Амадей

Лотос. Восемь лепестков. Внутри круга. И ещё круг со сложным фантазийным узором, что-то вроде луковиц... что-то такое... И непременно чередовать - то один круг, то другой. А можно и по два кряду... Можно... Даже нужно...

"Жертва", - и Амадей утонул в гармонии хора. Если это жертва, то приношу её без промедления, без страдания, без сожаления! Во славу Творца, во славу творения, к подножию мира - моя жертва! Вам! Вам всем: в успокоение, в наслаждение, во имя жизни - моя жертва... Пусть будет так...

Мотив флора. Листья, стебли, цветы, букеты. Кустарник, чащоба, дубрава - газон... Ландыш в скромной вазочке на столе...

Пот струился по лицу. Юноша обтёрся дрожащей рукой, вздохнул судорожно, с подвыванием...

И тут заиграл гимн! "Санктус! Святой! Санктус!" Гимн поём!.. И тут же следом - "Благословенный", - восторга чуть меньше, но, сколько непоколебимой уверенности! Голоса хора утверждали Господа, вдохновенно говорили о Всевышнем в полифонии, открывали сокровенное. И Амадей верил всем существом своим...

Лихорадочно - тут сложный готический орнамент с ликами ангелов, кентаврами, всадниками, единорогами... Он видел такой в сборнике, в разделе "Средневековая Германия". Орнамент, трудный в исполнении, но очень красивый...

Зазвучал "Агнец Божий", и Амадей восстал! Вновь родился. Преображённый. Обновлённый. Готовый принять и отдать. Создать и потерять. Полюбить и умереть...

Романтический стиль. Полукружья, как символы восходящего солнца. Концентрические, как знак неизбежности восхода день за днём. И птицы между ними, воспевающие зарю...

"Свет вечный", "Покой вечный". Две тему слились в одну. Как ласковая волна! Музыка уносила его от всего бренного, ненужного, и всё это, совершенно лишнее, опадало сейчас как песок... Как пыль, как прах... Он плыл, скользил, растворялся. Мелодия баюкала и поддерживала... Благодарю тебя, Амадеус! Любимец Бога!..

Пожалуй, в стиле ренессанс. Сложные вензеля, затянутые в тугую спираль. Символ развития, как говорилось в потрёпанном справочнике.

Игла старенькой "Ригонды" вжикнула и поплыла к центру пластинки. Музыка стихла. Амадей поставил кубок на стол и откинулся в кресле.

Теперь он видел будущую Чашу всю, какой она должна быть. Выпукло, почти осязаемо.

Посидел немного, восстанавливая дыхание, и перешёл к станку. Добыть списанную бормашину было большой удачей, помог старый знакомый отца. Теперь он мог работать с хрусталём дома.

Юноша взял наконечник, похожий на гигантский блестящий карандаш. Мягко клацнул замок, и вот уже наконечник присоединён к "рукаву". Цанговый зажим жадно захватил фрезу. Новый набор мастер положил поближе, чтоб был под рукой.

Щелчок клавиши, и электромотор натужно заурчал. Амадей вдавил педаль привода, та как всегда заедала, и пришлось давить ещё и ещё раз, пока, наконец, не произошёл контакт. В проводе искрило, но гибкий вал уже крутился бешено, передавая вращение фрезе. Амадей потянулся к кубку.

Он работал всю ночь, и половину следующего дня. Забыв про сон и пищу. В тот миг, когда куратор покидал кабинет директора Нифонтова, двенадцать строчек орнамента украсили хрустальную поверхность.

Кубок стал Чашей.

Радость переполняла юношу. Ничего похожего у него ещё не получалось! Нужно позвонить Учителю... Он всегда радуется успехам Амадея... И ещё Ёшка! Как раз и телефон там! Бегом!..

Хлопнула дверь, лёгкая долговязая фигура стрелой промчалась по щербатой лестнице, выскочила из подъезда. Парень легко перескочил сугроб у обочины. Впереди виднелась проходная, похожая на собачью конуру.

Он ворвался и захлебнулся:

- Ёшка, Ёшка! Я расписал кубок! Ты оценишь - такой красоты ещё не знал свет! Дай телефон, надо позвонить Учителю... Извини, он увидит первым, но ты, конечно, вторым...

Бывший художник, а ныне сторож никому ненужного склада, протянул тяжёлую эбонитовую трубку:

- Да без вопросов, парень, звони, коль надо...

