Вкус запретного плода

Вслед за Денисом и Ольгой Марина поднялась на второй этаж, миновала почти весь коридор с его бесчисленными вечно запертыми дверями и наконец оказалась перед самой последней дверью с правой стороны. Эта дверь была не заперта. Ольга просто толкнула ее и вошла.

Комната была похожа на комнаты в студенческих общежитиях. Одна из стен была почти сплошь залеплена фотографиями, среди которых Марина с трудом узнала четверку «Битлз» и Высоцкого. Но больше никого она узнать не смогла, хотя фотографий было очень много — два, не то три десятка. Кроме фотографий, по стенам были развешаны плакатики и таблички, над кроватью прикреплен лист ватмана, на котором большими красными буквами было начертано: «Дадим вселенскому пинку достойный отпор!», а на тумбочке стояла пластмассовая табличка: «Перерыв на обед с 15 до 16». Справа от двери на крюке висела гитара.

Ника спала в стоящей на письменном столе плетеной корзинке. Стол вокруг корзинки был завален детскими вещами: пеленками, распашонками, ползунками. В углу стола, на ворохе пестрых детских тряпочек, спала крыса. Пространство под столом заполнено было пачками с памперсами. В углу у окна стояла этажерка с книгами. Из-под занавески на стене виднелись платья и юбки. Взрослая и детская одежда в беспорядке валялась всюду: на полу, на кровати, на двух стульях. На торчащих кое-где из стен гвоздиках болтались фенечки — бисерные, вязаные, деревянные. На плетеном коврике под кроватью стояли теплые мягкие тапочки, хотя Ольга ходила босиком.

— Ну вот. — Ольга быстро набросила на неубранную кровать пестрое лоскутное покрывало. — Извиняюсь за беспорядок, — сказала она, обращаясь главным образом к Марине, всем своим видом показывая, что вообще-то Марину сюда никто не звал, но раз она сама пришла, а ей что-то не нравится, пусть пеняет на себя.

— Что там у тебя? — нетерпеливо сказал Денис.

Ольга осторожно вынула из корзинки Ничку и начала ее раздевать, точнее, разворачивать на ней бесчисленные пеленки.

— Сколько раз говорил: прекрати ее так заматывать! Сама ты вон как ходишь, а на младенца бедного без слез не взглянешь, что твоя капуста, честное слово! Как же ей не простыть, она потная вся! — Ольга замешкалась, он выудил ребенка из оставшихся тряпочек и, положив себе на колени, начал выслушивать. — Ну вот, — сказал он, резко мотнув головой, так что наушники фонендоскопа выскочили из ушей и послушно опустились на шею. — Как я и думал, ничего нет. Сейчас нарисуем ей йодную сеточку на бронхах, а на ночь сделаешь масляный компресс. Знаешь как, или показать?

— Так если ничего нет, зачем сеточку и компресс?

— Затем. — Денис улыбнулся и легонько щелкнул ее по носу. — Много будешь знать, скоро состаришься. И не заматывай ее так, серьезно тебе говорю. Вообще заканчивай ее пеленать, Алена же выдала тебе одежку.

— Я никак не решусь. — Ольга заметно смутилась.

— Да что тут решаться-то? Ну, мать, я тебя не понимаю совсем. Пятый ведь ребенок!

«Действительно, почему она так не уверена в себе? — удивленно подумала Марина. — Ведь если у тебя пятый ребенок…»

Разбуженная Ничка наконец возмутилась и запищала. Ольга поспешно занялась ею и, похоже, даже не заметила, что Денис ушел.

А Марина осталась. Ей так хотелось погладить Ничку по вздутому маленькому животику, поцеловать в сморщенный лобик, перебрать крошечные пальчики. Ничка похожа была на теплого розовенького паучка. Она таращила мутно-серые глазенки, странно большие на ее крошечном лице. Марина смотрела на ребенка с порога, а Ольга кормила и, казалось, никого, кроме девочки, не замечала. Но вдруг она сказала не оборачиваясь:

— Да заходи ты, что стала в дверях? Садись, в ногах правды нет.

Марина послушно села. Она еще не разобралась, нравится ей тут или нет. Очень все было непривычно, пестро, прямо скажем, не очень чисто.

— Что такое «вселенский пинок»? — спросила она наконец.

— Это когда идешь утром по улице и кто-то тебя толкнул или обругал ни за что. Идешь ты такая толканутая или обруганная, садишься, скажем, в трамвай. И там сама уже не замечаешь, как одного толкнула, другого обругала, а они потом, в свою очередь, кого-то еще — надо же как-то выплеснуть раздражение. И пошло, и поехало. Ты разве никогда не замечала?

