Страница 43 из 62
Далее из рассказа консерваторского студента следовало, что Караев высокий профессионал своего дела, ход к ворам с Лукьяновки (убийство совершили именно там) найдет всенепременно и этим своим разоблачением заслужит признательность всего мирового пролетариата. "Немножко сумасшедший... - подумал Красовский, заканчивая разговор. - Ну, да кто только не встречается в нашем ремесле..."
- Слышь... - сказал, подмигивая. - А ведь консерватории в Киеве пока нет? А?
Махалин не растерялся:
- Не ловите. Училище есть, и уже принято решение о преобразовании его именно в консерваторию. Получше Московской и столичной станет...
Договорившись о встрече с Караевым в ближайшие дни, расстались дружески... А на душе скребли кошки. И когда возвращался на конспиративную, и когда проверялся - нет ли слежки. Никто не сопровождал, казалось- все прошло гладко и в нужном ключе, а кошки скребли... Разгримировываясь и переодеваясь, ловил себя Николай Александрович на самых дурных мыслях: Махалин - не просто так. Махалин - подстава. "Союзников" ли, правых, правительства - это еще предстоит разгадать, но - подстава. Конечно, сколько ни анализировал прошедшие три часа - ничего тревожного не находил. Вышел в лучшем виде, никого не заметил. Пришел на Контрактовую - и там никого. И в пивной все происходило естественно - если бы была наружка, слежка чья-то - ему ли не "срисовать"? Ну, допустим, что после выхода из особняка Охра ны взяли его в е...стос. Повели. Установили все, что хотели, в том числе и конспиративную. Тогда, конечно, могли и проследить и, ожидая, что он, сыскарь, а не филер или охранник, зайдет именно в пивную - заранее, за минуты считанные подставили своего, совсем неглупого "сотрудника". Так оно. И все равно: дело сделано и надобно идти до конца. А там видно будет.
Упрям был Николай Александрович Красовский.
Встреча с Караевым произошла днем, в пустынном месте Царского сада, на обрывистом берегу Днепра. Видно отсюда было так далеко, что казалось - вот он, Чернигов; а сколько верст на самом-то деле...
- Хороший вид... - Караев был лет тридцати на вид, с узким, длинным лицом и иссиня-черными, прямыми волосами. Серые глаза смотрели внимательно, но доброжелательно, с некоторой долей хитрецы или насмешки- за недостатком времени Красовский не уловил. - Ладно. Давно чалился?
- Год тому, в Орловском централе пыхтел, - отозвался Красовский. Освободился вот, живу. А ты?
- Не обо мне речь, - отозвался Караев. - Ладно. Мне все равно - урка ты или "гвоздь забиваешь", главное в другом: я бандит, матерой, с Сингаевским - его кличка "Плис" - сидел в здешней тюряге, знаком с ним и их компанией. Там еще несколько безжалостных... Так вот: я разговаривал после того, как мальчика убитого нашли - с Плисом. Он мне четко сказал: "Наше дело". Так что если ты желаешь с ними посчитаться - вали на Лукьяновку, там евонная сеструха живет, Верка, у нее притон. Дело замыстырили у нее. Умно влезешь - все концы найдешь.
- Мне Сережа сказал, что ты - идейный. Это так?
Караев бросил на Махалина мимолетный взгляд.
- Правда. Я служу партии. Есть такая партия, которой я служу, понимаешь? Деньги нужны, оружие, то-се... Ты думаешь, партия чистыми руками к власти идет? Забудь... - рассмеялся. - Когда-то кто-то сказал: "Цель оправдывает средства". И еще: "В борьбе обретешь ты право свое". Человек всего добивается сам. Человек - это звучит гордо.
Красовский насмешливо прищурился:
- Звук - великое дело... А ты, значит, эсер...
- Я член партии, о которой заговорят в самое ближайшее время. Что эсеры... Навоз истории. Тебя ведь интересует, зачем я пошел на откровенность? Помогаю зачем? - И, не дождавшись ответа, продолжал: - В нашей партии много евреев. Да и все честные люди понимают: евреи не могли убить мальчика. Это других рук дело...
Расстались, пожав друг другу руки, с улыбкой.
Но кошки на душе Красовского заскребли так отчаянно, что захотелось вдруг содрать рубашку и в кровь расчесать грудь. Публично, без стыда.
- Что-то здесь не так... - сказал себе под нос. - Что-то совсем не так... Только вот - что?
