Обнаженная

– Такъ не будемъ же и друзьями! – воскликнулъ Реновалесъ порывисто. – Я не буду больше приходить къ вамъ, я не буду видѣть васъ. Я сдѣлаю невозможное, чтобы забыть васъ. Это невыносимая пытка. Я буду спокойнѣе, не видя васъ.

– Вы не сдѣлаете этого, – сказала Конча нѣжно, но твердо, увѣренная въ своей силѣ. – Вы останетесь подлѣ меня, если дѣйствительно меня любите, и будете лучшимъ изъ моихъ друзей… Перестаньте быть ребенкомъ, маэстро. Вы увидите, что дружба принесетъ намъ обоимъ много радостей, вопреки вашимъ ожиданіямъ. Вы будете видѣть съ моей стороны то, чего не имѣетъ никто изъ остальныхъ – чистую дружбу и довѣріе.

И съ этими словами она взяла художника подъ руку, довѣрчиво опершись на него и поднявъ на него глаза, въ которыхъ свѣтилось что-то загадочное и таинственное.

До нихъ долетѣли звуки моторнаго рожка, и глухой стукъ мягкихъ колесъ прорѣзалъ воздухъ. Внизу по дорогѣ полнымъ ходомъ промчался автомобиль. Реновалесъ попытался разглядѣть сѣдоковъ, выглядѣвшихъ на далекомъ разстояніи, словно кукольныя фигурки. Можетъ-быть на мѣстѣ шоффера сидѣлъ Лопесъ де-Соса, а двѣ заднія фигурки въ вуаляхъ были жена и дочь маэстро.

Мысль, что Хосефина промчалась внизу, не видя его, не замѣтивъ, что онъ здѣсь и, забывъ все на свѣтѣ, молитъ графиню о любви, глубоко взволновала его и вызвала угрызенія совѣсти.

Они долго стояли неподвижно, опершись на перила изъ бѣлыхъ столбиковъ и глядя сквозь колоннаду деревьевъ на блестящее темно-красное солнце, которое медленно опускалось, освѣщая горизонтъ заревомъ пожара. Свинцовыя тучи какъ-бы поняли, что оно умираетъ, и набрасывались на него съ дерзкою жадностью.

Конча любовалась закатомъ солнца, какъ рѣдкимъ зрѣлищемъ.

– Поглядите на это огромное облако, маэстро. Какое оно черное! Точно драконъ!.. Нѣтъ, это гиппопотамъ. Посмотрите на его лапы. Онѣ круглыя, точно башни. Какъ оно подвигается! Сейчасъ поглотитъ солнце! Вотъ уже! Готово, поглотило.

Пейзажъ темнѣлъ. Солнце исчезло во внутренностяхъ чудовища, заполнявшаго горизонтъ; волнистая линія спины чудовища окрашивалась серебромъ, а животъ вздулся, словно распертый яркимъ свѣтиломъ, и выпустилъ изъ себя снопъ блѣдныхъ лучей. Затѣмъ, сжигаемое этимъ пищевареніемъ, огромное облако разсѣялось, разорвалось на черные хлопья, и красный дискъ снова очистился, заливъ свѣтомъ небо и землю и населивъ безпокойными огненными рыбками воду въ прудахъ.

Опершись на перила рядомъ съ графиней, Реновалесъ съ наслажденіемъ вдыхалъ запахъ ея духовъ, чувствуя пріятную теплоту и упругость ея тѣла.

– Пойдемте назадъ, маэстро, – сказала она съ нѣкоторымъ безпокойствомъ. – Мнѣ холодно. Кромѣ того съ такимъ спутникомъ, какъ вы, нельзя быть ни минуты спокойною.

Она ускоряла шаги, догадываясь, благодаря своей опытности въ обхожденіи съ мужчинами, что дольше оставаться съ Реновалесомъ наединѣ опасно. Она прочла на его блѣдномъ и взволнованномъ лицѣ приближеніе грубаго и бурнаго порыва страсти.

На одной площадкѣ они встрѣтили медленно спускавшуюся парочку. Молодые люди тѣсно прижимались другъ къ другу, не рѣшаясь идти въ открытомъ мѣстѣ обнявшись, но намѣреваясь, очевидно, сдѣлать это за первымъ поворотомъ дорожки. Онъ несъ свернутый плащъ подъ мышкою съ дерзкимъ, вызывающимъ видомъ галантнаго молодого человѣка въ старинной комедіи; она, маленькая и блѣдная, была привлекательна только молодостью и шла, кутаясь въ жалкую пелерину и поднявъ на своего собесѣдника большіе, ясные глаза.

– Студентикъ съ портнихой, – сказалъ Реновалесъ, когда тѣ прошли. – Они посчастливѣе насъ съ вами, Конча. Ихъ прогулка пріятнѣе.

– Мы старимся, маэстро, – сказала графиня искусственно-печальнымъ тономъ, исключая, очевидно, себя и наваливая всю тяжесть лѣтъ на спутника.

Реновалесъ попробовалъ протестовать въ послѣдній разъ.

– А почему бы и мнѣ не быть такимъ же счастливымъ, какъ этотъ студентъ? Развѣ я не имѣю права на счастье? Конча, вы не знаете меня. Вы забываете, кто я, привыкши обращаться со мною, какъ съ ребенкомъ. Я – Реновалесъ, знаменитый художниктъ. Весь свѣтъ знаетъ меня.

