Страница 9 из 17
Вы уже представляете себе характер этой женщины. Когда Артура Уайетта приговорили к ссылке, она приняла решение защититься от клеветы, основанной на ложном толковании ее невмешательства в судебный процесс. Рукопись, хотя и не опубликованная, была широко распространена. Никто не мог устоять перед простодушным и трогательным красноречием миссис Лоример, без того чтобы преисполниться восхищением ее справедливостью и силой духа. Эта рукопись – единственное свидетельство литературного дарования госпожи. Навечно запечатленная у меня в памяти, она была моим советчиком, влияла на мои собственные мысли.
Увы! Лучше бы я предал ее вечному забвению. В каждой строке, в каждом слове я находил осуждение того, что сделал, предвидя грядущие муки своей благодетельницы и представляя, какое негодование обрушится на виновника столь ужасного бедствия.
Я спасся за счет его жизни. Это мне следовало умереть. Жалкий трус! Где же моя хваленая благодарность? Ведь я клялся верой и правдой служить госпоже. Хороша услуга – убить ее брата и тем самым уничтожить надежду на его раскаяние, которую она так страстно и неустанно лелеяла! Из-за презренного чувства самосохранения, лишившего меня мужества, я оказался ничтожеством в момент испытания, когда Небеса призвали меня доказать искренность моих заверений.
А она верила мне. И ее доброта всегда была бескорыстна. Она не осудила мою попытку избавиться от бремени ее благодеяний. Безумная тревога, с которой она умоляла своего возлюбленного не мстить Уайетту, звучала у меня в ушах, заставляя переживать все вновь и вновь. Мне явственно слышался ее голос и полные горечи слова: «Не трогай моего брата. Где бы ты ни встретил его, как бы он ни был опасен, дай ему уйти невредимым. Можешь расстаться со мной, можешь меня возненавидеть, даже убить – я вынесу это. Только об одном молю: пощади моего несчастного брата. Убив его, ты убьешь и меня, и не просто убьешь, а обречешь мою душу на вечные муки!»
Я оказался глух к ее мольбам! Разумеется, я никогда не стрелял бы в него, если бы он был безоружен и не угрожал моей жизни. Я не способен на такую низость. Но, увы! Содеянное мной все равно ужасно. Я растоптал то, что питало надеждой самого дорогого для меня человека. Мне не место в обществе людей.
Вот какие чувства клокотали во мне. Я сбавил шаг. Потом остановился и вынужден был прислониться к стене. Острая боль пронзила мое сердце и эхом отозвалась во всем теле. Я был во власти одной мысли, сводившей меня с ума. Госпожа, говорил я себе, верила, что судьба ее намертво переплетена с судьбой брата. Кто посмеет утверждать, что это не так? Она наслаждалась жизнью, несмотря на всеобщую уверенность, что Уайетт мертв. Она не придавала значения слухам. Почему? Потому что не было доказательств, которые убедили бы ее? Или она не сомневалась, что он жив, черпая уверенность в своей неразрывной связи с ним? Можно ли не принимать во внимание это предположение? Разве она не оказалась права?
Ну, вот я и подошел к тому кошмару, рассказ о котором оставил напоследок. Удар, нанесенный мною Уайетту, предопределил и судьбу его сестры.
Она заблуждалась. Ее убеждения питались фантазией, и только. Но это не важно. Всякий верующий знает, что доводы веры неопровержимы. Пульс жизни бьется, пока есть воля и желания. Кто сообщит ей страшную новость – станет посыльным Смерти. Беззаветная любовь к брату – ее злой рок. Она содрогнется, упадет без чувств и погибнет от такого известия.
О, моя преступная близорукость! За все в жизни приходится платить. Я думал, что ценой его смерти мы обретем уверенность и безопасность. И вот – дело сделано! Опустошение и отчаяние таились до поры, пока он был жив. С его последним вздохом я выпустил их на свободу, дав им безраздельную власть. Моя госпожа, Клариса, Сарсфилд и я – все мы теперь обречены, крушение неизбежно!
Я уже говорил, что был не в себе. Не понимал, сколько прошло времени. И сам удивлялся своему оцепенению.
Мои чувства словно спали, а подсознание, видимо, бодрствовало, благодаря чему я, понятия не имея каким образом, оказался у себя в комнате. Как бы там ни было, но это так.