Нифонтов курил папиросу за папиросой, стараясь заглушить сладковатый дух чужих сигарет, страхи и сомнения. И надежды, потому что век Хранителя долог, но длится ровно столько, сколько выполняет он свою функцию.

Во все времена рядом с гением, будь то человек науки или искусства, неотлучно находился незримый страж. Берёг: гения - от необдуманных поступков и от самого себя, прочих людей - от непредвиденных последствий его творений, открытий, изобретений. Когда-то это получалось лучше, когда-то - хуже...

Но приходит день и час, и каждый Хранитель слагает с себя обязанности. Конклав пришлёт приемника, тот перехватит дела, заботы, подопечных, а отслуживший страж уйдёт. Его ждёт короткая старость, очень короткая, и быстрое угасание. Такова логика жизни.

Нифонтов чувствовал - подходит его время. Но нельзя уходить с долгами. Да и пока приемник освоится... И сейчас он мучительно искал выход - как быть с Амадеем? Сколько Карманникову понадобится времени?

По расчётам Хранителя - два-три дня. Потом его надо будет отдать куратору. Вместе с Чашей. ГБ сможет спрятать ценного кадра, достаточно объяснить, что глубинную связь с артефактом имеет только он, и, значит управляться с Чашей тоже ему.

С властью приходилось сотрудничать. Прав был "Штирлиц" - от Бокия ещё, с двадцать первого. И много ранее. Придерживаться основного принципа Хранителей - служение людям, - не всегда удавалось собственными силами. И приходилось привлекать людей в камзолах и сюртуках, мундирах и гимнастёрках...

У него от силы два дня, рассчитывать на большее - преступное легкомыслие...

Звонок прозвучал в тишине кабинета нервно и отрывисто.

- Нифонтов у аппарата...

- Учитель! Я расписал кубок! - забился в динамике взволнованный радостный голос Карманникова. - Это чудо, Учитель! Вы должны его увидеть!..

- Подожди, Амадей. Успокойся... Что ты там расписал?

- Кубок! У меня был такой... ещё отец подарил... Говорил, распишешь, когда выучишься, а я уже! То есть расписал уже! Это чудо! Он стал как чаша, я таких и не видел никогда!..

Вот и замкнулась связь времён. Он-то думал, есть ещё хотя бы пара дней. Оказалось - нет. Нету у него этих двух дней. Чаша явилась в мир...

- Амадей, успокойся! И слушай меня внимательно. Я сегодня приду к тебе, вечером. Посмотрю кубок, и мы с тобой всё обсудим. Ты откуда звонишь? Ага... Возвращайся домой, и будь там. Никуда не уходи, я подъеду...

Нифонтов осторожно положил трубку. Несколько часов у него ещё есть. Нужно...

И тут за окном запела труба. Звук рванулся, будто молния ударила с земли в небо. Нифонтов не поверил ушам, кинулся к окну. Качнулся под ногами добротный паркет уютного надёжного кабинета.

На другой стороне улицы красовался ряженый. В мороз - какая-то дикая цветастая рубаха нараспашку, зелёные шаровары, заправленные в красные сапоги. На голове дурацкий колпак. Стоял, и играл на золотой трубе. Мелодия лилась широко и вольно, на чистой высокой ноте.

Ну да, да... Техничка ж говорила утром - новое кафе напротив, открытие, рекламная акция. Что-то в русском стиле. Так, наверное, устроители представляют себе народного музыканта, скомороха. Но разве Хранителя обманешь?

Он отлично помнил, как когда-то, на узкой полутёмной улочке Венской окраины, точно так же играли на трубе. В сытой благополучной Вене, утопающей в вальсах, наполненной звучанием струнных квартетов и звоном клавесинов, собравшей под своим крылом лучших музыкантов Европы - играл на трубе нищий бродяга. На такой же точно золотой трубе. И даже мелодия похожа...

А на завтра он узнал, что Вольфганг получил заказ.

Реквием, в том виде, в котором его писал Моцарт, мог стать оружием сам по себе. Жизнь великого композитора подходила к концу, но напоследок он готов был выплеснуть в мир мощнейший заряд нерастраченной творческой энергии. И тут появился Посланник. Официально считалось - от графа Франца фон Вильзег цу Штуппах, но в Конклаве знали, что за этим громким именем стоят "золотые".