетах» это звание упоминается раз десять. Но Бартини ушел в запас в тридцатом году, а воинские звания ввели в тридцать пятом. До того звание определяла должность: комбриг — командир бригады. Зачем нужна была эта путаница?
Над биографией Бартини долгое время работал бывший военпред В.Ключенков. Он слышал рассказы барона о своем детстве, отрочестве и юности, но позднее не смог найти в архивах никаких документальных подтверждений. Еще один биограф-доброволец — В.Казневский — сообщил нам, что Бартини родился не в 1897-м, а на год раньше. Ему рассказал об этом сам Роберт Людвигович. Можно понять причины, заставляющие человека сменить фамилию и национальность, но зачем скрывать возраст? Наша догадка может показаться странной: тем, кого он опасался, были известны лишь время и место его появления на свет. Это косвенно подтверждает И.Чутко: