Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 8 из 103



— Я больше не буду учиться.

Отец пришел в ужас.

— Тебя кто-нибудь обидел в колледже? — спросил он.

— Пусть только попробуют! — ответил сын.

— Расскажи мне, что там у вас произошло.

— Ничего, — сказал сын. — Мне там неинтересно, вот и все.

И он продолжал жевать, не поднимая глаз.

Вид у него был необычайно серьезный. Казалось, он вдруг повзрослел. Раньше он никогда так с отцом не говорил.

— Если я тебе могу помочь, скажи, — повторял Джаган.

— Не хочу я учиться, вот и все, — отвечал сын.

Утреннее солнце упало через цветное стекло в стене и заиграло на тарелке с едой; зеленый перец и капли масла засверкали в его лучах, словно драгоценности. Можно было подумать, что на тарелке лежат изумруды, а не сдобренная специями манка. Джаган отвел глаза, отогнал от себя фантастическую мысль и сказал:

— Хорошо, я пойду поговорю в колледже.

Сын посмотрел на него сердито. Ему не терпелось поскорее убедить отца, и он заговорил с ним быстро и настойчиво. Лицо у него покраснело.

«Так рано, а он уже сердится», — подумал Джаган, словно сердиться можно было только в определенное время.

— Хорошо, хорошо, ешь, пожалуйста. После поговорим, — сказал он.

Ему бы велеть: «А ну-ка, кончай завтрак да беги в колледж», но он был робким отцом и побоялся упомянуть слово «колледж». А вдруг сын заплачет или швырнет тарелку с едой на пол! Джаган почти по-матерински тревожился о том, чтобы мальчик ел как следует. Дома он то и дело готовил что-нибудь для него. Началось это еще в тот день, когда жена Джагана заболела воспалением мозга и ее отвезли в больницу. Когда Мали подрос и начал кое-что понимать, он сказал:

— Папа, а почему ты не наймешь повара?

— Не верю я в поваров.

— Почему?

— Разве мы нанимаем слуг, чтобы они за нас дышали? То же самое с едой.

— Но, папа, — возразил сын, — разве у тебя в лавке нет поваров?

— А-а, это совсем другое дело, — отвечал Джаган, давая волю своему воображению. — Лавка — это вроде фабрики, а повара там — вроде специалистов и техников.

Сын, однако, не оценил сравнения.

— Не хочу, чтобы ты на меня готовил, — твердил он в отчаянии. — У нас в колледже есть столовая. Я сам о себе позабочусь.

И он настоял на своем. Исключение было сделано только для завтрака. Завтрак готовил Джаган. Так оно с тех пор и повелось. После смерти жены Джаган стал особенно тревожиться о том, что ест сын. Он думал об этом день и ночь. По вечерам перед сном он долго беседовал с сыном — не только о том, что тот ел сегодня, но и о том, что бы ему хотелось поесть завтра. Загнанный в угол в этот поздний час, сын отвечал, как всегда, обрывками фраз и мычанием. День обычно заканчивался тем, что Джаган начинал подробно излагать свою теорию питания. Мали не дослушивал, поворачивался и уходил к себе. Джаган, прерванный на середине фразы, с минуту смотрел на захлопнувшуюся дверь, а потом поднимался и расстилал циновку на веранде во втором дворике. Он засыпал, не дождавшись, когда часы на здании окружного магистрата пробьют девять.

Сейчас он пришел в отчаяние при мысли о том, что сын не будет ходить в колледж или, вернее, в столовую при колледже.

— Где же ты будешь есть? — глупо спросил он.

Сын мрачно усмехнулся и ответил:

— Почему ты так волнуешься о еде? Ты же всегда говоришь, что есть ни к чему…

Он надел свою желтую рубашку, взял велосипед и скрылся.

Пришлось Джагану затаить все свои сомнения до того часа, когда в лавке появится братец.

— Идите сюда, — вскричал он, завидев братца. Тот растерялся — больше всего ему хотелось пройти в кухню и попробовать прямо со сковородки сластей. Он помахал руками, словно хотел сказать: «Все это пустяки… С этим можно обождать», и прошел в кухню. Джаган смиренно глядел ему вслед.



«Рано или поздно он оттуда выйдет. В таком жару и чаду долго не пробудешь, — подумал он. — К тому же сладкого много не съешь».