Вызвездило, над городом опрокинулась огромная чаша, наполненная мерцающим, нездешним светом. Тайна, неведомая и непонятная...
- Знаете, - Катя запрокинула голову, - когда я смотрю на небо, я думаю, что звезды говорят нам об ином мироздании. В нем - свет, а у нас тьма.
Евгений Анатольевич взглянул удивленно: иногда Катя поражала его так сильно, что языка лишался. Господи, да кто она, откуда такие мысли? Но не спросил, а только пожал плечами.
- Катя... Давно хотел спросить... Ты тогда, около ресторана, ты ведь не случайно меня догнала?
Смутилась, опустила голову.
- Я ведь тебе призналась, Женя. Я секретный сотрудник Охраны.
Улыбнулся.
- Двурушник, да?
- Зачем такое обидное слово?
- Но ведь ты мне "призналась", а делать этого ни в коем случае не должна была, не так ли?
Она заплакала.
- Да ведь я тебя люблю! А любовь - она всего превыше!
Шли рядом, Евдокимов молчал, Катя потянула за рукав.
- Скажи что-нибудь, я боюсь...
- Ко-ого? - протянул насмешливо.
- Их, они всесильны. Тебя - ты непонятен. Женя, Женечка, не покидай меня, милый, любимый! - повисла на шее, слезы заливают лицо, душат. - У меня... У меня... дамские дела задерживаются, а если что?! - смотрела, не отрывая глаз, Евдокимов с кривой усмешкой снял ее руки.
- От кого?
Широко раскрытые глаза, ужас ширился и расплывался в зрачках.
- Что... от кого?
- Ребенок - от кого? - спросил сквозь зубы. - Ты, девочка, не на того напала! Я тебе не лох с Крещатика, я тебе не эсер, которым тебя начальство подставляет! Ты эти речи, надежды эти - оставь!
Что-то клокотало в горле у Евгения Анатольевича, он скорее булькал, нежели говорил. Катя отвернулась, замолчала и до самого особняка не произнесла ни слова. Впустил Ананий, на его по-детски пухлом лице светилась радостная улыбка, отчего оно - круглое, как полная луна, - казалось еще круглее.
- Вси давно собралися, ждут, вы подымайтесь, а я покамест самоварчик сооружу! Я когда вас обоих вижу- такая радость в серьдце бушует.
- Не нагрянут?
- Оне и так весь день - сменщик сказывал - гоняли наших гостей болезных и вдоль и поперек-с! Не-е, не пожалуют, здесь правило есть: сначала телефонируют, потом - заезд, так-то вот...
"Ну, это он, пожалуй, и прав... - сообразил Евдокимов. - И каких только чудовищных и наиглупейших инструкций не наплодил департамент за полвека! Скажем, запрещено офицерам работать с секретной агентурой - за редким исключением. А почему? Агентура - материя тонкая, а господа офицеры чуть что - больше в морду норовят..."
В столовой уже ожидали. Мищук сидел рядом с Зинаидой Петровной, нежно сжимая ее руку, Красовский нервно выхаживал у окна. Женщины радостно бросились друг другу в объятия, мужчины поздоровались сдержанно; Евдокимов сразу заметил: что-то не так.
- Николай Александрович не в себе... - с усмешкой заметил Мищук. - Нам сказывать отказался. Я так думаю - надобен просвещенный жандармский ум...
- Да, господа, - улыбнулся Евдокимов, - осел останется ослом, хотя осыпь его звездами, жандарм - жандармом. Евгений Францевич, не я источник бед - ваших и любезной Зинаиды Петровны.
- Господь с вами! - вскинулась Зинаида. - Вы спаситель наш!
Красовский сел за стол и, положив на скатерть сомкнутые кулаки, начал рассказывать о знакомстве с "консерваторским студентом" Махалиным Сережей. Язык у пристава был красочный, образный, особенно с большим удовольствием живописал Николай Александрович расцвеченную физиономию чиновника, сломанные стулья.
- Я бы и захохотал от души, - пояснил. - Да уж не до того было.
Выслушав подробности, Евгений Анатольевич глубоко вздохнул:
- Первое. Драка по поводу стульев - отвлекающий спектакль. Они шли за вами по пятам и просто не успевали посадить своего человека точно по вашему курсу. Либо человек опаздывал. Вы говорите - у чиновника по лицу кровавая каша потекла?