Страница 5 из 20
Ко времени рождения Уилли наши с Гарри отношения стали портиться. Не знаю – может, отец уже тогда подослал людей, потому что он изменился за пару недель, стал точно чужим. Начал пить и пропадать где-то ночами, а когда возвращался, я чувствовала, что он был с другими женщинами. Это разбивало мне сердце – ведь я все еще любила его. Тем не менее я радовалась, что не стала выходить за него замуж.
В одну из таких ночей в наш дом явились пособники отца. Они выбили дверь и ворвались внутрь; с ними была медсестра, которая подхватила детей и увела их, пока мужчины держали меня. Я сопротивлялась со всей силой, на какую была способна – лягалась, кусалась и царапалась, но, конечно, впустую. С той ночи я больше не видела своих детей.
Меня отвезли прямиком в психиатрическую лечебницу, где обрекли на постельный режим ночью и днем, неделю за неделей, месяц за месяцем, не оставляя мне ничего, чтобы занять время, кроме ежедневных пыток и мыслей о моих малютках – я теперь не сомневаюсь, что они живут с моими родителями. Не знаю, что сталось с Гарри, и не могу не думать о нем… (Гарри, Гарри, любовь моей жизни, отец моих детей – неужели отец заплатил тебе золотом, чтобы ты отдал меня его головорезам среди ночи? Неужели ты продал ему собственных детей? А может, он просто велел тебя убить? Должно быть, я никогда не узнаю правду.)
Все мои несчастья – лишь оттого, что я полюбила человека не своего круга. Разбитое сердце, пытки и наказание лишь за то, что я захотела подарить миру вас, мои дети. Черное и беспросветное отчаяние – за то, что я не захотела жить, как все…
О, но в свете того, куда я сейчас еду, я понимаю: раньше мне и невдомек было, что это такое – быть «не как все». Позвольте рассказать о том, что предварило мой отъезд. Пару недель назад в лечебницу, в комнату дневного пребывания для дам пришли мужчина и женщина. Из-за природы своего «заболевания» – «половой невоздержанности», как значилось в сопроводительных документах (ложь и фальсификация – скольких еще заперли по той же причине!) я оказалась среди пациенток, которым строго-настрого запретили сообщение с противоположным полом – должно быть, из опасений, что я стану с ними совокупляться. Господи! С другой же стороны, кое-кому из мужской части персонала мой диагноз показался приглашением в мою палату посреди ночи. Сколько раз я просыпалась от удушья, когда на меня всем телом наваливался один особенно омерзительный санитар по имени Франц – жирный, вонючий немец, рыхлый и потный. Помоги мне, Господи – я молилась, чтобы он умер…
Мужчина и дама оценивающе рассматривали нас, точно скотину на рынке. Выбрав человек шесть или семь, они отвели нас в комнату для персонала. Среди избранных не оказалось пожилых или откровенно и безнадежно спятивших – из тех, кто целыми днями раскачивался туда-сюда, или плакал, или беспрестанно и многословно спорил с демонами у себя в голове. Нет, этих несчастных обошли стороной, отобрав для встречи с визитерами лишь самых «привлекательных» из нас, безумиц.
Итак, когда мы очутились в комнате для персонала, мужчина, – его звали мистер Бентон, – сообщил, что ищет кандидатов для правительственной программы, связанной с индейцами западных равнин. Женщина, представленная как сестра Кроули, должна была осмотреть нас, с нашего разрешения, разумеется. Если по результатам такового обследования и личной беседы нас сочтут пригодными, то это станет основанием для немедленного освобождения из лечебницы. Да! Конечно, предложение меня очень заинтересовало. Однако сохранялось еще одно условие – согласие семьи, на каковое я не смела надеяться.
Тем не менее я дала свое согласие безоговорочно. Право, даже беседа и осмотр казались желанным отвлечением от монотонных часов сидения или лежания на кровати, когда занять себя совершенно нечем, кроме мрачных мыслей о несправедливости заточения и опустошающей сердце разлуке с моими малютками, – то есть полной безнадежности моего положения и кошмарного ожидания очередной безжалостной «лечебной процедуры».
