Вторая чеченская

Макка плачет, но женщины уже спешат дальше:

– 16 февраля со стороны воинской части взяли да обстреляли в который раз школу – прямо около двух часов дня.

Махкетинская сельская школа, к несчастью, расположена в прямой видимости – через поле от палаток воинской части. Родители побежали в часть. Им сказали: не знаем, кто стрелял, не мы, снаряды – залетные…

Глава администрации селения Махкеты – Абдулла Эльбуздукаев – производит впечатление навсегда испуганного и сломленного человека. Хотя в прошлом Абдулла – народный судья в Веденском районе. Он признается, что ничего не может сделать для своих односельчан. Абсолютно ничего. И панически боится военных, которые считают его пособником боевиков, а значит, пристрелят, когда им захочется. В результате родители решили детей в школу не пускать, тем более что школа – одно название, дети ходят туда пообщаться, а уроков совсем нет.

Малика Юнусова молодая, но уже седая. Ее история недавно потрясла махкетинцев, и без того потрясенных.

Малика – сельская медсестра. Она готова всегда оказать помощь раненым и больным, хотя в больнице уже несколько лет не платят зарплату. В ночь с 10 на 11 февраля 2000 года бомба попала в ее дом. Разрушения оказались стопроцентными. Погиб весь скот – а тут если чем и живут, то тем, что держат коров. Сгорели все хозяйственные постройки. У семьи остались галоши и то, во что были одеты.

За минувшее лето Юнусовы построили сарай, а односельчане подарили корову. Но 15 декабря около восьми вечера опять был обстрел. Юнусовы пошли в подвал к соседям, а снаряд попал в их новый сарай. Начался пожар. Саид-Али, муж Малики, выскочил тушить и спасти корову. Его обдало осколками.

Всю ночь Саид-Али пролежал без сознания у соседей на полу – продолжались обстрелы. Рано утром Малика бросилась в часть: если есть вертолет, можно ли отправить мужа? Вы ведь виноваты!… Ее долго мурыжили, в конце концов отказали, но обещали созвониться с госпиталем в Ханкале: везите сами. Соседи нашли машину, повезли. Но в Ханкале сказали: ранение тяжелое, надо добираться до госпиталя в Моздоке.

Добрались. А там нейрохирург ей говорит: если ваш муж был бы боевиком или военнослужащим, я бы оказал ему помощь как стороне военного конфликта. Если он просто мирный житель – не имею права, только за деньги. Платите 40 тысяч рублей наличными прямо сейчас, тогда начну оперировать.

Денег не было, и Малика увидела, как раненого Са-ида-Али вывезли из операционной в коридор. Ее пустили к телефону: звоните тем, кто может принести деньги.

–Мне некому звонить… – заплакала Малика. И нейрохирург ответил:

– Звони Путину.

Малика спросила:

–А если бы меня сейчас не было рядом, у кого бы ты просил деньги?

Врач ответил:

–Не просил бы… Просто отправил в морг. Малика бросилась искать машину.

По счастью, водитель согласился бесплатно довезти ее и Сайда-Али до Аргуна. Там познакомил с теми, кто довез до Грозного, до 9-й горбольницы. Все это – с блокпостами, с остановками в темное время суток.

В 9-й больнице Сайда-Али наконец-то прооперировали – уже когда истекли третьи сутки после проникающего черепно-мозгового ранения. Муж Малики прожил еще месяц. Его не смогли спасти от сепсиса – врачи объяснили, что операция слишком запоздала.

Окрепнув духом после похорон, Малика отправилась в Ведено к военному прокурору. Но тот отказался принять заявление. Вскоре после поездки в Ведено Малику нашли в селе военные из части – значит, прокурор им сообщил о ее жалобе, – и объяснили: первые снаряды – по сараю – выпустили не они, а кто это сделал, они не знают. Позже стреляли уже они, потому что увидели большой костер в темное время суток и бегающего вокруг человека…

