Страница 16 из 33
– Наталья Юрьевна, сможете мне документы по нашему храму завезти сегодня часам к десяти? – спросил ее отец Василий. Под нашим храмом он подразумевал Свято-Иннокентьевскую церковь, где был настоятелем. До революции там находилось Духовное училище, а два года назад эти помещения вернули епархии. На первом этаже расположилась иконная лавка, склад и трапезная, на втором, в бывших классах училища, занималась воскресная школа; на том же этаже был и собственно храм. А на первом этаже, кроме прочего, была комната, в которой жил отец Василий и которую он сам предпочитал именовать кельей.
Наталья Юрьевна выдохнула не без некоторого демонстративного недовольства:
– Смогу…
– Очень хорошо! – ответил отец Василий и направился к выходу из Епархиального управления.
«Жалко ему, видите ли! – мысленно рассуждал он, шагая по двору Свято-Воскресенского храма к своему микроавтобусу (или, если угодно, микроавтобусу Свято-Иннокентьевской церкви). – А мне не жалко? И мне жалко, человек, что правда – то правда, недурной… Но смущение от его действий вышло большое. Понятно, что не мне его грехи судить, но тут – смущение пошло. Авторитет Церкви страдает! Честь Имени Христова!» – с этими мыслями он уселся за руль, пристегнулся (он всегда пристегивался: «мы повинуемся властям и законы не нарушаем!») и легонько нажал на газ. Микроавтобус плавно соскользнул на проезжую часть, и неспешно – опять же, в полном соответствии с установленным скоростным режимом – покатился к центру Мангазейска.
«Грехи его – дело не мое, а вот смущение – это уже мое дело. Как благочинного. Его надо прекращать – стало быть, прекратим», – мысленно резюмировал он, подавив начавшее было шевелиться в душе сомнение.
Это качество – умение подавлять сомнения – было едва ли не самым важным в не слишком многогранной натуре отца Василия.
В свое время оно помогало ему решать немало непростых вопросов в жизни, начиная еще со школьной скамьи. И далее – в Киевском высшем танковом инженерном училище, по окончании которого он получил погоны лейтенанта, на воинской службе и вот теперь – в священном сане. Что до лейтенантских погон, то появились они на его плечах в самом конце 70-х годов, то есть, естественно, в СССР. Сколько-нибудь серьезных связей у молодого лейтенанта Васильева не было, и потому на службу его определили в Восточную Сибирь, в Мангазейскую область, в один из множества безчисленных гарнизонов, долженствовавших охранять покой советских граждан от посягательств маоистского Китая.
Гарнизонная жизнь вдалеке от всех крупных городов (Мангазейск таковым не был, да и до него нужно было добираться автомобилем не менее двух часов) давала замечательные возможности для умственной и нравственной деградации. Взаимодействие с замордованной солдатской массой, основанное на использовании садистической иерархии с дедами во главе, один и тот же «узкий круг ограниченных офицеров», их жены, в массе своей тоже не отличающиеся широтой в чем бы то ни было, кроме талии, и все это – в воинской части, одиноко стоящей посреди степи… Изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Отпуск, даже продолжительный, даже когда удавалось съездить на какой-нибудь курорт, не мог разрушить эту давящую монотонность бытия.
На разных людей она действовала по-разному. Некоторые держались неплохо, исправно тянули служебную лямку и самостоятельно обустраивали свой досуг – разные рыбалки и охоты, увлечение фотографией и т. п. Все вместе это позволяло если не остаться человеком, то, как говорили в военном кругу, «не потерять человеческий облик». На противоположном полюсе находился собиравший все мыслимые и немыслимые выговоры и взыскания «контингент». К службе в этом кругу относились равнодушно, главным развлечением было обильное употребление спиртосодержащих жидкостей и различные подвиги, совершенные на почве такового регулярного употребления. Помимо пьянства, была также какая-нибудь рыбалка (впрочем, практически всегда начинавшаяся, продолжавшаяся и заканчивавшаяся попойкой), а определенная часть офицерского состава додумывалась до вещей и вовсе экзотических. Например, до группового секса и прочих развлечений подобного рода. Для советских гарнизонов это было явление не то чтобы очень типичное, но встречалось оно гораздо чаще, чем об этом думали многие совсем уж простые смертные в СССР. Воинская часть с длинным номером, в которой служил будущий благочинный, относилась к числу тех, где подобные вещи встречались. Что же касается супружеских измен и вообще «похождений на стороне», то это всеми, включая даже руководство местной партийной ячейки, воспринималось как норма. Без этого обойтись было никак нельзя, ибо о чем же тогда говорить в офицерской компании за рюмкой водки во время очередного обмывания звания или, скажем, на 23 февраля?..
