Страница 8 из 11
Утро. Пробуждение и смена часовых. Плотно стал в углу небольшой, ощетинившийся смоляно-черными усами. Вероятно, мадьяр. Лежать как будто неприлично. Я подобрал свое одеяло и стал ходить, разминаясь. Шаг, два, три — назад. Шаг, два, три — назад. Перед окном. В него видны стена и окна, закрашенные белым. Опять я мучаюсь вопросами я пугаюсь в паутине невероятных предположений. Но, начинаю думать, ведь и выбор возможностей безграничен? И он предоставлен случайности. И если одной из них угодно было привести меня сюда, то почему другой не углубить, не растянуть сцепление событий до последнего звена? Но о себе серьезно думать в этом смысле я не мог, а за Сережу и других мне было страшно…
— Котелка у вас нет? — спросил у меня вошедший красноармеец с добродушием завхоза. — Ну, я вам в своем принесу.
Это было весьма кстати. Мне очень хотелось пить и есть. И он, действительно, принес горячий кофе, паек хлеба и, что меня совсем очаровало, — сахар! Завернутый, как заворачивают в аптеках порошки. Мы, видимо, считались на красноармейском положении.
Я еще не успел допить своей порции, как новый человек отворил дверь. Поглядел в бумажку, потом спросил мою фамилию.
— Имя, отчество, — следил он по записке, — собирайтесь с вещами.
Какие у меня сборы! Одеяло под мышку, и я готов. Опять коридоры, теперь не такие глухие, словно проснувшиеся, прибравшие свою ночную тайну. Лестницы с часовыми и комендантская. Там много народу — выходят, входят. Сопровождающий подвел меня к столу.
— Подпишитесь, — сунул мне бланк комендант.
Читаю — подписка о невыезде из города. Ого! Весело запрыгало перо…
— Пропустить его!
И я, прижимая к себе одеяло, свободно переступаю роковой порог Чека…
Свежий утренний холодок. Серое небо и хлопья снега нежно льнут к горячему лицу. Какая-то старушка у подъезда расплывается в счастливую улыбку:
— Освободили, знать? Спаси тебя….
Ах, с каким съедающим нетерпением шагал я к музею! Вот и знакомая дверь — уже отперта. Значит, кто-то остался на свободе и мог распорядиться… Первым встретил меня татарчонок, и тотчас же мордашка его с оттопыренными ушами округлилась, как блин, и засверкала зубами.
Дальше Букин. Старик от радостной неожиданности даже побежал мне навстречу. Торжественно поцеловал и долго тряс руку.
— В чем дело, в чем дело? — допытывался он.
— Кто еще арестован? — спросил я.
— Сережа. А разве его не освободили с вами?
— Не знаю.
— Идите наверх, там Инна. Расскажите…
Инна, взвизгнув, бросилась мне на шею. Потом тревожно спохватилась:
— А Сережа?
— Ничего не знаю…
У Инны ужасный вид. Должно быть, она не спала всю ночь: лицо посерело, черные тени под глазами. Дрожит от беспокойства.
— У нас был обыск, еще с вечера. Все перерыли, пересмотрели. Спрашивали тот проклятый вчерашний ключ… Бедный братишка… за что его?
Я рассказал, как ночью видел Сергея. Умолчал только, что он был в подвале.
Но расспрос о ключе уже говорил многое. Значит, кто-то воспользовался потерей ключа, чтобы скомпрометировать Сергея, может быть, сочинить на этой почве какую-нибудь небылицу. Но кто мог это сделать? Очевидно, тот, кто хорошо знал нашу повседневную жизнь. Здесь пришлось применять метод исключения. Я — этого не делал, Инна, конечно, тоже. От старого Букина такого доноса я ждать не мог. Слишком он был порядочный человек. Оставалось одно: либо наш татарчонок, по-ребячески разболтав и прикрасив вчерашнее происшествие, дал материал какому-нибудь досужему шептуну, либо виной всего был Жабрин. И последнее было вернее.
— Ух, какой гад, — даже заскрипела зубами Инна, — но, милый Морозочка, если это он, то зачем все это? Чем Сергей помешал?
