Избранное

У первой же чайной он остановился. Кто-то бросил ему восхитительный кусочек мясного фарша, за ним последовали другие. Этот пир длился всю ночь. Люди здесь все как один были щедрые. Рядом кормились, конечно, и еще десятки собак, но его не обижали — здесь, видимо, все пользовались одинаковыми правами.

Чиппи все это так понравилось, что он решил до конца жизни прожить в этих местах, далеко-далеко от наглеца недоростка. Через неделю он стал всеобщим любимцем.

Однако это блаженство длилось недолго. К концу второй недели он потерял аппетит. Он не прикасался к котлетам, которые ему бросали. Предпочитал по два, по три дня кряду ничего не есть. Он голодал от тоски по хозяину.

Однажды утром, когда Свами решал трудную математическую задачу, он вдруг почувствовал на ноге какое-то холодное прикосновение. Он заглянул под стол и вскрикнул: «Негодяй, где ты пропадал столько времени?» Чиппи выгнул зад, поджал хвост и стоял перед ним, опустив голову. Его шерсть, когда-то белая, теперь была цвета дорожной пыли и вся в пятнах от чая. Кто-то снял с него широкий кожаный ошейник: без него он выглядел голым.

Свами выволок его из дому и пустил воду из крана в саду. Намыливая ему спину, Свами сообщил: «Тебе, наверно, будет очень грустно узнать, что твоего маленького товарища здесь больше нет. Его, оказывается, украли и продали нам. А вчера его разыскали прежние хозяева и забрали к себе…»

Я не поручусь, что Чиппи, услышав эту новость и немного опомнившись, не сказал: «Может, это мне снится? Ущипните меня кто-нибудь». Ведь Свами недаром уверяет, что Чиппи, когда нужно, умеет и говорить и смеяться.

Маленькая актриса

(перевод М. Лорие)

Девочка еще спала, и ей снился сон: снился зеленый паровоз, маленький, как раз чтобы ей поместиться. Она забралась в него и стала ездить по всему саду. Возле жасминового куста она остановилась, высунула руку в окошечко и нарвала цветов, потом паровоз прокатил ее под красными цветами вьющегося растения, свисавшего со стены в том конце сада, что был ближе к улице, а потом она совсем одна поехала в зоосад, и все обезьяны хотели прокатиться вместе с нею. Но в паровозе умещалась только она сама и лысая кукла. Она помазала кукле голову мазью, и у куклы выросли такие длинные волосы, что она заплела их в косы и украсила жасмином; еще она нарядила куклу в зеленое платье, и кукла сказала, какое оно красивое. А по полу паровоза были, конечно, разбросаны кулечки со сластями. Она только что нагнулась, чтобы поднять шоколадку, но тут раздался голос матери: «Кутти, Кутти, вставай!» — И сон кончился. — «Вставай, уже восемь часов».

— Ой, мама, зачем ты меня разбудила? Паровоз был такой чудесный. Дай мне еще поспать, тогда я еще на нем покатаюсь. Кукла хочет ехать домой.

— Они скоро придут, девочка, ты должна быть готова, а мне еще нужно тебя одеть. Если им понравится, как ты танцуешь, они дадут тебе столько денег, что можно будет купить хоть десять кукол и паровоз.

— Правда, мама?

— Ну конечно, милая. Вставай. Они дадут тебе очень много денег.

— Да, а ты все деньги заберешь, и ничего я не смогу купить.

— Обещаю, что все деньги отдам тебе, но только с условием, что ты потанцуешь и споешь, как тогда в школе.

Два работника кино видели Кутти в школе, когда она танцевала и пела, и теперь должны были явиться к ней домой. Для семьи это была редкостная удача. Отец Кутти был школьным учителем, он зарабатывал пятьдесят рупий в месяц, и из этих денег нужно было платить на учение Кутти, погашать ссуду, которую он получил, чтобы справить свадьбу сестры, и вести все хозяйство. Уже два года это лежало на семье тяжким бременем, и у отца Кутти лицо все время было измученное. И вот теперь совершенно неожиданно наметился путь к спасению; можно будет расплатиться по ссуде, выкупить драгоценности, заложенные в банке, и мать Кутти опять сможет смотреть людям в лицо.

