Страница 25 из 39
VIII
Ректоръ провелъ по дѣламъ цѣлый день въ Валенсіи и возвращался домой. Дойдя до Глоріеты [16] , онъ остановился противъ фабрики. Было шесть часовъ. Солнце кидало оранжевый оттѣнокъ на кровли этого огромнаго строенія и смягчало черновато-зеленые тона лужъ, которыя оставилъ дождь въ углубленіяхъ мансардъ. Статуя Карла III купалась въ прозрачно-голубомъ воздухѣ, полномъ теплаго свѣта; изъ рѣшетчатыхъ балконовъ вырывался наружу гамъ рабочаго улья, крики, пѣсни и металлическій звонъ хватаемыхъ и бросаемыхъ ножницъ.
Изъ широкихъ воротъ начали выходить, подобно бунтующему стаду, работницы первыхъ мастерскихъ: потокъ ситцевыхъ платьевъ, засученныхъ рукавовъ, крѣпкихъ рукъ, ногъ, сѣменящихъ безъ устали мелкимъ воробьинымъ шагомъ. Неясный гулъ переклички и неприличныхъ фразъ слышенъ былъ у воротъ, на обширномъ пространствѣ, гдѣ ходили взадъ и впередъ сторожевые солдаты и гдѣ стояло нѣсколько будочекъ, торговавшихъ лимонадомъ.
Ректоръ стоялъ на тротуарѣ Глоріеты посреди разносчиковъ газетъ, находя удовольствіе въ созерцаніи веселой суетни сигарочницъ, неугомонная толпа которыхъ, въ бѣлыхъ фуляровыхъ платкахъ на головахъ, смутно напоминала бунтующую общину, безстыжихъ монахинь, черные глаза которыхъ оглядывали мужчинъ и какъ бы проникали подъ одежду своими пренебрежительными взглядами.
Онъ замѣтилъ Росету, которая, отдѣлившись отъ одной изъ группъ, шла ему навстрѣчу. Спутницы молодой дѣвушки остались ждать другихъ работницъ, которыя работали въ различныхъ мастерскихъ и должны были выйти немного погодя.
«Паскуало возвращается домой? Отлично. Такъ они могутъ идти вмѣстѣ».
И они отправились по дорогѣ въ Грао. Онъ, неповоротдивый морякъ съ кривыми ногами, долженъ былъ ускорить шаги, чтобы не отстать отъ этой дѣвушки чертовки, умѣішей ходить лишь очень быстро, съ граціознымъ развальцемъ, и размахивая юбкой, точно шхуна – флагомъ. Братъ хотѣлъ взять у нея корзину, чтобы помочь ей. «Да нѣтъ, спасибо! Она такъ привыкла чувствовать эту корзину на своей рукѣ, что безъ нея не сумѣетъ идти».
Еще не дойдя до Морского Моста, Ректоръ уже заговорилъ о своей лодкѣ, о «Цвѣтѣ Мая», ради котораго онъ забывалъ даже свою Долоресъ и маленькаго Паскуало.
«Завтра начинается ловля «быками», и всѣ лодки выйдутъ въ море. Всѣ увидятъ, какова его новинка! Такая чудная лодка! Наканунѣ волы стащили ее въ воду, и теперь она стоитъ въ гавани вмѣстѣ съ другими. Но какая разница! «Цвѣтъ Мая» поневолѣ обращаетъ на себя вниманіе, какъ барышня изъ Валенсіи среди береговыхъ растрепъ. Онъ побывалъ въ городѣ, чтобы докупить кое-что, не хватающее въ ея снаряженіи, и держитъ пари на дуро, что всѣ богачи Кабаньяля – судохозяева, забирающіе себѣ чистый барышъ съ ловли безъ риска собственными шкурами, – не могутъ выставить болѣе нарядной лодки».
Но такъ какъ все имѣетъ конецъ, то, несмотря на восторгъ Ректора, пришло къ концу и его повѣствованіе о совершенствахъ его лодки; и когда они добрались до Фигетъ, онъ, въ свою очередь, уже слушалъ Росету, которая жаловалась на придирки надсмотрщицъ.
«Онѣ измываются надъ работницами, и если ихъ оттаскаютъ за волосы при уходѣ, то пусть пеняютъ на себя. Счастье, что Росетѣ съ матерью не много нужно; но, ахъ! сколькимъ несчастнымъ приходится работать какъ крѣпостнымъ, чтобы прокормить лѣнтяя-мужа и цѣлое гнѣздо дѣтворы, поджидающей ихъ у дверей, – ртовъ, никогда не устающихъ глотать! Непонятно, что при такой нуждѣ есть еще женщины, имѣющія склонность разводить ребятъ!»
Съ полною серьезностью и сохраняя скромный видъ, недоступная бѣлокурая дѣвственница, выросшая въ грязной обстановкѣ взморья, разсказала брату скандальную исторію въ выраженіяхъ самыхъ грубыхъ, какъ женщина, которая знаетъ все; но въ ея тонѣ было столько благородства, что самыя рѣзкія слова какъ бы скользили по алымъ губкамъ, не оставляя по себѣ ни малѣйшаго слѣда. Дѣло шло о товаркѣ по фабрикѣ, поганой шкурѣ, которая теперь не можетъ работать изъ-за сломанной руки: мужъ засталъ ее съ однимъ изъ многочисленныхъ любовниковъ и наказалъ нѣсколько сурово. «Какой позоръ! У этой мерзавки четверо дѣтей!»
