Обнаженная

Бывая въ мастерскихъ своихъ товарищей по профессіи, Реновалесъ видѣлъ въ нихъ только жанровыя картинки: это были портреты то разныхъ господъ въ сюртукахъ, то арабовъ въ лохмотьяхъ, то калабрійскихъ крестьянъ. Картины эти были недурны и вполнѣ закончены и писались либо съ манекеновъ, либо съ семействъ ciociari, которыхъ нанимали каждое утро на площади Испаніи у лѣстницы Троицы; семьи эти неизмѣнно состояли изъ смуглыхъ крестьянокъ съ черными глазами и большими кольцами въ ушахъ, разодѣтыхъ въ зеленыя юбки, черные корсеты и бѣлые головные уборы, приколотые къ волосамъ большими булавками, и изъ отцовъ семействъ въ лаптяхъ, шерстяныхъ безрукавкахъ и остроконечныхъ шляпахъ со спиралеобразными лентами надъ бѣлыми, какъ снѣгъ, головами, словно у Вѣчнаго Отца. Художники оцѣнивали ихъ заслуги по количеству тысячъ лиръ, выручаемыхъ съ каждаго за годъ, и отзывались съ уваженіемъ о знаменитыхъ маэстро, получавшихъ отъ парижскихъ и чикагскихъ милліонеровъ цѣлыя состоянія за маленькія картинки, которыхъ, впрочемъ, никто не видалъ. Этотъ родъ искусства немногимъ отличался отъ художества перваго учителя Маріано, несмотря на то, что здѣсь оно носило свѣтскій характеръ, какъ сказалъ бы донъ Рафаэль. И для этого посылали людей учиться въ Римъ!

Вслѣдствіе того, что соотечественники косились на него за рѣзкій характеръ, откровенную манеру выражаться и прямолинейность, не позволявшую ему брать никакихъ заказовъ отъ торговцевъ картинами, Маріано сталъ искать сближенія съ художниками другихъ странъ и скоро пріобрѣлъ популярность среди молодыхъ космополитовъ, основавшихся въ Римѣ.

Энергія и полнота жизни дѣлали его веселымъ и симпатичнымъ собесѣдникомъ, когда онъ являлся въ мастерскія на улицѣ Бабуино или въ кафе на Корсо, гдѣ собирались дружно нобесѣдовать художники разныхъ національностей.

Въ двадцать лѣтъ Маріано былъ крупнымъ дѣтиной атлетическаго сложенія и достойнымъ потомкомъ человѣка, ковавшаго желѣзо съ разсвѣта до поздней ночи въ уголкѣ далекой Испаніи. Одинъ его пріятель, молодой англичанинъ, прочиталъ однажды въ честь его страницу изъ Рескина. «Пластическое искусство носитъ по самому существу своему атлетическій характеръ». Больной человѣкъ, полукалѣка можетъ-быть великимъ поэтомъ или знаменитымъ музыкантомъ, но чтобы быть Микель Анжело или Тиціаномъ, надо обладать не только избранною душою, но и крѣпкимъ тѣломъ. Леонардо да Винчи ломалъ руками подковы; скульпторы эпохи Возрожденія обрабатывали своими титаническами руками огромныя глыбы гранита и вдавливали рѣзецъ въ твердую броизу; великіе художники были часто архитекторами и сдвигали съ мѣста огромныя глыбы… Реновалесъ задумчиво выслушалъ слова великаго англійскаго критика. У него самого была сильная душа въ атлетическомъ тѣлѣ.

Стремленія молодости не увлекали его за предѣлы здороваго опьяненія силою и движеніемъ.

Обиліе моделей въ Римѣ дало ему возможность раздѣть въ своей мастерской одну ciocioara и съ наслажденіемъ нарисовать формы ея обнаженнаго тѣла. Онъ заливался громкимъ смѣхомъ здороваго человѣка, разговаривалъ съ нею такъ же свободно, какъ съ любой женщиною, попадавшейся ему ночью на улицѣ, но какъ только сеансъ былъ оконченъ, и модель одѣта… маршъ на улицу! Реновалесъ былъ чистъ, какъ обыкновенно всѣ сильные люди, и обожалъ нагое тѣло только какъ художникъ. Онъ стыдился животнаго прикосновенія и случайныхъ встрѣчъ безъ любви и увлеченія, съ неизбѣжной сдержанностью двухъ существъ, которые не знаютъ и подозрительно разглядываютъ другъ друга. Онъ жаждалъ только ученья, а женщины всегда служатъ помѣхой въ серьезныхъ начинаніяхъ. Избытокъ энергіи уходилъ у него на атлетическія упражненія. Послѣ какой-нибудь особенной продѣлки спортивнаго характера, приводившей его товарищей въ восторгъ, онъ чувствовалъ себя свѣжимъ, бодрымъ и крѣпкимъ, какъ послѣ ванны. Онъ фехтовался съ французскими художниками на виллѣ Медичи, учился боксу съ англичанами и американцами, устраивалъ съ нѣмцами экскурсіи въ лѣсокъ въ окрестностяхъ Рима, о которыхъ говорилось потомъ нѣсколько дней въ кафе на Корсо. Онъ выпивалъ безконечное множество стакановъ за здоровье Kaiser'а, котораго не зналъ и которымъ нимало не интересовался, затягивалъ громовымъ голосомъ традиціонный Gaudeamus igitur и въ концѣ концовъ подхватывалъ на руки двухъ натурщицъ, принимавшихъ участіе въ пикникѣ и, поносивъ ихъ по лѣсу, опускалъ на траву, словно перышки. Добрые германцы, изъ которыхъ многіе были близоруки и болѣзненны, восторгались его силою и сравнивали его съ Зигфридомъ и прочими мускулистыми героями своей воинственной миѳологіи, вызывая у Реновалеса лишь довольную улыбку.

На масляницѣ, когда испанцы устроили процессію изъ Донъ Кихота, Маріано взялъ на себя роль кабальеро Пентаполина «съ засученными рукавами», и сильная мускулистая рука коренастаго паладина верхомъ на лошади вызвала на Корсо громъ апплодисментовъ и крики восторга. Съ наступленіемъ весеннихъ ночей художники имѣли обыкновеніе ходить процессіей черезъ весь городъ до еврейскаго квартала, ѣсть первые артишоки – римское народное кушанье, приготовленіемъ котораго особенно славилась одна старая еврейка. Реновалесъ шелъ во главѣ этой carciofolatta co знаменемъ въ рукахъ, распѣвая гимны, чередовавшіеся со всевозможными криками животныхъ, а товарищи слѣдовали за нимъ съ дерзкимъ и вызывающимъ видомъ, подъ предводительствомъ такого сильнаго вожака. Съ Маріано нечего было бояться, и товарищи вполнѣ разсчитывали на него. Въ узкомъ, кривомъ переулкѣ за Тибромъ онъ ударилъ разъ на смерть двухъ мѣстныхъ разбойниковъ, отнявъ у нихъ предварительно кинжалы.

Но вскорѣ атлетъ заперся въ академіи и пересталъ спускаться въ городъ. Въ теченіе нѣсколькихъ дней только и было толковъ, что объ этомъ, на собраніяхъ художниковъ. Онъ писалъ картину. Въ Мадридѣ должна была состояться въ скоромъ времени выставка, и Реновалесу хотѣлось написать для нея картину, которая показала бы, что онъ получаетъ стипендію не даромъ. Двери его мастерской были заперты для всѣхъ рѣшительно; Маріано не допускалъ къ себѣ ни совѣтниковъ, ни критиковъ. Картина должна быпа появиться въ Мадридѣ въ такомъ видѣ, какъ онъ самъ понималъ ее. Товарищи скоро забыли о немъ; Маріано окончилъ свою работу въ одиночествѣ и увезъ ее на родину.

Успѣхъ получился полный. Это былъ первый крупный шагъ на пути къ славѣ. Реновалесъ вспоминалъ впослѣдствіи со стыдомъ и. угрызеніями совѣсти о большомъ шумѣ, поднятомъ его огромною картиною Побѣда при Павіи. Публика толпилась передъ нею, забывая объ остальныхъ картинахъ. И ввиду того, что правительство сидѣло въ это время крѣпко, кортесы были закрыты, и на боѣ быковъ ни одинъ матадоръ не былъ серьезно раненъ, газеты, за неимѣніемъ болѣе интереснаго матеріала, стали наперерывъ воспроизводить на своихъ страницахъ картину и портреты Реновалеса маленькіе и большіе, въ профиль и en face, наполняя цѣлые столбцы описаніями и подробностями его жизни въ Римѣ и вспоминая со слезами умиленія о бѣдномъ старикѣ, который ковалъ желѣзо въ далекой деревнѣ, ничего почти не зная о славѣ сына.

Реновалесъ сразу перешелъ изъ мрака въ яркій свѣтъ славы. Старики – члены жюри – относились къ нему теперь благодушно, даже съ нѣкоторымъ состраданіемъ. Дикое животное укрощалось въ немъ постепенно. Реновалесъ повидалъ свѣтъ и возвращался къ добрымъ старымъ традиціямъ, дѣлаясь художникомъ, какъ всѣ остальные, Въ картинѣ его были мѣста, напоминавшія Веласкеса, отрывки, достойные кисти Гойи, уголки, имѣвшіе чтото общее съ живописью Греко. Всего было здѣсь, только не было прежняго Реновалеса, и эта-то амалыама воспоминаній и ставилась ему главнымъ образомъ въ заслугу, вызывала всеобщее одобреніе и завоевала ему первую медаль.

Начало карьеры было превосходно. Одна герцогиня вдова, покровительствовавшая искусству, пожелала, чтобы ей представили Реновалеса; она никогда не покупала ни статуй ни картинъ, но приглашала къ своему столу знаменитыхъ художниковъ и скульпторовъ, находя въ этомъ дешевое удовольствіе и исполняя долгъ знатной дамы, Реновалесъ поборолъ въ себѣ нелюдимость, державшую его всегда вдали отъ общества. Почему бы не посмотрѣть ему высшаго свѣта? Чѣмъ онъ хуже другихъ? И онъ сшилъ себѣ первый фракъ. За банкетами герцогини, гдѣ онъ вызывалъ веселый смѣхъ своею манерою разговаривать съ академиками, послѣдовали приглашенія въ другіе салоны; въ теченіе нѣсколькихъ недѣль онъ былъ центромъ вниманія высшаго свѣта, нѣсколько шокированнаго его нарушеніемъ салоннаго тона, но довольнаго робостью, которая являлась у него всегда послѣ веселыхъ выходокъ. Молодежь цѣнила его за то, что онъ фехтовался, какъ Святой Георгій; въ ея глазахъ онъ былъ вполнѣ приличнымъ человѣкомъ, несмотря на то, что былъ художникомъ и сыномъ кузнеца. Дамы старались очаровать его любезными улыбками въ надеждѣ, что модный художникъ почтитъ ихъ безплатнымъ портретомъ, какъ онъ сдѣлалъ уже съ герцогиней.