Итака — закрытый город

Но каким бы он ни был пьяным, смелости ему было не занимать. Он пошатнулся, но дотянулся до лежащего на кресле белого больничного халата:

— Накиньте это на себя. Убеждают не слова. Вам, наверное, стоит кое-что увидеть.

3

Палата, в которую мы вошли, была освещена тусклым ночником. Головы лежащих на койках людей казались очень большими. Ни один из них не шевельнулся, не проявил никакого интереса, но они не спали. Я убедился в этом, наклонившись над ближайшей койкой. Больной почувствовал, что свет ослаб (его лицо накрыло тенью), и неестественно часто заморгал. В уголках глаз скапливались слезы, полосуя следами бледную отечность щек, сползали на подушку.

— Этот человек с детства был глухонемым, — почти трезвым голосом заметил доктор Фул. — Болезнь Фула сделала его еще и неподвижным. То же случилось с его женой и ребенком — они кормились рыбой с рынка. Живые трупы, — он сжал кулаки. — Правда, эти трупы могут функционировать годами.

— Не пугайтесь, — предупредил он меня на пороге.

Я ступил в следующую палату.

Единственный ее обитель сидел на тяжелой, привинченной к полу металлической койке. В каком-то неясном и угнетающем ритме он безостановочно бил перед собой огромным опухшим кулаком. Скошенные глаза непрерывно и судорожно подергивались.

— И так уже три года… Типичный моргач, по классификации Сейджа… А раз моргач, значит, в резервацию! Кто будет работать в городе, забитом чудовищами и уродами? Потому болезнь Фула и объявлена заразной — так легче изолировать моргачей.

В следующей палате в металлическом кресле, пристегнутая к нему ремнями, находилась женщина лет тридцати. Возможно, она была когда-то красивой, но морщины и язвы, избороздившие ее лицо, не оставили от красоты даже воспоминаний. Она вызывала отвращение.

Фул погладил женщину по сухим ломающимся волосам. Дергаясь, хватая ртом воздух, женщина силилась что-то сказать, но у нее ничего не получалось.

— Когда ей исполнилось двадцать лет, — сказал доктор Фул, — у нее заболели ноги. Боль в суставах была такой сильной, что она потеряла возможность передвигаться. Потом она стала слепнуть — первый и самый верный признак болезни Фула. Нарушения речи, язвы. Болезнь сказалась и на интеллекте, она разучилась читать. Вся ее семья питалась в основном рыбой, вылавливаемой в океане.

— В океане? Вы сказали, в океане, доктор Фул?

— Да, я сказал именно так.

— Но ведь рыба из бухты может уходить и в другие места!

— Несомненно.

— Но…

— Оставьте! — доктор Фул открыл дверь очередной палаты.

Ее обитатель, мальчик лет пятнадцати, был неимоверно толст. Возможно, своим весом он превосходил Хоукса. Он увидел нас, и кровь прилила к его глазам. Яростно зарычав, он сжался, как для прыжка, но не смог оторваться от кресла.

— Я долго надеялся, что он хотя бы научится писать, — невесело признался доктор Фул. — Но болезнь Фула необратима.

— Пиши, Томми, — попросил он.

Мальчик злобно и тяжело застонал, но кровь уже отхлынула от его лица. Часто моргая, он толстыми, как сосиски, пальцами ухватил карандаш, дергаясь, постанывая, вывел на листе бумаги: «туми флубег».

— Его зовут Томми Флайберг, — негромко пояснил доктор Фул. — Скажем так, год назад он выглядел веселее.

Я содрогнулся.

Но все это время, переходя из палаты в палату, я вел съемку. Я снимал лица моргачей и доктора Фула. Никто не мог заметить работы скрытых камер, и когда доктор Фул выдохнул: «Хватит!» — я невольно замер.

Но он имел в виду совсем другое.

— Что лее вы не спрашиваете, почему я не кричу о происходящем на всю страну?

— Мне не надо об этом спрашивать. Я видел, что они делали с вами в «Креветке».

— Вы бы видели, что они сделали с Бэдом…

Мы вышли в коридор. Доктор Фул торопился, ему хотелось как можно быстрее вернуться к бутылке. В кабинете он сразу налил почти полный стакан. Я снял и это.

Доктор Фул не внушал мне симпатии.

«Если его придется ударить, — подумал я, — то лучше всего это сделать ногой…».

Но когда доктор повернулся, я передумал. Я ударил его ребром ладони чуть ниже желтого оттопыренного уха. Странно ахнув, доктор Фул упал грудью на стол.

В его карманах не оказалось никаких ключей, но спецкурс по открыванию сейфов нам в АНБ читали в свое время виднейшие специалисты. Я выгреб из сейфа медицинские карты, пачку крупных купюр, сводку химанализов и пистолет с двумя запасными обоймами.

«Неужели доктор Фул умеет стрелять?» — удивился я.

Прежде чем заняться съемкой материалов, я перетащил доктора Фула на диван. За этим занятием меня и застигла сестра.

— Что с доктором Фулом?

— Алкогольное отравление, — я подошел к дверям и запер их на оказавшийся в замочной скважине ключ. — Кто сегодня дежурит в клинике?

— Апсайд и Герта… Что вы собираетесь делать?

— Привязать вас к креслу. Вы мне мешаете.

Страх сестры вызвал у меня отвращение. К счастью, у нее хватило благоразумия не сопротивляться.

4

Снимая документы, я не забывал и о сестре. Дрожа от страха, она все же посматривала, как там доктор фул? Она жалела этого спившегося человечка.

Я усмехнулся.

Если вот так бросят на диван меня… Найдется ли человек, который будет смотреть на меня с таким же сожалением?

Я вздохнул.

Джек Берримен? Не думаю. Он бы не простил мне поражения… Джой? С чего это?.. Шеф? Он бы постарался, чтобы я больше уже не встал с дивана, и был бы прав… Доктор Хэссоп?..

Я покачал головой.

На секунду всплыла в памяти Нойс, но я только усмехнулся видению. Таких, как я, ей жалеть не стоит.

И вдруг вспомнил — Лесли! Лесли — человек, под носом которого я разорил фармацевтов Бэрдокка, человек, на глазах которого я застрелил эксперта… Он должен меня ненавидеть, но я знал, что он мог бы и пожалеть меня.

«Преступление не окупается…», — однажды сказал мне Лесли. Он ошибался. Это вообще ошибка — так думать. Мы, сотрудники Консультации, лишь перераспределяем полезную информацию. Она становится достоянием многих. Но, конечно, друзей…

Ладно. Не будем об этом. Я не собирался делать Лесли символом добродетели. Может прийти день, когда он, не задумываясь, начнет в меня стрелять. Такое вполне возможно.