Ректоръ свирѣпо улыбался «Сломалъ руку! Чортъ возьми, оно недурно! Но, пожалуй, этого еще мало. У него нѣтъ жалости къ бабамъ, которыя ведутъ себя дурно. Какъ должно быть несносно жить съ подобной женщиной! Ахъ! должно благодарить Бога, когда, подобно ему, имѣешь честную жену и спокойствіе въ домѣ!»
Ргсета бросила саркастическій взглядъ сожалѣнія.
«Дѣйствительно, Ректоръ былъ счастливъ и имѣлъ основаніе благодарить Бога!» Но иронія, которая звучала въ этихъ словахъ, была слишкомъ тонка для того, чтобъ Паскуало могъ ее понять.
Послѣдній преобразился, возмущаясь дурнымъ поведеніемъ женщины, которой онъ не зналъ, и соболѣзнуя несчастью человѣка, чье имя даже не было ему извѣстно.
Подобныя мерзости приводятъ его въ ярость! Убиваться на работѣ, чтобы прокормить жену и дѣтей, а затѣмъ, вернувшись домой, найти невѣрную въ объятіяхъ любовника, откровенно говоря, такая штука всякаго можетъ вывести изъ себя и довести до пожизненной каторги. А въ такихъ случаяхъ кто виноватъ? Онъ безъ колебанія говоритъ: виноваты эти проклятыя быбы, которыя и на свѣтѣ-то живутъ, чтобы губить мужчинъ, а больше ни для чего!» Но тотчасъ же онъ пожалѣлъ, что зашелъ слишкомъ далеко, и поправился, сдѣлавъ оговорку въ пользу Росеты и Долоресъ.
Впрочемъ, эта оговорка почти не принесла пользы, такъ какъ его сестра, видя, что разговоръ переходитъ на тему, близкую ея матери и ей самой, начала говорить съ большой горячностью, и ея нѣжный голосокъ дрожалъ отъ гнѣва. «А мужчины! Вотъ прекрасная порода! Истинные виновники, это – они. Ахъ! и она съ матерью имѣютъ полное право сказать: «кто изъ нихъ не подлецъ, тотъ дуракъ!..» Если женщины таковы, каковы онѣ есть, то виноваты мужчины, только мужчины. Они стараются соблазнять молодыхъ дѣвушекъ; она можетъ объ этомъ говорить по опыту, такъ какъ, будь она дура и послушай ихъ, она была бы теперь Богъ знаетъ чѣмъ. А, если онѣ замужемъ становятся дрянными, то это уже вина мужей, которые или раздражаютъ ихъ своимъ дурнымъ поведеніемъ и подаютъ дурной примѣръ, или слишкомъ глупы, чтобы замѣтить бѣду и вовремя примѣнить лѣкарство. Стоитъ только посмотрѣть на Антоніо! Развѣ Росаріи не было бы простительно потерять себя, хоть бы ради мести за мерзкіе поступки мужа? Что касается дураковъ, она не желаетъ приводить примѣровъ. Ихъ много, даже и въ Кабаньялѣ, – мужей, виновныхъ въ томъ, что допустили до гибели своихъ женъ, – и всѣ ихъ знаютъ».
Безо всякаго умысла она такъ посмотрѣла на Ректора, что тотъ, несмотря на свою простоту, какъ будто понялъ и бросилъ на сестру вопросительный взглядъ; но тутъ же, успокоенный слѣпымъ довѣріемъ къ женѣ, онъ удовлетворился слабымъ протестомъ противъ того, что говорила Росета. «Ну! Это все – скорѣе сплетни, чѣмъ правда. У здѣшнихъ людей злые языки. Они разсуждаютъ о супружскихъ дѣлахъ крайне лвгкомысленно, находятъ поводъ къ смѣху въ вѣрности жены и въ чести мужа, издѣваются самымъ жестокимъ образомъ надъ семейнымъ миромъ, но, въ сущности, это – пустые разговоры безо всякаго желанія обидѣть.» «Имъ не достаетъ образованія», какъ отлично выразился священникъ, донъ Сантіаго. Даже самъ Паскуало, если бы захотѣлъ обращать вниманіе на ихъ болтовню, развѣ не имѣлъ бы повода сердиться? Развѣ не осмѣлились они дѣлать злостныя предположенія о Долоресъ и подпускать намеки ему самому, на взморьѣ въ Кабаньялѣ? И на кого, великій Боже? Нельзя повѣрить! На Антоніо, на его брата! Ну, вотъ! Все, что можно сдѣлать, это – посмѣяться! Статочное ли дѣло, чтобы, при такой хорошей женѣ, кто-нибудь пришелъ охотиться въ его владѣніяхъ, и чтобы этимъ браконьеромъ былъ именно Антоніо, тотъ Антоніо, который почитаетъ Долоресъ, какъ родную мать?!»
И Ректоръ, хотя ему досадны были эти сплетни, смѣялся при воспоминаніи о нихъ съ тѣмъ выраженіемъ презрѣнія и вѣры, какое бываетъ у крестьянъ, если при нихъ отрицаютъ чудеса ихъ деревенской Богородицы.