Онъ говорилъ о своей славѣ съ вульгарною нескромностью, раздражась все больше изъ-за холодности этой женщины, хвастаясь своею славою, точно красивымъ плащомъ, который ослѣплялъ женщинъ и заставлялъ ихъ падать къ его ногамъ. И такой человѣкъ, какъ онъ, не выдерживалъ конкурренціи жалкаго докторишки!

Графиня сострадательно улыбалась. Въ глазахъ ея тоже свѣтилось нѣкоторое сожалѣніе. Глупый! Большое дитя! Какъ наивны бываютъ великіе люди!

– Да, вы – великій человѣкъ, маэстро. Я горжусь вашей дружбой. Я признаю даже, что она возвышаетъ меня… Я люблю васъ, я преклоняюсь предъ вашимъ талантомъ.

– He преклоняйтесь, Конча, любите меня! Отдайтесь мнѣ! Сольемся во едино!.. Я жажду полной пюбви.

Она продолжала смѣяться.

– Ахъ голубчикъ, любовь!

Глаза ея сверкали ироніей. Онъ не зналъ женщинъ. Любовь не признаетъ талантовъ. Любовь невѣжественна и хвалится своею слѣпотою, понимая только благоуханіе молодости и цвѣтущей жизни.

– Мы будемъ друзьями и только, Маріано. Вы привыкнете и найдете удовлетвореніе въ чувствѣ дружбы… Не будьте матеріалистомъ. He вѣрится даже, что вы художникъ. Будьте идеалистомъ, маэстро, истиннымъ идеалистомъ.

И она продалжала говорить съ высоты своего состраданія, пока они не разстались у ея кареты.

– Такъ – мы друзья, Маріано… только друзья, но зато искренніе.

Когда Конча уѣхала, Реновалесъ вышелъ въ полумракѣ сумерекъ изъ Монклоа, возбужденно жестикулируя и сжимая кулаки. Въ немъ снова вспыхнулъ гнѣвъ, и онъ ругалъ мысленно графиню, освободившись теперь отъ любовной покорности и ослѣпленія, которыя овладѣвали имъ въ ея присутствіи. Какъ она насмѣхалась надъ нимъ! Какъ посмѣялись-бы его друзья, увидя его покорнымъ и безвольнымъ въ рукахъ женщины, которая принадлежала на своемъ вѣку многимъ мужчинамъ! Гордость не позволяла ему отказаться отъ желанія побѣдить ее, во чтобы то ни стало, хотя-бы цѣною униженій или грубости. Онъ видѣлъ долгъ чести въ томъ, чтобы сдѣлать ее своею, хотя-бы одинъ разъ, а затѣмъ отомстить, оттолкнувъ ее, бросивъ къ своимъ ногамъ и сказавъ съ видомъ властелина: «Вотъ какъ я поступаю съ тѣми, которыя сопротивляются мнѣ».

Но онъ скоро отдалъ себѣ отчетъ въ своей слабости. Онъ понялъ, что всегда будетъ побѣжденъ этою женщиною, которая относилась къ нему холодно, была неспособна потерять голову и видѣла въ немъ низшее существо. Разочарованіе заставило его вспомнить о домашнемъ очагѣ, о больной женѣ, о чувствѣ долга передъ нею, и душа его наполнилась сладостно-горькимъ сознаніемъ приносимой жертвы и тяжелаго жизненнаго креста.

Рѣшеніе было принято. Онъ бѣжитъ отъ этой женщины и никогда больше не увидитъ ея.

III

И онъ дѣйствительно не увидѣлъ ея, не увидѣлъ цѣлыхъ два дня. На третій-же день ему пришло голубое письмецо въ длинномъ конвертѣ, продушенное знакомыми духами, которые всегда волновали его.

Графиня жаловалась на его отсутствіе въ ласковыхъ, дружескихъ выраженіяхъ. Ей надо было непремѣнно повидать его и многое сказать ему. Это было настоящее любовное письмо, которое художникъ поспѣшно спряталъ, боясь, какъ-бы оно не возбудило въ домашнихъ подозрѣнія относительно того, чего еще не было.

Реновалесъ былъ возмущенъ.

– Я пойду къ ней, – говорилъ онъ, ходя взадъ и виередъ по мастерской: – но только для того, чтобы высказать ей въ двухъ словахъ всю правду и положить дѣлу конецъ. Если она воображаетъ, что можетъ играть мною, то очень ошибается. Она не знаетъ того, что я умѣю быть каменнымъ, когда хочу.

Бѣдный маэстро! Въ то время, какъ онъ рѣшался твердо выполнить свое намѣреніе и выдержать характеръ, тихій голосъ нашептывалъ ему пріятные совѣты:

– Ступай скорѣе. Пользуйся временемъ. Она, можеть быть, раскаялась и ждетъ тебя. Она будетъ твоею.

И художникъ помчался возбужденно въ домъ графини. Но онъ ничего не добился. Она высказала ласково-печальнымъ тономъ сожалѣніе, что не видѣла его такъ долго. Она вѣдь, такъ любитъ его! Потребность видѣть его не давала ей покоя, тѣмъ болѣе, что она боялась, не дуется-ли онъ на нее послѣ поѣздки. Они провели около двухъ часовъ въ ея личномъ кабинетѣ, пока не начали собираться старые друзья графини – ея безмолвные почитатели. Позже всѣхъ явился Монтеверде со спокойномъ видомъ человѣка, которому нечего бояться.