Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 29 из 39



«Цвѣтъ Мая» вяло подвигался между плотинъ; съ кормы раздался веселый голосъ хозяина, довольнаго какъ бы заслуженною оваціею.

– Ну, что же!.. Скажите еще! скажите еще!

Этотъ вызѳвъ раздразнилъ толпу. Сказать еще? Чтожъ? Ладно! Посмотримъ, смолчитъ ли этотъ «баранъ»?!

И близко, совсѣмъ рядомъ съ Антоніо и Долоресъ, раздался голосъ, отвѣтившій на приглашеніе такъ, что любовники содрогнулись: «Ректоръ можетъ рыбачить безъ тревоги. Антоніо уже около Долоресъ, чтобы утѣшать ее!»

Ректоръ бросилъ румпель и выпрямился.

– Скоты! – заревѣлъ онъ – свиньи!

«Нѣтъ, это было нехорошо. Надъ нимъ пусть насмѣхаются, сколько угодно. Но задѣвать его семейство – это подло, безчестно!»

IX

Въ этомъ году Богъ особенно помогалъ бѣднымъ. По крайней мѣрѣ, такъ говорили женщины изъ Кабаньяля, собравшись послѣ полудня на возморье, два дня спустя послѣ отплытія лодокъ.

Пары «быковъ» возвращались на всѣхъ парусахъ, подгоняемыя попутнымъ вѣтромъ; ясная линія горизонта казалась зубчатой отъ безчисленныхъ крылышекъ, приближавшихся все по двѣ пары, точно связанныя лентами голубки летѣли какъ разъ надъ водою.

Даже самыя старыя изъ мѣстныхъ рыбницъ не помнили такого обильнаго улова. «Ахъ! Господи! Рыба какъ будто нарочно собралась подъ водою въ кучи и терпѣливо ждала сѣтей, чтобы добровольно попасть въ нихъ, изъ желанія помочь бѣднымъ рыбакамъ».

Лодки подплывали, свернувъ паруса, и останавливались, равномѣрно покачиваясь въ нѣсколькихъ саженяхъ отъ берега.

Каждый разъ, какъ подходила «пара», народъ бросался къ самымъ волнамъ; то была смѣсь неряшливыхъ юбокъ, румяныхъ лицъ, растрепанныхъ головъ. Толпа кричала, спорила, бранилась, стараясь угадать, чья это рыба. «Кошки» прыгали съ лодокъ въ воду, доходившую имъ до пояса, и образовывали длинную цѣпь изъ людей и корзинъ; эта цѣпь двигалась прямо къ берегу; выходя понемногу изъ спокойныхъ волнъ, пока босыя ноги не ступали на сухой песокъ; тутъ ужъ хозяйскія жены принимали рыбу и отправлялись ее продавать.

На пескѣ, еще трепеща въ тростниковыхъ корзинахъ, лежало все это богатство: краснобородки со скалъ, похожія на живые лепестки камелій, задыхаясь, корчили свои алыя спинки; липкіе осьминоги и волосатки крутили свои перепутанныя лапы, свертывались клубками, корёжились, издыхали; рядомъ засыпали камбалы, плоскія и тонкія, какъ подошвы башмаковъ; дрожали мягкіе, осклизлые скаты; но больше всего было креветовъ, составлявшихъ самую цѣнную часть улова и удивлявшихъ всѣхъ своимъ изобиліемъ въ этомъ году; прозрачные, какъ хрусталь, они въ отчаяніи двигали клешнями, выдѣляясь на темномъ фонѣ черноватыхъ корзинъ своими нѣжными перламутровыми тонами.



Узкая полоса моря между берегомъ и лодками была полна людей, точно часть суши. Бѣгали съ кувшинами на плечахъ юнги, посланные экипажемъ, которому послѣ теплой и грязной воды боченковъ хотѣлось испить свѣженькой изъ Фонтана у Газа. Дѣвченки со взморья, беззастѣнчиво подоткнувши свои короткія изорванныя юбки и обнаживъ шоколаднаго цвѣта ляжки, входили въ воду, чтобы лучше видѣть, а при удобномъ случаѣ и схватить какую-нибудь мелкую рыбу. А чтобы вытащить на песокъ тѣ лодки, которымъ слѣдовало пролежать завтрашній день на сушѣ, въ море шли волы Общества Рыболововъ: великолѣпные звѣри, бланжевые и бѣлые, огромные, какъ слоны, тяжеловѣсно величавые въ движеніяхъ, качавшіе жирными подбрудками съ гордостью римскихъ сенаторовъ.

Этими животными, которыя тонули въ пескѣ копытами и однимъ движеніемъ своихъ чудовищныхъ лбовъ сдвигали самыя тяжелыя лодки, распоряжался Чепа, хилый и сухопарый горбунъ съ лицомъ злобной старухи, недоносокъ, которому можно было дать и пятнадцать лѣтъ, и тридцать, закутанный въ желтый клеенчатый плащъ, изъ подъ котораго торчали темно-красныя короткія ноги, туго обтянутыя кожей, обрисовавшей съ точностью всѣ связки и очертанія скелета.

Вокругъ лодокъ, медленно близившихся къ берегу, суетился муравейникъ оборванныхъ и лохматыхъ ребятъ, которые, высунувшись на половину изъ воды, какъ нереиды и тритоны вокругъ миѳологическихъ лодокъ, пронзительно визжали, чтобы имъ бросили горсть мелкой рыбы.

На взморьѣ возникъ рынокъ, гдѣ торгъ сопровождался криками, размахиваніями рукъ и ругательствами.