«Есть ли у меня основания предполагать, что я бесплодна?» – таков был первый же вопрос, заданный мне сестрой Кроули до начала осмотра. Должна сказать, он меня обескуражил – но, вознамерившись во что бы то ни стало пройти все испытания, я быстро ответила: «Au contraire!» Сказала я и сообщила сестре, что родила вне брака двух прекрасных детишек, которых так жестоко отняли от материнской груди.
– В самом деле, – добавила я. – Я так плодовита, что стоило моему возлюбленному Гарри Эймсу, эсквайру, взглянуть на меня с любовным томлением во взоре, как детишки высыпались из моего чрева, как зерна из мешка!
(Я должна упомянуть то, о чем не говорят: единственная причина, по какой я не понесла от мерзкого санитара Франца, чудовища, которое приходило ко мне по ночам, заключалась в том, что жалкий кретин до времени разбрызгивал свое мерзкое семя на простыни, кряхтя, постанывая и плача от бессилия.)
Боюсь, что, уверяя сестру Кроули в своей способности к деторождению, я перестаралась – ибо она взглянула на меня с надоевшей уже и такой знакомой настороженностью, с какой люди смотрят на сумасшедших – как реальных, так и мнимых, – точно боясь, что их болезнь заразна.
Но, очевидно, осмотр я прошла, потому что после этого меня расспрашивал сам мистер Бентон – он задал несколько определенно странных вопросов: умею ли я готовить на костре? Люблю ли я бывать на открытом воздухе? Могу ли спать на улице? Каким я представляю дикаря с Западных равнин?
– Дикаря? – переспросила я. – Никогда не видела дикарей, сэр, и мне трудно судить о них так или эдак.
Наконец мистер Бентон перешел к делу. «Согласны ли вы служить своему правительству со всей душой и рвением»? – спросил он.
– О, конечно! – ответила я.
– Как вы отнесетесь к браку с дикарем, чтобы родить ему ребенка?
– Ой, – не смогла я сдержать возгласа полного замешательства. – Но зачем? – спросила я, скорее обескураженная, нежели задетая. – С какой целью?
– С целью установления мира на Великих равнинах, – ответил мистер Бентон. – Чтобы отважные поселенцы могли не опасаться нападений кровожадных варваров.
– Понятно, – ответила я, хотя, конечно, мне ничего не было понятно.
– Как часть нашего договора, – добавил мистер Бентон, – наш президент продемонстрирует свою вечную благодарность вам путем гарантии немедленного освобождения из этого заведения.
– Правда? Меня выпустят отсюда? – спросила я, с трудом сдерживая дрожь в голосе.
– Стопроцентная гарантия, – ответил мистер Бентон, – при условии, что ваш законный опекун, если таковой есть, согласится заполнить бумаги и даст свое письменное согласие.
В голове у меня уже начал зреть план преодоления этого последнего препятствия на пути к свободе, и снова я ответила без всякого промедления. И присела в глубоком реверансе – колени мои тряслись от долгих месяцев вынужденной недвижности, да и просто волнительной мысли о том, что скоро я смогу быть свободна! – «Для меня это большая честь, сэр, – выполнить гражданский долг, – сказала я, – предложить свои скромные услуги Президенту Соединенных Штатов». – На самом деле, я бы согласилась спуститься в преисподнюю, чтобы выбраться из сумасшедшего дома… И, по-видимому… именно на это я и согласилась.
Что касается обретения согласия родных, позвольте прежде упомянуть, что, хотя меня можно было обвинить в безумии и промискуитете, никто не посмел бы сказать, что я глупа.
Получение согласия родственников на участие пациенток в программе НДИ («невесты для индейцев», расшифровал мистер Бентон) было отдано на откуп главному врачу лечебницы, человеку, который лично поставил мне отвратительный «диагноз» – доктору Сидни Кайзеру; он должен был пригласить их в лечебницу, известить обо всем и получить письменное согласие, после которого пациентки могут быть свободны и принять участие в программе, если они того пожелают. За полтора года, проведенные мной в заточении, добрый доктор, как я уже упоминала, посетил меня всего дважды. Однако, несмотря на тщетность моих попыток поговорить с ним, я познакомилась с его ассистенткой, Мартой Этвуд, славной женщиной, которая пожалела меня и с которой мы подружились. Да-да, Марта стала моим единственным другом и человеком, которому я могла доверять в этом проклятом месте. Если бы не она, не ее скромные проявления заботы и доброты, не знаю, как бы я выжила здесь.