Страница 26 из 82
БОЛЕЗНЬ
Досрочная ранняя старость, Похожая, на пораженье, А кроме того — на усталость. А также — на отраженье Лица в сероватой луже, В измытой водице ванной: Все звуки становятся глуше, Все краски темнеют и вянут. Куриные вялые крылья Мотаются за спиною. Все роли мои — вторые! — Являются передо мною. Мелькают, а мне — не стыдно. А мне — все равно, все едино. И слышно, как волосы стынут И застывают в седины. Я выдохся. Я — как город, Открывший врагу ворота. А был я — юный и гордый Солдат своего народа. Теперь я лежу на диване. Теперь я хожу на вдуванья. А мне — приказы давали. Потом — ордена давали. Все, как ладонью, прикрыто Сплошной головною болью — Разбито мое корыто. Сижу у него сам с собою. Так вот она, середина Жизни. Возраст успеха. А мне — все равно. Все едино. А мне — наплевать. Не к спеху. Забыл, как спускаться с лестниц. Не открываю ставен. Как в комнате, Я в болезни Кровать и стол поставил. И ходят в квартиру нашу Дамы второго разряда, И я сочиняю кашу Из пшенного концентрата. И я не читаю газеты, А книги — до середины. Но мне наплевать на это. Мне все равно. Все едино.БАЛЛАДА
В сутках было два часа — не более, Но то были правильные два часа! Навзничь опрокидываемый болью, Он приподнимался и писал. Рук своих уродливые звезды Сдавливая в комья-кулаки, Карандаш ловя, как ловят воздух, Дело доводил он до строки. Никогда еще так не писалось, Как тогда, в ту старость и усталость, В ту болезнь и боль, в ту полусмерть! Все казалось: две строфы осталось, Чтоб в лицо бессмертью посмотреть. С тихой и внимательною злобой Глядя в торопливый циферблат, Он, как сталь выдерживает пробу, Выдержал балладу из баллад. Он загнал на тесную площадку — В комнатенку с видом на Москву — Двух противников, двух беспощадных, Ненавидящих друг друга двух. Он истратил всю свою палитру, Чтобы снять подобие преград, Чтоб меж них была одна политика — Этот новый двигатель баллад. Он к такому темпу их принудил, Что пришлось скрести со всех закут Самые весомые минуты — В семьдесят и более секунд. Стих гудел, как самолет на старте, Весь раскачиваемый изнутри. Он скомандовал героям: «Шпарьте!» А себе сказал: «Смотри!» Дело было сделано. Балладу Эти двое доведут до ладу. Вот они рванулися вперед! Точка. Можно на подушки рухнуть, Можно свечкой на ветру потухнуть. А баллада — и сама дойдет!«В поэзии красна изба — углами…»
В поэзии красна изба — углами. Чтобы — четыре! И чтоб все — свои! Чтобы доска не пела под ногами Чужие песни, а пела бы мои. То, что стоит — не шатко и не валко, Из всех квартир единственное — дом! — Воздвигнуто не прихотью зеваки, Но поперечных пильщиков трудом. Тот труд — трудней, чем пильщиков продольных, И каторжнее всех иных работ, Зато достойным домом для достойных Мой деревянный памятник встает. Корней я сроду не пустил. Судьба. Но вместо них я вколотил тесины. Мой герб не дуб — дубовая изба! Корчуйте, ежели достанет силы.«Я не могу доверить переводу…»
Я не могу доверить переводу Своих стихов жестокую свободу И потому пройду огонь и воду, Но стану ведом русскому народу. Я инородец; я не иноверец. Не старожил? Ну что же — новосел. Я, как из веры переходят в ересь, Отчаянно в Россию перешел. Я правду вместе с кривдою приемлю — Да как их разделить и расщепить. Соленой струйкой зарываюсь в землю, Чтоб стать землей И все же — солью быть.М. В. КУЛЬЧИЦКИЙ
Одни верны России потому-то, Другие же верны ей оттого-то, А он — не думал, как и почему. Она — его поденная работа. Она — его хорошая минута. Она была отечеством ему. Его кормили. Но кормили — плохо. Его хвалили. Но хвалили — тихо. Ему давали славу. Но — едва. Но с первого мальчишеского вздоха До смертного обдуманного крика Поэт искал не славу, а слова. Слова, слова. Он знал одну награду: В том, чтоб словами своего народа Великое и новое назвать. Есть кони для войны и для парада. В литературе тоже есть породы. Поэтому я думаю: не надо Об этой смерти слишком горевать. Я не жалею, что его убили. Жалею, что его убили рано. Не в третьей мировой, а во второй. Рожденный пасть на скалы океана, Он занесен континентальной пылью И хмуро спит в своей глуши степной.