Василий Васильевич Васильев никогда не был идеальным советским офицером, по крайней мере в глазах своего начальства. Все его командиры полагали, что он «звезд с неба не хватает». Да он и сам к этому особо не стремился; но, не хватая звезд, чего другого он тоже не выхватывал. Служил ровно, без взлетов и падений, благодарности случались нечасто, но и без выговоров удавалось обходиться. Начальство ценило его как исполнительного, хотя и не особо умелого командира. С товарищами по службе ладил, но не всегда и не со всеми. В общем, «все как у всех». Этой же формулой можно было описать и его личную жизнь. Женат он был то ли на хохлушке, то ли на русской киевлянке, которую встретил еще в период обучения в училище. Жили не то чтобы совсем душа в душу, но костей друг другу не ломали и синяков не ставили (по крайней мере жена), родили двух детей – мальчиков. Водкой и похождениями на стороне Васильев не брезговал, но до пьянства или групповухи не опускался. Жена, понятно, была недовольна, но считала, что все это, так или иначе, укладывается в некую норму. И жена, и муж были уверены: по советским меркам им повезло. Повезло со службой – офицерские погоны давали хоть и не запредельный, но и не нищенский заработок, к тому же был паек, какие-то льготы, уважение в обществе. Да, жизнь в гарнизоне – скучная жизнь, но, с другой стороны, природа, простор, чистый воздух, детям, опять же, хорошо… (Хорошо ли им – никто не спрашивал, да и едва ли они могли дать разумный ответ, хотя бы потому, что сравнивать им эту жизнь было не с чем; по умолчанию же считалось аксиомой, что детям в гарнизоне, стоящем посреди степей, привольно и раздольно.) Логика жены была проста и сурова: муж выпивает иногда? Так ведь он не алкоголик, а иной раз и можно. Да и кто не выпивает? На стороне погуливает? Так ведь, может, и не погуливает он нигде, сплетни одни, завидуют бабы, вот и наговаривают. Да и кто из мужиков на сторону не хаживал? Из семьи ведь не уходит. Опять же, повышение скоро ему должно выйти по службе, звезду на погоны должны накинуть… В общем, как не крути, а выходило хорошо.
С осознанием чего и жили. Приблизительно до конца 1980-х годов, когда советский мир стал стремительно рушиться.
Понятно, что уже самое позднее году к 1986-му официальную советскую абракадабру совсем всерьез воспринимали либо дети, либо пенсионеры и сумасшедшие (последние две категории, впрочем, часто перетекали одна в другую). Но не воспринимать всерьез – это отнюдь не значило не воспринимать вовсе. Да, митинги 7-го ноября и 1-го мая, неизменные построения в колонны, авральное рисование никому не нужных плакатов и транспарантов, политзанятия, заседания и многие другие способы советского времяпрепровождения достали уже приблизительно всех. Но при этом во многих, очень многих головах сохранялось сознание того, что СССР, партия, советское правительство – это данность, такая же, как восход солнца, небо над головой и земля под ногами. Это не хорошо или плохо, это – часть жизни. И лишиться этого – это значит провалиться в какую-то бездну, в которой жизни быть попросту не может.
И вот эта бездна стала разверзаться. Вдруг стали выясняться удивительнейшие для советского человека подробности. Оказалось, что никакой «новой советской общности» не существует, а на территории СССР проживают все те же народы, которые жили и семьдесят пять лет назад. И теперь вчерашние советские люди готовы друг друга расстреливать и резать, лишь бы добыть себе свои национальные государства. Внезапно выяснилось, что это не СССР богатый, а западные трудящиеся – нищие, а строго наоборот. Что Церковь – это как минимум неплохо, а Ленин – это, очень возможно, даже и нехорошо… И многое, очень многое другое, от чего мозги советских трудящихся стали закипать и свистеть, как забытый на плите чайник…