Страница 6 из 56
— Пойду разберусь с покупателем. Какая, он говорит, песня?
— Говорит, рождественская. А с вечером у тебя ничего не выйдет. И не надейся.
Клара спустилась в магазин. Каждый день к ней подходили люди, забывшие какую-нибудь песню. «Она звучит примерно так» или «Поется это вот как» — объясняли они и пытались напеть мотив. Мелодия всегда была популярной, и Кларе без труда удавалось узнать ее.
У прилавка с пластинками стоял молодой человек в коричневом пальто, коричневой фетровой шляпе и с зонтиком в руке. Когда она подошла, он снял шляпу.
— Видите ли, мне нужна песня, но…
— Рождественский гимн? — спросила она.
— Нет, песня. Просто рождественская песенка.
Молодой человек очень смущался. Не поднимая на нее глаз, он облизывал губы и чертил кончиком зонта по линолеуму.
— Слов вы совсем не помните?
— К сожалению, нет.
— А мотив?
Молодой человек открыл рот, собираясь что-то пропеть или сказать, но запнулся и от смущения закусил губу.
— Мне бы хоть два-три слова, — сказала она. — Песня современная?
— Да как вам сказать. Кажется, она немецкая.
— Может быть, Шуберт?
— Ужасно глупо, но я просто не знаю, — сказал он. — Мы ее слышали всего один раз.
Он, казалось, уже собрался надеть шляпу. Кончик его зонта чуть ли не дырявил линолеум. Иногда застенчивые покупатели просто не решались напеть песню, за которой пришли, и неожиданно она предложила:
— Давайте поднимемся наверх. Может, там нам повезет больше.
Наверху, в музыкальном классе, Клара пропела ему начало нескольких песен Шуберта. Она сидела за роялем, а молодой человек почтительно стоял в сторонке, опершись на зонт и не смея ее перебивать. Потом она перешла на Брамса; его лицо засветилось надеждой. Она спросила, не узнал ли он мелодии, но он отрицательно покачал головой и после еще одной песни Шуберта вдруг выпалил:
— Понимаете, вообще-то она не рождественская. Вроде бы и рождественская — и нет. Скорее она как бы наводит на мысль о Рождестве…
— Она про любовь?
— Да.
Клара напела еще одну песню Шуберта, опять не угадала и в конце концов поднялась из-за рояля.
— На свете столько песен о любви, — сказала она.
— Я знаю, но эта совсем особенная.
— А свою подругу вы не могли бы привести? Вдруг она вспомнит.
— Нет, нет, — сказал он. — Мне бы хотелось обойтись без нее.
Они пошли вниз, и по дороге он несколько раз поблагодарил ее.
— Вы чудесно поете, — сказал он. — Вам бы эта песня понравилась.
— Приходите, если вспомните мелодию или слова, — сказала она. — Мне бы услышать хоть несколько тактов.
Он нервно затеребил зонт, поспешно надел шляпу, тут же снял и поблагодарил Клару. Потом снова надел шляпу и снова приподнял ее. Выйдя на улицу, он резко раскрыл зонт, налетел ветер, молодого человека крутануло на мокром асфальте и унесло в темноту.
Весь вечер моросил дождь, то и дело заходили покупатели и стряхивали мокрые шляпы на лакированные рояли. Клара обслуживала их, но все время думала о песне, которую не мог вспомнить молодой человек. В голове вертелись мелодии Шуберта, переплетаясь с мелодиями рождественских гимнов, доносившихся из кабинок для прослушивания, и, когда пришла пора закрывать магазин, она вздохнула с облегчением.
Эффи носилась по дому в одном белье, готовясь к вечеру.
— Ты что, всерьез решила не ходить? — спросила она Клару.
— Кому я там нужна? Да мне и самой у них скучно.
— Они к тебе хорошо относятся.
— Ничего не могу поделать. Я еще в прошлом году решила. Ни для них, ни для меня никакого удовольствия.
— Не выгорит. За тобой приедут, можешь не сомневаться.
В восемь вечера Эффи с отцом и матерью укатили на машине к Уильямсонам. Клара прошла через магазин, открыла дверь и выпустила их на улицу.
— Звезды высыпали, — сказала мать. — Похолодало.
Клара постояла на пороге, глядя на звезды, и решила, что в самом деле подмораживает.
— Ты все же давай собирайся, — крикнула из машины Эффи. — Сама знаешь Уильямсонов. — И она так звонко и заразительно рассмеялась, что отец с матерью тоже не смогли удержаться от смеха.