Это и для меня было загадкой. А, может быть, основной причиной были политические подозрения? Ведь недаром же следователь спрашивал — не офицер ли Сергей. Может быть, его злополучно путают с каким-то белогвардейцем Киряковым, и тогда версия о доносе Жабрина теряет свою убедительность. Надо было что-то предпринимать. Я посоветовал Инне отнести Сергею в Чека передачу, а сам решил отправиться в Губоно и там позондировать почву.
Навстречу по лестнице бежал через три ступеньки Жабрин. От татарчонка он уже узнал о моем освобождении.
— Поздравляю, поздравляю, — задыхался он и смеялся, и сочувственно ахал, и даже рукой к моему плечу прикоснулся, словно убедиться хотел, что это действительно я, а не призрак.
«Неужели он? — думал я. — Как трудно поверить…»
— А… Сергей Васильевич… еще в заключении? — шепотом спросил он и скользнул глазами как-то вкось, до пола.
«Он» — решил я.
Вошел в Губоно, в кабинет к заместителю. Тот был один и испуганно удивился.
— Вы… откуда?
— Сейчас из музея, а утром из Чека…
— Вас, стало быть, освободили?
Я рассказал ему все, что счел нужным. Слушал он меня с большим любопытством, расспрашивал о подробностях не столько моих приключений, сколько того, что я видел в Чека. Спрашивал он полушепотом, с таким конспиративным видом, что со стороны мы, наверное, походили на двух заговорщиков.
— Но вот что грустно, товарищ, — сказал я. — Киряков-то остался сидеть, и я уверен — по ошибке. А время, сами знаете, горячее, и ошибки бывают всякие…
Зам решительно прервал меня и даже встал из-за стола.
— Раз арестован — значит, были причины. А рассуждать об ошибках не наше дело. В свое время все выяснится. Извините, но я очень занят…
Уходил я, не могу сказать, чтобы очарованный своим начальством.
Товарищи, с которыми я беседовал, посоветовали ждать, и кое-кто из людей партийных и отзывчивых обещали навести справки.
Когда я вернулся, жизнь в музее текла обычной своей чередой, и мой инцидент уже всем казался исчерпанным. Только не было Инны, которая ушла с передачей.
Букину во что бы то ни стало нужно было открыть кладовые.
— И так это дело тянется уже третий день. Давайте вскроем дверь и потом закажем ключ.
— Но, — осторожно возражал Жабрин, — как же мы, сломав замок, оставим дверь не запертой? Я думаю, что будет лучше изготовить ключ, а уж потом — вскрывать.
— А сколько времени мы будем ждать ключа?
— Ну, день-два. Не более трех…
— Позвольте, — вмешался я, — ключ будет изготовлен в два часа. Сосед, знакомый слесарь, это сделает…
— Конечно, как хотите… Но предупреждаю, товарищи, что могут быть неприятности. То же Губоно нас может обвинить, если дверь нам не удастся запереть и… что-нибудь пропадет.
Этот предостерегающий тон меня возмутил.
— Ломаем, и никаких чертей! Я лично буду отвечать за все…
Жабрин вздернул плечами и круто повернулся.
— Я здесь не участник!
— Тем лучше, — раздраженно ответил я.
Война с ним начиналась в открытую.
Дверь в кладовую находилась под лестницей, в глубокой нише. Днем электричество не горело, и нам светил фонарь. Дверь была тяжелая, с таким же тяжелым висячим замком. Я долго подбирал отмычку, наконец, нашел, и, щелкнув, открылась дуга замка. Я был вдвойне доволен — во-первых, Букин не станет надоедать этой проклятой кладовой, а во-вторых, я утер нос этому трусу и интригану, каким мне стал казаться Жабрин. Я был сильнее Букина и потому налег на дверь. И, подняв с пола фонарь, вступил в кладовую. Сперва я как-то не осознал того, что бросилось в глаза при скудном свете фонаря. Потом невольно ахнул.
Представьте погреб, полный трупов. Мертвецкую иль место, где случилась массовая казнь. Но только вместо мертвецов валялись в разных положениях раздробленные статуи. И желтый отсвет фонаря играл на белом гипсе краской тела и увеличивал зловещее, пугающее сходство. Повсюду в этом странном морге разбросаны куски расколотого гипса, и все подернуто мельчайшей белою пылью…
Невольно я отступил назад…
— Неслыханно… — промолвил бледный Букин, и челюсть у него дрожала.