— Сколько ты с них потребуешь? — то и дело спрашивала она мужа, и он отвечал:

— Десять тысяч рупий, ни аной меньше.

В девять часов кинематографисты явились. Один был пожилой, с брильянтовыми перстнями на пальцах, другой — помоложе, очень элегантный, в твидовом костюме и очках без оправы. Они сели на шаткие стулья, которые предложил им отец Кутти. В этом скромном жилище они выглядели слишком внушительно; казалось, потолок опустился прямо им на головы, до того они высокие и даже как будто пригибаются. Несколько минут прошло в обмене любезностями, а потом элегантный сказал:

— Времени у нас немного. Может быть, позовете девочку?

Кутти вышла в гостиную, тщательно одетая матерью для этого торжественного случая: волосы ее были заплетены в тугие косы и украшены цветами, на ней была клетчатая шелковая юбка и зеленая кофточка, а на лбу — темно-красная точка. Отец поглядел на нее с гордостью.

Пожилой протянул ей пакетик шоколада. Кутти помедлила, взглядом спрашивая разрешения у отца. Пожилой встал, сунул пакетик ей в руки и спросил:

— Ты любишь кино, девочка?

— Нет, — ответила Кутти без запинки, прислонясь к отцовскому колену.

— Почему же?

— Потому что там темно, — ответила Кутти. Элегантный тем временем зорко следил за ее движениями и позами. Он произнес мечтательно:

— Я бы хотел увидеть ее в коротком платье, с распущенными волосами. В этом старинном костюме она выглядит старше своих лет. Можете вы переодеть ее в платье?

— Прямо сейчас? — спросил отец в замешательстве и приказал дочери: — Пойди надень платье, Кутти, и распусти волосы.

— Пусть лежат у тебя по плечам, — сказал элегантный.

Кутти надулась.

— А куда же цветы? — спросила она. — Без цветов нельзя.

— Ладно, волосы оставь как есть, только надень платье.

— Я эту юбку люблю, — сказала Кутти.

— Ну, хорошо, не надо. Это успеется, — Сказал элегантный. — Ты нам споешь ту песенку, что пела тот раз в школе? И станцуешь?

— Нет, — сказала Кутти. — Я все забыла.

Пожилой пошарил в кармане и достал еще палочку шоколада.

— Ну же, малышка, спой, тогда получишь вот это. — Кутти посмотрела на отца.

— Ну же, спой, — сказал он, и это означало: «Да, шоколад можешь взять». Из соседней комнаты раздался голос матери: «Спой, Кутти, будь умницей». И Кутти открыла рот и своим высоким, резким голоском запела призыв к богу Кришне. Глаза ее плясали, словно Кришна стоял тут же, перед ней; руки манили его, ноги переступали по полу. Каждый мускул ее тела участвовал в песне. Она была прирожденная танцовщица, прирожденная актриса. Голосом, жестами, выражением лица она создавала картины, видимые зрителям. На несколько коротких минут скромная комната с шаткими стульями, некрашеным полом и выцветшими картинами в рамах, изображающими богов, превратилась в сказочную страну, населенную живыми богами. Кришна, прелестный младенец, приковылял на толстых ножках и, когда мать заглянула ему в рот проверить, не наелся ли он земли, показал ей всю вселенную; а вот он уже взрослый, вожак целой банды распутных юношей, что держат в страхе всю округу… и он же — божественный любовник, покоряющий сердца прекрасных гопи[30]… и вот он уже исчез, и исчезла сказочная страна, и снова стали видны шаткие стулья и выцветшие картины в рамах — это голос Кутти умолк. Она перевела дыхание и окинула взглядом свою публику. Элегантный вскочил с места, сгреб ее в охапку, стал целовать и никак не хотел выпустить. Он сказал своему спутнику:

— Поразительный ребенок, как раз то, что мне нужно для фильма. Если вы ее не возьмете, я просто отказываюсь работать дальше, понятно?

— Разумеется, разумеется.

— Сейчас мы с вами простимся, а в четыре часа, если не возражаете, заедем за ней и свезем на студию для пробы.

На прощание пожилой сказал отцу Кутти:

— Ваша девочка нам очень понравилась. Надеюсь, что скоро она прославится. Если вы вечером свободны, я хотел бы кое-что с вами обсудить.

30

Гопи — пастушки.