Страница 3 из 16
«Пора заканчивать стихи…»
Пора заканчивать стихи. Пора дописывать баллады. А новых начинать — не надо. Пора достраивать дворцы, пора — отделки и отчистки. Пора — разборки и расчистки. Пора мечты осуществить. Да, без сомненья и шатанья взять и осуществить мечтанья.НЕ ВИНТИКАМИ БЫЛИ МЫ
Я роздал земли графские крестьянам южной Венгрии. Я казематы разбивал. Голодных я кормил. Величье цели вызвало великую энергию. Я был внутри энергии, ее частицей был. Не винтиками были мы. Мы были — электронами. Как танки — слушали приказ, но сами шли вперед. Замощены наши пути раздавленными тронами. Но той щепы никто из нас на память не берет.МУЗШКОЛА ИМЕНИ БЕТХОВЕНА В ХАРЬКОВЕ
Меня оттуда выгнали за проф так называемую непригодность. И все-таки не пожалею строф и личную не пощажу я гордость, чтоб этот домик маленький воспеть, где мне пришлось терпеть и претерпеть. Я был бездарен, весел и умен, и потому я знал, что я — бездарен. О, сколько бранных прозвищ и имен я выслушал: ты глуп, неблагодарен, тебе на ухо наступил медведь. Поешь? Тебе в чащобе бы реветь! Ты никогда не будешь понимать не то что чижик-пыжик — даже гаммы! Я отчислялся — до прихода мамы, но приходила и вмешивалась мать. Она меня за шиворот хватала и в школу шла, размахивая мной. И объясняла нашему кварталу: — Да, он ленивый, да, он озорной, но он способный: поглядите руки, какие пальцы: дециму берет. Ты будешь пианистом. Марш вперед! — И я маршировал вперед. На муки. Я не давался музыке. Я знал, что музыка моя — совсем другая. А рядом, мне совсем не помогая, скрипели скрипки и хирел хорал. Так я мужал в музшколе той вечерней) одолевал упорства рубежи, сопротивляясь музыке учебной и повинуясь музыке души.РЕСТОРАН
Высокие потолки ресторана. Низкие потолки столовой. Столовая закрывается рано. В столовой ни шашлыка, ни плова. В столовой запах старого сала, столовская лампочка светит тускло. А в ресторане с неба свисало обыкновенное солнце люстры. Я столько читал об этом солнце, что мне захотелось его увидеть. Трамвай быстрее лани несется. Стипендию вовремя успели выдать. Что это значит? Это значит: в десять вечера мною начат новый образ жизни — светский. Вхожу: напряженный, резкий, веский, умный, вежливый и смущенный не тем, что увижу, а тем, как выгляжу. Сейчас я на них на всех погляжу. Сейчас я кровные выну, выложу, но — закажу и — посижу. Шел декабрь тридцать восьмого. Русской истории любой знаток знает, как это было толково — сидеть за столом, глядеть в потолок, видеть люстру большую, как солнце, чувствовать молодость, ум, талант и наблюдать, как к тебе несется не знавший истории официант. Подумав, рассудив, осторожно я заказываю одно пирожное. Потом — второе. Нарзан и чай. И поглядываю невзначай, презирает иль не презирает мое небогатство официант. А вдруг — сквозь даль годов прозирает ум, успех, известность, талант! Столик был у окна большого, но что мне было видеть в него. Небо? Небо — тридцать восьмого. Ангелов? Ангелов — ни одного. Не луну я видел, а луны. Плыли рядом четыре луны. Были руки худые — юны. Шеи слабые — обнажены. Я глядел на слабые плечи, на поправленный краской рот. Ноги, доски паркета калеча, вырабатывали фокстрот. Затрещали и смолкли часики. Не показывали тридцать восьмой. И забвенье, зовомое счастьем, не звало нас больше домой. Хорошо быть юным, голодным, тощим, плоским, как нож, как медаль. Парусов голубые полотна снова мчат в белоснежную даль. Хорошо быть юным, незваным на свидания, на пиры. Крепкий чай запивать нарзаном ради жажды и для игры. Хорошо у окна большого в полночь, зимнюю полночь сидеть и на небо тридцать восьмого ни единожды не поглядеть.