Вкус запретного плода

— Маш, давай мы от них убежим! Чего мы тут у ихнего камина не видели?

В пристройке, как всегда, прохладно, спокойно и безмятежно. Ничто не напоминает о кипящих снаружи страстях. Обычное жилье молодой семьи: уютно, не слишком роскошно.

Маша зажгла настольную лампу, на цыпочках подошла сперва к одной детской кроватке — Левушка спал, разметавшись, сбросив с себя одеяло, засунув в рот кулачок, потом к другой. Машка (вот во что превратилось библейское Мириям!) тихонько посапывала во сне, точно сытенький медвежонок. Удостоверившись, что с детьми все в порядке, Маша забегала, захлопотала, двигаясь стремительно и бесшумно, чтобы, не дай Бог, не разбудить детей. Заварила чай, извлекла откуда-то конфеты, звякнули о блюдце тонкие фарфоровые чашки.

— Маш, — неожиданно хриплым от волнения шепотом заговорила Марина, — скажи мне, а что тебя-то здесь держит? Ведь ты же вроде бы нормальный человек?

— Кто — я нормальный человек?! — У Маши в притворном изумлении взлетели домиком брови. — Ну, ты уж и скажешь! Надо же, я нормальный человек! И придет же в голову!

— А что же, нет, что ли? Чего в тебе ненормального?

Маша продолжала покатываться со смеху.

— Ой, ну чего выдумала! И придет же в голову! — И вдруг, неожиданно перестав смеяться, спросила у Марины серьезно: — А ты как думаешь, Марина, стал бы нормальный человек в таком бардаке жить?

Марина озадаченно молчала, совершенно сбитая с толку.

— Но послушай, — робко заговорила она после длительного молчания, — послушай, если ты так ко всему этому относишься, зачем ты здесь живешь?

Маша молчала. Марина отметила, насколько Маша сейчас на себя не похожа. Большие, темные, как у Ильи, глаза смотрели на Марину упрямо и мрачно. Губы были плотно сжаты, обычно чувственные и пухлые, они сейчас напоминали тонкую ниточку.

— Муж у меня здесь, — глухо проговорила наконец Маша. — Куда я без него? И дети у нас.

— А вы расписаны? — Марина оказалась не в силах совладать с любопытством, хотя и чувствовала, что не стоит Машу ни о чем сейчас спрашивать.

Маша кивнула, по-прежнему сохраняя угрюмое выражение лица.

— И… и давно?

— Два года уже.

— И вы с самого начала живете здесь?

Маша опять кивнула, изо всех сил стараясь дать понять, что эти расспросы ей неприятны. Марине стало стыдно.

— Прости меня. — Марина робко дотронулась до Машиной руки. — Прости, пожалуйста, я… Я понимаю, что не должна была спрашивать тебя об этом. Не знаю даже, что на меня нашло. Это все мой язык. Вечно я, если начну, потом никак не могу остановиться.

На подоконнике закипел чайник. Маша рывком выдернула из розетки вилку. Лицо ее неожиданно осветилось привычной, доброй улыбкой. Маша наклонилась и поцеловала Марину в нос.

— Отчего же, — сказала она. — Спрашивай. Только все это такие вещи, что их даже самой себе трудно объяснить. Но я все же попробую. — Маша задумчиво запустила обе руки в свои густые и пышные, платинового оттенка, волосы, хорошенько взлохматила их, так что они встали дыбом, небрежно пригладила их взятой со стола щеткой, аккуратно разлила в две чашки темный ароматный чай, вздохнула и начала:

— Ну-у, что тебе сказать? Если с самого начала, то мы с Ильей были знакомы с детства. Дачи у нас рядом стояли. Так что каждое лето всякие там игры в мяч да прогулки к озеру. Сначала просто дружили, а потом лет в пятнадцать закрутился у нас с ним вдруг, ни с того ни с сего, столь бурный роман, столь бурный, что, — тут Маша на секунду запнулась, — закончился этот роман абортом.

— Сколько же тебе тогда было лет?

Маша на мгновение задумалась.

— Семнадцать, наверное, — сказала она неуверенно. — Я теперь и не очень помню, — добавила она, как бы извиняясь. — Потому что, во-первых, это все довольно давно было, а во-вторых… во-вторых, такие вещи всегда стремишься как можно скорей забыть. Да. — Маша задумчиво уставилась вдаль, точно пытаясь разглядеть собственные воспоминания.