Внезапно Базарная улица огласилась криками отпущенных домой школьников. Несколько детей с сумками через плечо остановились перед лавкой полюбоваться выставленными в окне сластями. Джаган спокойно смотрел на них, сидя в своем кресле.

— Пусть родители дают им деньги на сласти. Не могу же я кормить весь город…

Он почувствовал легкий укор совести оттого, что сидит здесь и получает деньги, — невольное воспоминание о тех временах, когда он посвящал себя служению обществу. Если бы публика поддержала его, приняв участие в подписке, он выделил бы часть своего дохода для того, чтобы одарить сластями всех детей, глазеющих на его окно.

— Но мы — страна бедная. Доход на душу населения — три аны…

Он все еще держался этой цифры, которую вычитал в студенческие годы в книжке, озаглавленной «Нищета и британские беззакония в Индии». Только эта цифра и мешала ему требовать, чтобы каждый родитель ежедневно оставлял в его лавке по восемь ан.

— Бедная страна! Многие не могут даже рис есть дважды в день. Когда я брошу торговлю, я… Но килограмм сахара стоит рупию и тридцать пайс, а мука, а масло — даже не натуральное — втрое больше, а как насчет специй? Мускатные орехи — семьдесят пайс штука! Раньше их продавали горстями за грош… Какая это халва, если в нее не добавить немного ореха?

Когда братец вышел из кухни, вытирая рот полотенцем, Джаган произнес:

— Мало кто ценит свое настоящее положение. Вы обращали на это внимание?

Это было продолжением мыслей об общественных бедах, которые заставили его забыть на миг о собственных невзгодах.

Братец кивнул, недоумевая, куда клонит этот глубокий мыслитель.

— Люди все забывают и ко всему привыкают, так уж повелось на свете, — сказал он, облизывая губы и втайне надеясь, что философия эта подойдет к любому случаю.

— Особенно молодежь, — подхватил Джаган. — С ними всюду трудно. Недавно я где-то прочел…

И он попытался процитировать что-то из какой-то статьи о современной молодежи, хоть и не помнил, где он ее читал и что в ней говорилось.

— Это ни к чему не ведет, — сказал братец сочувственно, с наслаждением вспоминая о только что съеденных сластях.

Беседа развивалась гладко, как вдруг Джаган сказал:

— У Мали появились странные идеи.

Братец широко раскрыл глаза, демонстрируя реакцию на слова Джагана. Он не знал, можно ли ему критиковать Мали. Джаган рассказал, что случилось. Внезапно братец решился и заявил:

— Хорошо бы узнать, что мальчик думает. При нашей-то системе образования…

Если нет другой мишени, всегда можно покритиковать систему образования.

— А я-то надеялся, что он получит диплом бакалавра, а это никогда не помешает, правда? — произнес Джаган. И со вздохом прибавил: — Если бы у меня был диплом, я бы столько всего мог сделать!

— Значит, вам это было не суждено. А потом, чего вам не хватает в вашем теперешнем положении?

— Мне пришлось бросить колледж, когда Ганди призвал нас к неповиновению. Лучшие студенческие годы я провел в тюрьме, — сказал Джаган, чувствуя себя героем и обходя молчанием тот факт, что он несколько раз проваливался на выпускных экзаменах, бросил колледж, а потом пытался сдавать экзамены экстерном задолго до призыва Ганди. — А вот почему теперешняя молодежь не хочет учиться?

Братец, всегда отличавшийся осторожностью, повторил:

— И все же следует у него самого узнать, в чем дело. Почему вы с ним не поговорили?

— А почему бы вам с ним не поговорить? — спросил в ответ Джаган. Бессмысленное предложение — и все же проникновенно добавил: — Сколько он себя помнит, он всегда называл вас дядюшкой…

— Он один не зовет меня «братцем», — заметил тот, и оба рассмеялись.

Впрочем, Джаган тут же вспомнил о бремени, которое жизнь возложила на его плечи.

— Вы должны что-то предпринять, — сказал он, — и рассказать мне об этом вечером.

В десять часов вечера братец пришел в дом на улице Лоули и тихонько постучал в дверь. Джаган, против обыкновения, не спал. Мали уже удалился в свою комнату и заперся там, не дав отцу возможности поговорить с ним о событиях прошедшего дня. Джаган видел, что в комнате у него горит свет, и с трудом удержался, чтобы не заглянуть в замочную скважину.