Малика развела руками: конечно, костер, ведь пожар начался, и муж действительно бегал по двору, пытаясь спасти горящую корову… Военные ушли, а Малика подумала: хорошо, что не застрелили… Людям в погонах тут1 нечего бояться и некого стесняться. В Веденском районе до сих пор нет ни суда, ни следствия – в зоне этого не требуется. Только иррациональный беспредел, и виноват всегда тот, кто просто подвернулся под руку. Как муж Малики, спасавший корову. Сегодня у Малики нет ни мужа, ни жилья, с тремя детьми живет она где придется. Есть нечего, одеться не во что… И Малика умоляет: помогите уехать – куда угодно:

–Люди говорят, в Ингушетии новый лагерь для беженцев построили. Я прошу, устройте туда. Хуже не будет. Мне хоть чеченский закон, хоть русский, хоть корейский, хоть японский – главное, чтобы был какой-то закон. И поесть бы…

–Я не могу тут больше оставаться, – поскуливает Тоита – мать, скрывающая имя собственного ребенка и уже жалеющая, что так его назвала. И затыкает вялым соском ротик хнычущему Джохару.

И, как эхо, то же самое вторят другие вдовы и жены Сельментаузена, Махкетов, Товзени, Хоттуни:

– Мы не видели врачей уже несколько лет… Мы погибаем. Нам нечего есть. Нечем топить печку… Дайте отдохнуть от бомбежек… Солдаты забирают последнее. Измучили нас.

Национальная ликвидация

Июль 2001-го. Мы встречаемся с Айной, будто она – разведчик-нелегал, а я – связной из центра. С предосторожностями, достойными шпионского триллера. Айна пробиралась к месту нашего свидания тайными тропами, путая маршруты и никак не афишируя, даже перед своими соседями, куда и зачем отправляется. Но вот беда, мы с Айной – никакие не подпольщики и нам вообще противно положение, в которое нас поставила власть. Ведь всего-то: Айна – вдова из Махкетов, а я – журналист, желающий знать, почему уже несколько месяцев подряд Махкеты оцеплены и изолированы от внешнего мира.

–А вы знаете, только что убит тот самый водитель, который отважился доехать тогда, в феврале, до Шали, чтобы сообщить за пределы Чечни о вашем аресте. Его отговаривали, а он сказал: «Надо спасать человека».

–Как убит?

–Подъехали военные, спросили имя и расстреляли в упор. Это было 30 июня. Звали его Имран.

Значит, я живу ценой жизни Имрана?

– Но ведь то, что именно Имран поехал тогда в Шали, знали только в селе? Ваши люди. Значит, кто-то из них донес военным?

–Конечно. У нас теперь столько стукачей, что не знаем, как быть. Федералы развращают наших людей, платят им – за смерть соседей. Я сама, идя на эту встречу, больше всего боялась стукачей, не федералов. Военные приходят в села по их наводкам. Правда, спустя какое-то время они же их и уничтожают… Помните в Сель-ментаузене старый дом, куда мы ходили, чтобы встретиться с четырьмя мужчинами, только что выкупленными из ям на территории 45-го полка?

Отлично помню. Дом был совсем бедный. Семья ютилась в одной узенькой комнатушке с примитивной печкой, которую только и могла протопить собранным на подступах к лесу хворостом. Маленькие дети жались тогда к матери и с ужасом смотрели на гостью, обличьем похожую на людей, которые как-то забрали их отца, после чего он вернулся домой весь избитый и больной.

Сам же хозяин дома оказался веселым остроумным человеком одного со мной года рождения. Он совсем не жаловался на пытавших его федералов, чем и удивил меня. Он смеялся над ними… Говорил, растирая раздробленные пассатижами пальцы: «Несчастные… Придется же за все отвечать перед Богом. Какая разница, что мы называем его Аллахом…»

– И его убили, – тихо произносит Айна. – Пришли, забрали, где-то расстреляли, а труп выбросили на дорогу. Никто в селе не сомневается, почему так произошло: потому что он рассказал вам о пытках. Мы решили попросить вас даже сейчас не называть его имени. Нигде. Чтобы семья выжила.

– А помните того черноволосого парня, что тогда сидел на самодельном топчане рядом с хозяином?

–Конечно. Тоже очень смешливый был. Который еще успокаивал…

– Да-да, он вам все говорил: «Да не расстраивайтесь так! Чечены – мы живучие. Вот меня никакая зараза не берет».

– Это он так ответил на вопрос, снятся ли ему по ночам пытки, через которые прошел…