— И что же было дальше? — спросила Марина нетерпеливо. — Вы дождались, пока вам исполнится по восемнадцать, и поженились?

— Нет, ну что ты! Довольно долго после этого мы вообще видеть друг друга не могли. Лет пять, наверно, а то и больше.

— Как лет пять?! Так сколько же тебе теперь?!

— Столько же, сколько Илье. И знаешь, Марина, по-моему, это даже не слишком много. Я разве плохо сохранилась?

— Что ты, конечно, нет! — На вид Маше можно было дать максимум лет девятнадцать.

— Ну вот. Через три года после той истории я вышла замуж. Тоже грустная история, спасибо, что хоть без абортов обошлось.

— И долго вы прожили?

— Постой-ка, сейчас я соображу, наверное, года три. Три года и два месяца, если быть точной. Премерзкие были годы, доложу я тебе. Хотя, с точки зрения общепринятой морали, ни той ни другой стороне упрекнуть себя было не в чем. Нет, уж с чем, с чем, а с этим у нас все было в порядке. Но в остальном… Уф-ф! Когда выходили после развода из загса, оба ног под собою не чуяли от радости.

— А Илья что в это время делал?

— Илья, представь себе, тоже времени не терял, тоже успел жениться и развестись, и даже два раза.

— Ух ты! И это за три года?

— Представь себе! Ну а потом мы встретились и…

— И решили пожениться?

— Да не то чтобы… хотя можно, наверное, и так сказать. Ну, в общем, встретились и поняли, что не можем друг без друга жить. Расстроились оба, надо сказать, ужасно. Прямо, можно сказать, до слез. Нет, правда! Сидим оба и ревем. Я переживаю, что жена из меня никакая.

— Из тебя?! — Марина изумленно вскинула брови. — Маш, ты это что, серьезно? На мой взгляд, ты лучшая жена в мире!

— Хм. Сейчас может быть. Но я рассказываю про тогда. А тогда я, видишь ли, картошки толком сварить не умела, яичницу жарила с грехом пополам. Да, правду сказать, первый муж со мною намаялся. При нем мне ничего не хотелось. Я в университете училась, считала себя выше всего этого. Ну да ладно, не об том речь. Одним словом, я ревела, что никогда не смогу стать Илюшке путной женой, а он переживал, что, как бы он меня ни любил, непременно начнет изменять, он, мол, себя слишком хорошо знает и давно потерял надежду измениться… Н-да. — Маша помолчала. — Такой вот у нас был расклад. Ну, думали мы, думали, сто раз расставались и снова сходились, пытались кончать с собой — сперва поодиночке, потом даже вместе пробовали, да как-то все неудачно, решимости у нас не хватало, что ли.

Маша встала и начала собирать чашки. Ее темные, с лиловатым, как у лошадей, отливом глаза блестели в полутьме влажно, точно спелые сливы. По матово-смуглому лицу бродили темные тени от лампы, от фонаря за окном. Маша переставила на заваленный книгами подоконник чайник, подумав, сдвинула его и распахнула окно. Ночная свежесть с ее тысячью сладостных, ни с чем не сравнимых запахов заполнила комнату. В роще за домом запел соловей.

— С полгода это у нас продолжалось.

— И как же закончилось?

— Просто дошло до нас наконец, что по сравнению с таким адом яичницы и измены — полная фигня. К тому же Илья с Денисом познакомился, он ему мозги малость вправил, а потом я залетела… ну, решили рискнуть. Сперва договорились ничем никогда друг друга не попрекать…

— Выходит?

— Как тебе сказать… Нет, конечно! — Маша рассмеялась. — Знаешь, «никогда» — дурацкое слово.

Маша помедлила, сосредоточенно вглядываясь в заоконную темноту, и проговорила с восхищением:

— Ишь, какая луна! — И добавила, словно спохватившись: — Марин, слушай, тащи сюда свою Ксюшку, пора ее кормить наконец. И оставайся у меня ночевать, ладно? А то мне кажется, что Илюшка сегодня сюда не придет.

— Ага! — Марина радостно кивнула и побежала наверх, за ребенком.

Когда они раздевались, Марина обратила внимание на множество белых полосок, исчерчивающих Машин живот. Кожа на них чуть сморщилась, а сами они в темноте слегка светились.

— Что это? — спросила Марина.

— Боевые шрамы, — пошутила Маша. — Ну, растяжки. После беременности. А у тебя ни одной разве нету?