— Замечала. — Марина улыбнулась. Слишком все это было знакомо. Как она сама-то не догадалась? — Оля, а как ты сюда попала? — спросила Марина. Это было для нее сейчас основным, животрепещущим вопросом: как сюда попадают?

— Ну как? — Ольга задумалась. — Сначала Денис привез, вроде как в гости. Я тогда только что с мужем разошлась, вся была в растрепанных чувствах. Они меня здесь утешали! Как больную выхаживали. Потом мне самой любопытно показалось, как они все тут живут, как с детьми возятся. Но знаешь, от меня все это далеко тогда было.

— Далеко? Почему далеко? Ведь у тебя тогда уже были свои дети?

— Были, конечно. Только дети мои были от меня далеко.

— Не поняла.

— Были не со мной. Да мне это тогда казалось вполне естественным.

— И где же они были?

— Джейн жила у моей мамы, почти с самого рождения, Ванечка у свекрови, а близнецы первые три года почти сплошь промотались по больницам. Вон сидит, видишь? — Ольга кивнула на крысу. — Мой единственный ребенок. Всю жизнь со мной, почти с самого рождения.

— Ужас какой-то! — вырвалось у Марины.

— Да? — Ольга как-то странно посмотрела на нее. — Наверное, в самом деле ужас. Но, видишь ли, мне тогда так не казалось. Это, наверное, и есть самое ужасное. Я только тогда начала что-то понимать, когда в пятый раз залетела. Я тогда сразу подумала: «А этого ребенка куда?» Аборта я ужасно боялась, куда больше, чем рожать. Я вообще очень боюсь операций. Я думала: а этого куда, к кому? Потом вдруг: а остальных? Остальные у меня где? Ведь мне двадцать четыре года, у меня четверо детей, будет пятый, а я словно бы одна на свете. Черт с ними, с мужиками, но детей я зачем рожала? И если они есть на свете, так почему не со мной? А они? Ведь у каждого из них есть сестры и братья, а они друг с другом почти незнакомы, и получается, что каждый из них тоже один и тоже сам по себе. Совершенно непонятно, зачем тогда все это. А жизнь идет. Дурацкая какая-то жизнь! — Ольга вдруг словно опомнилась и испуганно посмотрела на Марину. — Ой, зачем только я тебе все это рассказываю? У тебя и своих забот по горло.

— Да нет, что ты, говори, пожалуйста, мне это очень важно.

— Правда? — Ольга с сомнением посмотрела на нее.

— Конечно.

— Ну хорошо, коли так. — Ольга положила Нику на кровать и не спеша снова запеленала, Марина обратила внимание, что указанием Дениса Ольга по-прежнему пренебрегла.

— А твой муж где сейчас?

— Откуда я знаю? — Ольга пожала плечами.

— Но… Ведь он же отец твоих детей. Вы разве не общаетесь, хотя бы по этому поводу? Его не интересует, что с ними?

— Отец… Отец он только Ванечке. И с тех пор, как год назад я забрала Ванечку у его мамы, со скандалом, между прочим, он, муж я имею в виду, так ни разу и не проявился. Его можно понять, он считает меня сумасшедшей и не хочет видеть, что я тут творю с его сыном.

— А остальные? У них разные отцы? Ой, извини, пожалуйста, забудь, что я это спросила. — Марине стало неловко за свое бессовестное любопытство. Но Ольга сама с ней заговорила, а ситуация казалась настолько необычной, что не спросить Марина просто не смогла.

— Можно и так сказать. — Похоже было, что Ольге частенько приходится отвечать на этот вопрос, и поэтому она уже привыкла. — Видишь ли, кто отец близнецов, я, например, просто не знаю. Про отца Джейн, по крайней мере, догадываюсь. Ну, отца Нички ты видела, это Илья. Мог быть и Денис, но не сложилось.

Ольга искоса глянула на Марину. Та сидела ошеломленная, широко раскрыв свои большие голубовато-зеленые глаза. «Аквамарин, — подумала Ольга. — Так, кажется, называется этот цвет. Аквамарин. Боже, что она натворит еще, эта девочка с такими глазами? С такими глазами я давно отсюда убежала бы. Недаром она их все время закрывает! А мне что за дело? Я-то в конце концов убегу. Убегу ведь!» И Ольга на секунду крепко-крепко зажмурилась, словно бы закрывая глаза от самой себя. Вслух же она сказала: