Обнаженная

А бѣдный настоящій мужчина подозрительно глядѣлъ на Монтеверде, опасаясь не насмѣхаетсяли онъ. У художника являлось бѣшеное желаніе отдуть доктора за пренебрежительное отношеніе къ тому, къ чему самъ онъ стремился съ такою силою.

Конча стэновилась все откровеннѣе съ маэстро. Она признавалась ему въ такихъ вещахъ, которыхъ никогда не рѣшалась высказывать доктору.

– Вамъ я все говорю, Маріанито. Я не могу жить, не видя васъ. Знаете ли вы, о чемъ я думаю? Что докторъ напоминаетъ немного моего мужа, а вы – другъ сердца… He надѣйтесь всетаки… сидите смирно или я позову горничную. Я сказала, что вы – другъ сердца. Я слишкомъ люблю васъ, чтобы думать о тѣхъ гадостяхъ, о которыхъ вы мечтаете.

Иногда Реновалесъ заставалъ ее нервною и возбужденною; она говорила хриплымъ голосомъ и шевелила пальцами, словно царапала воздухъ. Весь домъ дрожалъ въ такіе дни. Мэри бѣгала беззвучными шагами изъ комнаты въ комнату на безпрерывные звонки; графъ ускользалъ на улицу, словно испуганный школьникъ. Конча скучала, чувствуя себя усталою и проклиная свою жизнь. Когда художникъ появлялся, она чуть не бросалась ему въ объятія:

– Возьмите меня отсюда, Маріанито. Я скучаю, я умираю. Эта жизнь изводитъ меня. Мой мужъ! Его и считать нечего… Знакомыя… Эти дуры перемываютъ всѣ мои косточки, какъ только я поверну спину. Докторъ!.. Непостоянный человѣкъ и флюгарка!.. Наши старые друзья – всѣ дураки. Маэстро, сжальтесь надо мною. Увезите меня далеко отсюда. Вы должны знать другой міръ; художники все знаютъ…

О, если бы она не была такъ на виду въ обществѣ, и Реновалеса не зналъ бы весь Мадридъ! Она находилась въ такомъ нервномъ возбужденіи, что строила сумасшедшіе планы. Ей хотѣлось выходить по ночамъ подъ руку съ Реновалесомъ – она въ накидкѣ и съ платочкомъ на головѣ, онъ въ плащѣ и шапкѣ. Онъ былъ-бы ея кавалеромъ; она шла бы, подражая походкою и манерами уличнымъ женщинамъ; они отправлялись бы вмѣстѣ, словно два ночныхъ голубка, въ самыя скверныя мѣста Мадрида, пили бы вмѣстѣ, безчинствовали… Онъ защищалъ бы ее, какъ галантный кавалеръ, и они отправлялись бы вмѣстѣ въ участокъ кончить ночь.

Художникъ былъ въ ужасѣ. Что за сумасшествіе! Но она настаивала на своемъ.

– Смѣйтесь, смѣйтесь, маэстро. Открывайте пошире ротъ… гадкій. Что тутъ особеннаго? Вы, со своими длинными волосами и мягкими шляпами – простой, благонравный буржуа, со спокойною уравновѣшенною душою, и не способны ни на какія оригинальныя развлеченія.

Вспоминая о влюбленной парочкѣ, которую они видали вмѣстѣ въ Монклоа, Конча дѣлалась сантиментально-грустною. Ей нравилось тоже «разыгрывать гризетку», гулять подъ руку съ маэстро, точно скромная портниха со студентикомъ, и кончать вечера въ дешевомъ ресторанѣ; онъ качалъ бы ее на качеляхъ, а она визжалабы отъ удовольствія, взлетая въ воздухъ и опускаясь, съ развѣвающимися вокругъ ногь юбками… Это даже очень мило, маэстро. Это простое… деревенское удовольствіе!

Какъ жаль, что ихъ обоихъ такъ хорошо знаютъ въ городѣ! Но что они прекрасно могли сдѣлать, это переодѣться и побѣжать какъ-нибудь утромъ въ нижніе кварталы, напримѣръ въ Растро, словно молодая парочка, которая хочетъ завести торговое заведеніе. Въ этой части Мадрида ихъ не знала ни одна душа. – Согласны, маэстро?

Маэстро соглашался со всѣмъ этимъ. Но на слѣдующій же день Конча принимала его, смущенно кусая губы, и въ концѣ концовъ заливалась громкимъ смѣхомъ, вспоминая о своихъ глупыхъ планахъ.

– Какъ вы посмѣялись должно-быть надо мною! Я иногда совсѣмъ сумасшедшая!

Реновалесъ не скрывалъ своего мнѣнія. Да, она дѣйствительно не совсѣмъ въ своемъ умѣ. Но это сумасшествіе, державшее его постоянно между надеждою и отчаяніемъ, привлекало его къ графинѣ, благодаря ея веселымъ шуткамъ и быстро проходящему гнѣву, тогда, какъ то, другое сумасшествіе, преслѣдовавшее его дома, неумолимое, упорное, безмолвное, отталкивало его съ непобѣдимымъ отвращеніемъ, слѣдя за нимъ всюду слезящимися глазами съ нездоровымъ блескомъ, сверкавшими враждебно, точно сталь, какъ только онъ пытался подойти поближе изъ чувства состраданія или раскаянія.

Какую невыносимо-тяжелую комедію разыгрывалъ Реновалесъ дома! Въ присутствіи дочери и знакомыхъ ему приходилось разговаривать съ женою. Избѣгая глядѣть ей въ глаза, онъ окружалъ ее заботами и нѣжно выговаривалъ за упорное неисполненіе совѣтовъ врачей. Въ началѣ доктора говорили о неврастеніи, затѣмъ къ ней прибавилась сахарная болѣзнь, еще болѣе ослаблявщая больную. Маэстро жаловался на пассивное сопротивленіе Хосефины всѣмъ врачебнымъ средствамъ. Она исполняла предписанія втеченіе нѣсколькихъ дней и затѣмъ отказывалась отъ нихъ съ упорнѣйшимъ равнодушіемъ. Ей лучше, чѣмъ думаютъ всѣ. Страданія ея могутъ быть вылѣчены отнюдь не докторами.

По ночамъ, въ спальнѣ, супруговъ окружала мертвая тишина. Между тѣлами ихъ вставала, казалось, свинцовая преграда. Здѣсь они могли обходиться безъ лжи и глядѣть другъ на друга съ нѣмою враждебностью. Ночная жизнь была для нихъ пыткою, и тѣмъ не менѣе оба они не рѣшалчсь измѣнить своего существованія. Тѣла ихъ испытывали потребность въ общей кровати, подчиняясь въ этомъ старой привычкѣ. Рутина связывала ихъ съ этою квартирою и обстановкою, напоминая имъ счастливые годы молодости.

Реновалесъ засыпалъ крѣпкимъ сномъ здороваго человѣка, уставшаго отъ работы. Послѣднія мысли его были заняты графинею. Онъ видѣлъ ее въ атмосферѣ туманнаго полумрака, который предшествуетъ сну, и засыпалъ, раздумывая о томъ, что онъ скажетъ ей на другой день, и мечтая о ней соотвѣтственно своимъ желаніямъ. Онъ видѣлъ ее стоящею на высокомъ пьедесталѣ во всемъ величіи ея наготы и побѣждающею знаменитыя, мраморныя статуи своею живою красотою. Просыпаясь и протягивая руки, онъ дотрагивался до маленькаго, съежившагося тѣла жены, горѣвшаго въ лихорадкѣ или холоднаго, какъ смерть. Реновалесъ понималь, что она не спитъ. Хосефина не смыкала глазъ всю ночь, но не шевелилась, какъ-будто всѣ ея силы и вниманіе сосредоточились на чемъ-то, что она пристально разглядывала въ темнотѣ. Она производила впечатлѣніе трупа. Для Реновалеса она была препятствіемъ, свинцовою тяжестью, призракомъ, который отталкивалъ графиню, когда та склонялась къ нему, готовясь упасть… И гадкое желаніе его, чудовищная мысль снова просыпались во всемъ своемъ безобразіи, властно заявляя, что они не умерли, а только скрылись временно въ тайникахъ ума, чтобы воскреснуть съ еще большею жестокостью и назойливостью.

– Почему бы нѣтъ! – дерзко спрашивалъ безжалостный демонъ, населяя воображеніе Реновалеса золотыми иллюзіями.

Художника ожидали всѣ блага въ мірѣ – любовь, слава, счастье, новая артистическая дѣятельность, вторая молодость доктора Фауста – все рѣшительно, если только сострадательная смерть придетъ ему на помощь и разорветъ цѣпи, связывающія его съ болѣзнью и печалью.

Но ужасъ и страхъ немедленно заявляли протестъ противъ этихъ гадкихъ мыслей. Несмотря на то, что Реновалесъ жилъ, какъ невѣрующій человѣкъ, душа его оставалась религіозною и побуждала его призывать въ трудныя минуты жизни всѣ сверхъестественныя и чудесныя силы, какъ-будто онѣ были обязаны приходить ему на помощь: «Господи, освободи меня отъ этихъ ужасныхъ мыслей. Избавь отъ искушенія. Пусть не умираетъ она, пусть живетъ, хотя бы я погибъ».

И на слѣдующій день раскаяніе гнало его къ докторамъ, его близкимъ пріятелямъ, для подробныхъ разспросовъ, Онъ переворачивалъ весь домъ, организуя лѣченіе по широко задуманному плану и распредѣляя лѣкарства по часамъ. Но затѣмъ онъ сразу успокаивался и возвращался къ своей работѣ, къ художественнымъ стремленіямъ, къ любовнымъ мечтамъ, не вспоминая о своихъ планахъ и считая, что жизнь жены спасена наконецъ.

Однажды Хосефина явилась послѣ завтрака къ нему въ мастерскую; при видѣ ея, художника охватило нѣкоторое безпокойство. Давно уже жена не входила къ нему въ рабочіе часы.

Она не пожелала сѣсть и остановилась у мольберта, не глядя на мужа и говоря медленно и робко. Реновалесъ даже испугался этой простоты и естественности.