Когда машина тронулась, Клара закрыла дверь и отключила звонок. Потом поднялась наверх, переоделась в халат и снова задумалась о песне, которую пытался найти молодой человек. Сев за рояль, она тихонько напела несколько мелодий.
В девять часов послышался стук в окно со стороны переулка и голос Фредди Уильямсона.
— Это кто к кому не желает ехать? — гудел он. — А ну открой окно.
Она подошла, отдернула штору и посмотрела вниз.
На тротуаре стоял Фредди Уильямсон и целился в нее шоферской перчаткой.
— Одевайся! И поживей! — крикнул он.
Она открыла окно.
— Тихо, Фредди. Люди услышат.
— И пусть слышат. Кто к кому не желает ехать? Я и хочу, чтобы слышали. — Он запустил по окну перчаткой. — Все просто-напросто возмущены. Одевайся живей!
— Пожалуйста, уймись, — сказала она.
— Тогда впусти меня, — загудел он. — Надо поговорить.
— Сейчас.
Клара спустилась, отперла дверь и провела его через магазин в музыкальный класс. Он ежился, притоптывал огромными ножищами и все повторял, что на улице холодает.
— Надо было пальто надеть, — сказала она.
— Не ношу, — ответил он. — Терпеть не могу кутаться.
— Тогда не жалуйся, что замерз.
Массивный, розовый, с большими губами и блестящими, как у пуделя, глазками, Фредди грузно ходил из угла в угол, то и дело останавливаясь у камина потереть руки.
— Родительница приказала без тебя не являться, — сказал он. — И никаких разговоров.
— Не поеду, — сказала она.
— Поедешь как миленькая. А пока ты собираешься, я чего-нибудь выпью.
— Пожалуйста, если хочешь. Только я не поеду. Чего тебе налить?
— Джина, — сказал он. — Ну и занудой же ты бываешь, Кларочка.
Она молча налила ему выпивку, и Фредди Уильямсон поднял стакан.
— Извини, не хотел тебя обидеть, — сказал он. — С праздником, Кларочка!
— С праздником! — отозвалась она.
— Кларочка, лапушка, а не поцеловаться ли нам ради праздника? А? — Он неуклюже сгреб ее за плечи и чмокнул мясистыми, мокрыми, как у собаки, губами. — Голубушка моя, — гудел он. — Лапушка моя, Кларочка.
В голове у нее звучали мелодии песен, перебивая друг друга, уводя куда-то. Она грезила наяву, ей казалось, она пытается поймать что-то неуловимое, ускользающее от нее.
— Ты не заснула? — спросил Фредди Уильямсон. — Одевайся скорей и поехали.
— Нет, я сейчас упакую рождественские подарки и лягу спать.
— Да ты что, Кларочка? Живо собирайся. Тебя там ждет не дождется уйма парней.
Она отрешенно стояла посреди комнаты, думая о пылком и застенчивом молодом человеке, который не мог вспомнить песню.
— Вот сонная тетеря, — сказал Фредди Уильямсон. — Где ты витаешь? Очнись!
Неожиданно он по-мужски, грубо обхватил ее за талию, чуть не оторвав от пола, прижал к себе и влепился мокрыми губами в ее щеку.
— Давай, а? — бормотал он. — Ну сколько можно держать себя в узде? Когда-то ведь надо, а?
— Народу много собралось?
— Ну давай. Ну не жеманься.
— Как же я переоденусь, если ты не пускаешь?
— Все успеем, и то и другое, а?
— Нет, — сказала она.
— Тогда последний поцелуй. — И, сдавив ее, Фредди Уильямсон закрыл ей рот своими тяжелыми собачьими губами. — Кларочка, голубушка. Зачем держать себя в узде? Может, давай все-таки, а?
— Ну хватит, Фредди, хватит. Мне надо собраться. Налей себе еще и жди.
— Вот это разговор.
Пока она переодевалась, он пил джин и грузно топал по комнате. Она вышла к нему в черном жакете, с черно-красным шарфом на голове.
— Ух ты! — восхитился Фредди Уильямсон. — Вот это да! — И поцеловал ее еще раз, неуклюже и грубовато проведя руками по лицу, шее, волосам.
Когда они спускались вниз, кто-то тихонько постучал в стекло входной двери.
— Полиция, — сказал Фредди Уильямсон. — Видно, забыл включить сигнальные огни в машине или еще какая ерунда.