А жизнь продолжалась. Возможно, я не вполне доверял свидетельствам собственной памяти, которая подтверждала, что все произошедшее – правда. Теперь мне осталось рассказать вам лишь финал этой истории; но где взять силы, чтобы довести мою исповедь до конца? В сравнении с кошмаром душераздирающей развязки то, что вы слышали до сих пор, – светло и прозрачно, как ажурная паутинка. Небеса карают меня, не препятствуя мне говорить. И это еще раз доказывает, что тонкая нить моей ничтожной жизни скоро оборвется.
Разум не в состоянии был осознать весь этот ужас. Рассудок у меня помутился, мое безмерное отчаяние достигло апогея, и я не видел никакой возможности развеять его. В душе воцарились буря и мрак. В ушах звучали стенания и жалобы. Стояла глубокая ночь, огромный город затих. Тем не менее я напряженно вслушивался, пытаясь уловить какой-нибудь намек на уже начавшуюся панихиду. Траурные одежды, скорбные рыдания, мучительная торжественность – воображение погружало меня в атмосферу смерти и похорон. Словно я уже пережил все то, что еще только предстояло. Пережил и прочувствовал, оказавшись в самом средоточии того ада, который так страшил меня.
Ничего хорошего в такой ситуации ждать не приходилось, но последний шаг к окончательному крушению не был сделан. Я словно застыл на краю пропасти, пытаясь оценить глубину поразившего меня умопомешательства, и на удивление спокойно размышлял о случившемся и обдумывал создавшееся положение. Безумная мысль, созревшая в моем больном мозгу, превратилась в навязчивую идею. Догадка переросла в уверенность. Я с неопровержимой ясностью осознал, что, убив Уайетта, обрек на смерть свою госпожу. Когда мне удалось немного совладать с обуревавшими меня страхами, я начал анализировать возможные последствия, от предвкушения которых мой разум наполнялся еще большим ужасом.
Если мистическая связь брата и сестры действительно существует, то в чем это проявляется? Как на каком-то чувственном уровне один из них понимает, что происходит с другим? Могла ли она узнать о смерти брата не от очевидца, а иным, не ведомым мне путем? Я слышал о невероятных случаях связи между людьми, находившимися на большом расстоянии друг от друга. Что, если ей уже все известно? И теперь она мучается в агонии или вслед за братом тоже испустила дух?
Волосы у меня встали дыбом, стоило мне подумать об этом. Ведь сила сакральной связи может быть фантастической. И тогда удар, предназначенный брату, способен оборвать жизнь сестры в любой момент, даже когда она почивает или занята беззаботными размышлениями. В их судьбах не было ничего общего, но роковая зависимость могла проявиться в корреляции смерти. Как на состоянии моей госпожи отразилась кончина ее брата? Домашние уверены, что она спокойно спит. А вдруг они пребывают в плену заблуждений? Вдруг ее благородное лицо уже искажено трупным окоченением? Так или иначе, но до утра все равно ничего нельзя узнать. Неужели придется столько ждать? Почему бы не выяснить правду немедленно?
Все это молнией промелькнуло у меня в голове. Нужно, однако, много времени и еще больше слов, чтобы передать мысль, осенившую меня в один короткий миг. Так же мгновенно созрело во мне решение проверить, верны ли мои подозрения. В доме все уже спят. Ничего не стоит окольными путями, никого не потревожив, попасть в большую залу, откуда две лестницы ведут наверх. По одной из них можно попасть в гостиную миссис Лоример, с восточной стороны которой находится дверь в хозяйские покои. Первая комната предназначалась для служанок. Во второй располагалась спальня самой госпожи. Местоположение этого алькова по отношению к другим помещениям я хорошо знал, но мне никогда не доводилось там бывать.
Итак, я решился проникнуть к ней в спальню. Меня уже ничто не могло остановить – ни святость ее личного пространства, ни неурочный час. Мои чувства словно бы атрофировались, я жаждал лишь одного – избавиться от своих опасений. Впрочем, никакого паритета между страхом и надеждой не было. Я практически не сомневался, что трагедия произошла одновременно в ее спальне и на улице, как если бы видел все своими глазами, – но признавать этого не хотел, не мог примириться с ужасной правдой.