Жены судохозяевъ, стоя у полныхъ корзинъ, торговались и перебранивались съ толпой торговокъ, которымъ предстояло завтра распродать эту рыбу въ Ваденсіи; установивъ цѣну за арробу [18] , принимались ругаться вдвое, потому что продавщица не хотѣла отдавать крупную рыбу за условленную плату, а покупательница требовала, чтобы не клали мелкой. Двѣ большія тростниковыя корзины, повѣшенныя на веревкахъ, и нѣсколько крупныхъ камней служили вѣсами и гирями; и всегда находилось нѣсколько мѣстныхъ мальчишекъ, побывавшихъ въ школѣ и предлагавшихъ себя въ секретари хозяйкамъ, чтобы записывать проданное на клочкѣ бумаги.

Отъ толчковъ покупательскихъ ногъ вертѣлись полныя корзины, съ которыхъ не сводили глазъ береговые озориики. Каждая падавшая съ корзины рыба «испарялась», будто всосанная пескомъ; и добрыхъ горожанъ, пришедшихъ изъ Валенсіи полюбоваться на свѣжую рыбу, толкало и кружило въ водоворотѣ сутолоки, которая, подобно неустанно движущемуся смерчу, мѣняла мѣсто каждый разъ, какъ прибывала новая лодка.

Долоресъ была тутъ во всей своей славѣ. Много лѣтъ покупая рыбу, какъ обыкновенная торговка, она желала быть судохозяйкой, чтобы помыкать другими и величаться передъ несчастнымъ стадомъ перепродавщицъ. Наконецъ, ея честолюбивые замыслы осуществились: вмѣсто того, чтобы покупать, она продаетъ; ея изящныя ноздри горделиво раздувались; она подбоченивалась среди только что принесенныхъ ей корзинъ, между тѣмъ какъ Антоніо занимался взвѣшиваніемъ и счетомъ проданнаго.

Въ мелкой водѣ, почти касаясь дна, «Цвѣтъ Мая» ждалъ, тихо качаясь, чтобы волы втащили его на берегъ.

Ректоръ помогалъ своимъ матросамъ спускать парусъ, но время отъ времени отрывался, чтобы взглянуть, какъ управляется его жена, какъ она торгуется съ рыбницами и какъ ведетъ счетъ, записываемый тотчасъ же Антоніо. «Какова? Можно сказать: царица!» И бѣднякъ радовался при мысли, что его Долоресъ всѣмъ обязана ему, ему одному.

На носу торчала миніатюрная фигурка ея сына, неподвижная, точно вырѣзанная изъ дерева для украшенія лодки; ребенокъ преобразился въ настоящаго «морского волка»: былъ грязный, босой, въ рубашкѣ поверхъ штановъ, развѣвавшейся по вѣтру такъ, что виднѣлся его животикъ, темно-красный, какъ у статуэтки изъ жженой глины. А противъ лодки стояла, любуясь имъ, толпа голодныхъ бродягъ побережья, оборванныхъ нищихъ, подобныхъ дикому племени, съ темнымъ оттѣнкомъ кожи, который придаетъ морской вѣтеръ, съ изсохшими членами, доказывавшими, что соленый воздухъ недостаточенъ для питанія. «Какое счастье этому Ректору! У него лодка полна креветовъ, которые продаются по двѣ «песеты» за фунтъ! Тащите, тащите!» И несчастные разѣвали рты и таращили глаза, какъ будто видя сверкающій дождь изъ «песетъ».

Чепа пришелъ съ парою своихъ могучихъ животныхъ; и «Цвѣтъ Мая», скрипя килемъ по деревяннымъ полозьямъ, началъ выдвигаться на песокъ.

Ректоръ ушелъ съ лодки и стоялъ около Долоресъ, блаженно улыбаясь ея подоткнутому переднику, полному монетъ, наложенныхъ въ него горстями и грозившихъ его прорвать. «Вотъ такъ денекъ! Еще нѣсколько такихъ, и вполнѣ хватитъ на прожитокъ. Кто знаетъ? Удача можетъ повториться, потому что старикъ, котораго онъ взялъ, колдовствомъ узнаетъ лучшія мѣста».

Но онъ прервалъ свою восторженную рѣчь, когда взглянулъ на руки брата: повязки уже не было. «Значитъ Антоніо здоровъ? Тѣмъ лучше! Въ такомъ случаѣ, ему можно ѣхать съ братомъ во второе плаваніе, и онъ увидитъ, какъ будетъ весело! Пріятно ловить, когда сѣти наполняются почти безъ труда. Паскуало намѣренъ былъ выйти въ море завтра утромъ. Нужно воспользоваться благопріятной погодой».

Когда расторговались, Долоресъ спросила Ректора, пойдетъ ли онъ домой. Но онъ и самъ не зналъ. Ему не хотѣлось оставлять лодку. Стоитъ ему повернуть спину, какъ весь экипажъ можетъ разойтись по кабакамъ, а лодка останется брошенной на этомъ берегу, гдѣ кишатъ грабители, всегда готовые стащить, что плохо лежитъ. Итакъ, ему необходимо пробыть тамъ, пока не заснули люди, а, пожалуй, что и всю ночь, Поэтому, если онъ не вернется къ девяти часамъ, пусть Долоресъ ложится, не дожидаясь его. Антоніо же пусть простится съ Росаріей и заберетъ свои пожитки, чтобы до зари быть уже на суднѣ въ качествѣ хозяина. Паскуало не любитъ, когда опаздываютъ.